Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4) Страница 37

- О смерти думать - бесполезно. О жизни - тоже. Надобно просто - жить, и - больше никаких чертей.

- Ты, Ваня, молчи, - посоветовал Ногайцев.

- Это - почему?

- Ты - выпивши, - объяснил Ногайцев. - А это, брат, не совсем уместно в данном, чрезвычайном случае...

- Ба, - сказал Дронов. - Ничего чрезвычайного - нет. Человек умер. Сегодня в этом городе, наверное, сотни людей умрут, в России - сотни тысяч, в мире - миллионы. И - никому, никого не жалко... Ты лучше спроси-ка у смотрителя водки, - предложил он.

- Вот уж это неприлично - пить водку здесь, - заметила Орехова.

Дронов, читая какую-то записку, пробормотал:

- Даже и на могилах пьют...

- А могила - далеко? - спросил Самгин. Орехова ответила;

- К сожалению - очень далеко, в шестом участке. Знаете - такая дороговизна!

Самгин вздохнул. Он согрелся, настроение его становилось более мягким, хмельной Дронов казался ему симпатичнее Ногайцева и Ореховой, но было неприятно думать, что снова нужно шагать по снегу, среди могил и памятников, куда-то далеко, слушать заунывное пенис панихиды. Вот открылась дверь и кто-то сказал:

- Привезли.

Ногайцев отвел Самгина в сторону и пошептал ему:

- Тут начнется эдакая, знаете... пустяковина. Попы, нищие, могильщики, нужно давать на чай и вообще... Вам противно будет, так вы дайте Марье Ивановне рублей... ну, полсотни! Она уж распорядится...

Да, могила оказалась далеко, и трудно было добраться к ней по дорожкам, капризно изломанным, плохо очищенным от снега. Камни и бронза памятников, бугры снега на могилах, пышные чепчики на крестах источали какой-то особенно резкий и пронзительный холод. Чем дальше, тем ниже, беднее становились кресты, и меньше было их, наконец пришли на место, где почти совсем не было крестов и рядом одна с другой было выковыряно в земле четыре могилы. Над пятой уже возвышалась продолговатая куча кусков мерзлой земли грязножелтого цвета, и, точно памятник, неподвижно стояли, опустив головы, две женщины: старуха и молодая. Когда низенький, толстый поп, в ризе, надетой поверх мехового пальто, начал торопливо говорить и так же поспешно запел дьячок, женщины не пошевелились, как будто они замерзли. Самгин смотрел на гроб, на ямы, на пустынное место и, вздрагивая, думал:

"Вот и меня так же..."

В больнице, когда выносили гроб, он взглянул на лицо Варвары, и теперь оно как бы плавало пред его глазами, серенькое, остроносое, с поджатыми губами, - они поджаты криво и оставляют открытой щелочку в левой стороне рта, в щелочке торчит золотая коронка нижнего резца. Так Варвара кривила губы всегда во время ссор, вскрикивая:

"Ах, остафь!"

Он вообразил свое лицо на подушке гроба - неестественно длинным и без очков.

"В очках, кажется, не хоронят..."

- Да, вот что ждет всех нас, - пробормотала Орехова, а Ногайцев гулко крякнул и кашлянул, оглянулся кругом и, вынув платок из кармана, сплюнул в него...

...Это было оскорбительно почти до слез. Поп, встряхивая русой гривой, возглашал:

- "Во блаженном успении вечный покой подаждь, господи..."

Позванивали цепочки кадила, синеватый дымок летал над снегом, дьячок сиповато завывал:

- "Ве-ечная па-амять, ве-ечная..."

"Да, вот и меня так же", - неотвязно вертелась одна и та же мысль, в одних и тех же словах, холодных, как сухой и звонкий морозный воздух кладбища. Потом Ногайцев долго и охотно бросал в могилу мерзлые комья земли, а Орехова бросила один, - но большой. Дронов стоял, сунув шапку под мышку, руки в карманы пальто, и красными глазами смотрел под ноги себе.

- Ну - ладно, пошли! - сказал он, толкнув Самгина локтем. Он был одет лучше Самгина - и при выходе с кладбища нищие, человек десять стариков, старух, окружили его.

- К чорту! - крикнул он и, садясь в санки, пробормотал:-Терпеть не могу нищих. Бородавки на харе жизни. А она и без них - урод. Верно?

Самгин не ответил. Озябшая лошадь мчалась встречу мороза так, что санки и все вокруг подпрыгивало, комья снега летели из-под копыт, резкий холод бил и рвал лицо, и этот внешний холод, сливаясь с внутренним, обезволивал Самгина. А Дронов, просунув руку свою под локоть его, бормотал:

- Жаловалась на одиночество. Это последний крик моды - жаловаться на одиночество. Но - у нее это была боль, а не мода.

Слово "одиночество" тоже как будто подпрыгивало, разрывалось по слогам, угрожало вышвырнуть из саней. Самгин крепко прижимался к плечу Дронова и поблагодарил его, когда Иван сказал:

- Едемте ко мне, чай пить.

