Николай Некрасов - Том 4. Поэмы 1855-1877 Страница 37

Защепин

(внезапно вскакивает)

Хлебушка нет,Валится дом,Сколько уж летКаме поемГоре свое!

Князь Иван

Эх, ты! Некстати перервал!Шумит, как угли в самоваре!А я бы, верно, перебралВесь Петербург: я был в ударе!

Зацепин

Горе! Горе! хищник смелыйВорвался в толпу!Где же Руси неумелойВыдержать борьбу?Ох! горька твоя судьбина,Русская земля!У мужицкого алтына,У дворянского рубляПлутократ, как караульный,Станет на часах,И пойдет грабеж огульный,И — случится крррах!

Он осушил стакан воды,Порывы грусти тише стали;Не уходившие жидыЕго почти не понимали;Они подумали, что онСвершил в России преступленье,Украв казенный миллион,И — предложили наставленье.

Еврейская мелодия

Денежки есть — нет беды,Денежки есть — нет опасности(Так говорили жиды,Слог я исправил для ясности).Вытрите слезы свои,Преодолейте истерику.Вы нам продайте паи,Деньги пошлите в Америку.Вы рассчитайте людей,Вы распустите по городуСлух о болезни своей,Выкрасьте голову, бороду,Брови… Оденьтесь тепло.Вы до Кронштадта на катере,Вы на корабль… под крылоК нашей финансовой матери.Денежки — добрый товар, —Вы поселяйтесь на жительство,Где не достанет правительство,И поживайте как — царрр!..

Зацепин

Прочь! гнушаюсь ваших уз!Проклинаю процветающий,Всеберущий, всехватающий,Всеворующий союз!..

Ушли, полны негодованья,Жиды-банкиры… ЛеонидС последним словом увещаньяПеред Зацепиным стоит.

Леонид

Явленье — строго говоря —Не ново с русскими великими умами:С Ивана Грозного царяДо переписки Гоголя с друзьями,Самобичующий протест —Российских граждан достоянье!Его, как ржа железо, естДушевной немощи сознанье;Забыта истина одна,Что рыцарская честь в России невозможна…Мы искалечены безбожно,И разве наша в том вина?

(Пауза. Оратор всматривается в лицо Зацепы, наблюдая впечатление своей речи. Зацепин закрывает глаза.)

Русской души не понять иноверцу…Пусть он бичует себя, господа!Дайте излиться прекрасному сердцу!Нет в покаяньи стыда.Что за нелепость — крестьянин не сеченный?Нечем тут хвастать, а лучше молчать:Темные пятна души изувеченнойРусскому глупо скрывать,Неисчислимы орудья клеймящие!Если кого не коснулись они,Это — не Руси сыны настоящие,Это — уроды! Куда ни взгляни,Всё под гребенку подстрижено,Сбито с прямого пути,Неотразимо обижено…Где же спасенье найти?Где? «В миллионах!» — так жизнь подсказала,Гений достигнуть помог…Горе одно: он убить идеалаВ сердце прекрасном не мог…О, роковая судеб неизбежность!В практике — строгий делец,Голубь в душе — благородство  и нежность!..Вот его драма… Уснул наконец…

(Пауза. Оратор снова всматривается в лицо Зацепы, сидящего с закрытыми глазами, и продолжает более развязным тоном.)

Уж лучше бить, чем битым быть,Уж лучше есть арбузы, чем солому…Сознал ты эту аксиому?Так, стало, не о чем тужить!Знай свой шесток и дань плати культуре!На Западе Мишле, Эдгар Кине,Овсянников в родной твоей стране —Явленья, верные натуре!И то уж хорошо, что выиграл ты бой…Толпа идет избитою тропой;Рабы довольны, если сыты,Но нам даны иные аппетиты…О господи! удвой желудок мой!Утрой гортань, учетвери мой разум!Дай ножницы такие изобресть,Чтоб целый мир остричь вплотную разом —Вот русская незыблемая честь!..

(Зацепин кидается к Леониду с кулаками, его удерживают.)

Князь Иван

Дай венгерского старейшего!Дружно тост провозгласим:«За философа новейшего!»Вы — мальчишки перед ним!Ничего не будет нового,Если завтра у негоНа спине туза бубновогоМы увидим… ничего!Но гораздо вероятнее,Что его карьера ждетДеликатнее, опрятнее.Миллионы наживет!

Савва

(хлопоча между тем около Зацепина, говорит вполголоса)

Опомнись, Гриша! что с тобой?Себя клеймишь, друзей порочишь,Нехорошо! Уйди домойИ там беснуйся сколько хочешь.Или ты выгодным нашелПустить молву между врагами,Что состоянье приобрелТы незаконными путями?Опомнись! У тебя есть сын…Услышит…

Зацепин

     У меня нет сына…

(Бросает Савве телеграмму.)

Савва

(читает)

«Сегодня умер Константин».Так вот разгадка! вот причина!Недаром он с утра ходилУгрюм и зол в хандре глубокой,Недаром так безумно пил…Удар, действительно, жестокий!..

Гриша — образчик широких натур —Смолоду в крайности резко бросался:То миллионов желал самодур,То в монастырь запереться сбирался.И богомолец, и ротмистр лихой,И хлебосол — предводитель дворянства,Стал он со временем туз откупной —Эксплуататор народного пьянства.Откуп решили; герой не хотелПраздно сидеть на своем капиталеИ провалился — по новости дел….Многие так провалились в начале.Бывший гусар, зарядив пистолет,Дерзко на бирже сыграл на остатки —Вывезло счастье!.. Уверовал светВ гений Зацепы… Постигнув порядкиНовой эпохи, и он не дремал:Счастливо, нет ли, на бирже играя,Давние связи Зацепа скреплял,Ловко услуги свои предлагая:Деньги «свободные» взять у друзейИ возвратить с дивидендом высоким —Чудное средство для скрепы связей!Гриша прослыл финансистом глубоким.Стали к нему, как ручьи в океан,Тайные нити успеха стекаться,Мысль озарила — неси к нему план,А без Зацепы не смей и соваться….