Остановились у крыльца двухэтажного дома, вбежали по чугунной лестнице во второй этаж. Дронов, открыв дверь своим ключом, втолкнул Самгина в темное тепло, помог ему раздеться, сказал:

- Налево, - и убежал куда-то в темноту.

Озябшими руками Самгин снял очки, протер стекла, оглянулся: маленькая комната, овальный стол, диван, три кресла и полдюжины мягких стульев малинового цвета у стен, шкаф с книгами, фисгармония, на стене большая репродукция с картины Франца Штука "Грех" - голая женщина, с грубым лицом, в объятиях змеи, толстой, как водосточная труба, голова змеи - на плече женщины. Над фисгармонией большая фотография "Богатырей" Виктора Васнецова. Рядом с книжным шкафом - тяжелая драпировка. За двумя окнами - высокая, красно-кирпичная, слепая стена. И в комнате очень крепкий запах духов.

"Женат", - механически подумал Самгин. Неприятно проскрежетали медные кольца драпировки, высоко подняв руку и дергая драпировку, явилась женщина и сказала:

- Здравствуйте. Меня зовут - Тося. Прошу вас... А, дьявол!

И она так резко дернула драпировку, что кольца взвизгнули, в воздухе взвился шнур и кистью ударил ее в грудь.

Самгин прошел в комнату побольше, обставленную жесткой мебелью, с большим обеденным столом посредине, на столе кипел самовар. У буфета хлопотала маленькая сухая старушка в черном платье, в шелковой головке, вытаскивала из буфета бутылки. Стол и комнату освещали с потолка три голубых розетки.

- Петровна, - сказала Тося, проходя мимо ее, и взмахнула рукой, точно желая ударить старушку, но только указала на нее через плечо большим пальцем. Старушка, держа в руках по бутылке, приподняла голову и кивнула ею, - лицо у нее было остроносое, птичье, и глаза тоже птичьи, кругленькие, черные.

- Садитесь, пожалуйста. Очень холодно?

- Очень.

- Выпейте водки.

...Голос у нее низкий, глуховатый, говорила она медленно, не то равнодушно, не то - лениво. На ее статной фигуре - гладкое, модное платье пепельного цвета, обильные, темные волосы тоже модно начесаны на уши и некрасиво подчеркивают высоту лба. Да и все на лице ее подчеркнуто: брови слишком густы, темные глаза - велики и, должно быть, подрисованы, прямой острый нос неприятно хрящеват, а маленький рот накрашен чересчур ярко.

"Странное лицо. Неумело сделано. Мрачное. Вероятно - декадентка. И Леонида Андреева обожает. Лет тридцать - тридцать пять", - обдумывал Самгин. В комнате было тепло, кладбищенские мысли тихонько таяли. Самгин торопился изгнать их из памяти, и ему очень не хотелось ехать к себе, в гостиницу, опасался, что там эти холодные мысли нападут на него с новой силой. В тишине комнаты успокоительно звучал грудной голос женщины, она, явно стараясь развлечь его, говорила о пустяках, жаловалась, что окна квартиры выходят на двор и перед ними - стена.

- Напоминает "Стену" Леонида Андреева? - спросил Самгин.

- Нет. Я не люблю Андреева, - ответила она, держа в руке рюмку с коньяком. - Я все старичков читаю - Гончарова, Тургенева, Писемского...

- Достоевского, - подсказал Самгин.

- А я и его не люблю, - сказала она так просто, что Самгин подумал: "Вероятно - недоучившаяся гимназистка, третья дочь мелкого чиновника",-подумал и спросил:

- А - Горький?

- Этот, иногда, ничего, интересный, но тоже очень кричит. Тоже, должно быть, злой. И женщин не умеет писать. Видно, что любит, а не умеет... Однако-что же это Иван? Пойду, взгляну...

"Хорошая фигура, - отметил Самгин, глядя, как плавно она исчезла. Чем привлек ее Дронов?"

Она вернулась через минуту, с улыбкой на красочном лице, но улыбка лочти не изменила его, только рот стал больше, приподнялись брови, увеличив глаза. Самгин подумал, что такого цвета глаза обыкновенно зовут бархатными, с поволокой, а у нее они какие-то жесткие, шлифованные, блестят металлически.

- Представьте, он - спит! - сказала она, пожимая плечами. - Хотел переодеться, но свалился на кушетку и - уснул, точно кот. Вы, пожалуйста; не думайте, что это от неуважения к вам! Просто: он всю ночь играл в карты, явился домой в десять утра, пьяный, хотел лечь спать, но вспомнил про вас, звонил в гостиницу, к вам, в больницу... затем отправился на кладбище.

Самгин любезно попросил ее не беспокоиться и заявил, что он сейчас уйдет, но женщина, все так же не спеша, заговорила, присаживаясь к столу:

- Нет, я вас не пущу, посидите со мной, познакомимся, может быть, даже понравимся друг другу. Только - верьте: Иван очень уважает вас, очень высоко ценит. А вам... тяжело будет одному в эти первые часы, после похорон.