Слух по столице пронесся один —Сделано слишком уж дерзкое дело!Входит к Зацепе единственный сын:«Правда ли?», «Правда ли?» — юноша смелоСыплет вопросы — и нет им конца;Вспыхнула ссора. Зацепа взбесился.Чтоб не встречать и случайно отца,Сын непокорный в Москву удалился.Там он оканчивал курс, голодал,Письма и деньги отцу возвращая.Втайне Зацепа о нем тосковал….Вдруг телеграмма пришла роковая:«Ранен твой сын». Через сутки письмомДруг объяснил и причину дуэли:«Вором отца обозвали при нем»….Черные мысли отцом овладели,Утром он к сыну поехать хотел,Но и другая пришла телеграмма…Как ни крепился старик — не стерпел.И разыгралась воочию драма…

Князь острил, бурлил Зацепа,Леонид не уходил,Он посматривал свирепоДа с азартом водку пил.Савва — честь ему и слава! —«Сядем в горку!» — вдруг сказал.Стол накрыт — пошла забава,Что ни ставка — капитал!Рассчитал недурно Савва:И Зацепин к ним подстал.

(1875)

Из поэмы «Мать»*

В насмешливом и дерзком нашем векеВеликое, святое слово: «мать»Не пробуждает чувства в человеке.Но я привык обычай презирать.Я не боюсь насмешливости модной.Такую музу мне дала судьба:Она поет по прихоти свободнойИли молчит, как гордая раба,Я много лет среди трудов и лениС постыдным малодушьем убегалПленительной, многострадальной тени,Для памяти священной… Час настал!..

Мир любит блеск, гремушки и литавры,Удел толпы — не узнавать друзей,Она несет хвалы, венцы и лаврыЛишь тем, чей бич хлестал ее больней;Венец, толпой немыслящею свитый,Ожжет чело страдалицы забытой —Я не ищу ей позднего венца.Но я хочу, чтоб свет души высокойСиял для вас средь полночи глубокой,Подобно ей несчастные сердца!..

Быть может, я преступно поступаю,Тревожа сон твой, мать моя? прости!Но я всю жизнь за женщину страдаю.К свободе ей заказаны пути;Позорный плен, весь ужас женской доли,Ей для борьбы оставил мало сил,Но ты ей дашь урок железной воли…Благослови, родная: час пробил!В груди кипят рыдающие звуки,Пора, пора им вверить мысль мою!Твою любовь, твои святые муки,Твою борьбу — подвижница, пою!..

Я отроком покинул отчий дом.(За славой я в столицу торопился.)В шестнадцать лет я жил своим трудомИ между тем урывками учился.Лет двадцати, с усталой головой,Ни жив, ни мертв (я голодал подолгу),Но горделив — приехал я домой.Я посетил деревню, нивы, Волгу —

Всё те же вы — и нивы, и народ…И та же всё — река моя родная…Заметил я новинку: пароход!Но лишь на миг мелькнула жизнь живая.Кипела ты — зубчатым колесомПрорытая — дорога водяная,А берега дремали кротким сном.Дремало всё: расшивы, коноводки,Дремал бурлак на дне завозной лодки,Проснется он — и Волга оживет!Я дождался тягучих мерных звуков…Приду ль сюда еще послушать внуков,Где слышу вас, отцы и сыновья!Уж не на то ль дана мне жизнь моя?

Охвачен вдруг дремотою и ленью,В полдневный зной вошел я в старый сад;В нем семь ключей сверкают и гремят.Внимая их порывистому пенью,Вершины лип таинственно шумят.Я их люблю: под их зеленой сенью,Тиха, как ночь, и легкая, как тень,Ты, мать моя, бродила каждый день.

У той плиты, где ты лежишь, родная,Припомнил я, волнуясь и мечтая,Что мог еще увидеться с тобой,И опоздал! И жизни трудовойЯ предан был, и страсти, и невзгодам,Захлеснут был я невскою волной…Я рад, что ты не под семейным сводомПогребена — там душно, солнца нет;Не будет там лежать и твой поэт…· · · · · ·· · · · · ·· · · · · ·· · · · · ·· · · · · ·И наконец вошел я в старый дом,В нем новый пол, и новые порядки;Но мало я заботился о том.Я разобрал, хранимые отцом,Твоих работ, твоих бумаг остаткиИ над одним задумался письмом.Оно с гербом, оно с бордюром узким,Исписан лист то польским, то французскимПорывистым и страстным языком.

Припоминал я что-то долго, смутно:Уж не его ль, вздыхая поминутно,Читала ты в младенчестве моемОдна, в саду, не зная ни о чем,Я в нем тогда источник горя виделМоей родной, — я сжечь его был рад,И я теперь его возненавидел.Глухая ночь! Иду поспешно в сад…Ищу ее, обнять желаю страстно…Где ты? Прими сыновний мой привет!Но вторит мне лишь эхо безучастно…Я зарыдал; увы! ее уж нет!

Луна взошла и сад осеребрила,Под сводом лип недвижно я стоял,Которых сень родная так любила.Я ждал ее — и не напрасно ждал…Она идет; то медленны, то скорыЕе шаги, письмо в ее руке…Она идет… Внимательные взорыПо нем скользят в тревоге и тоске.«Ты вновь со мной! — невольно восклицаю. —Ты вновь со мной…» Кружится голова…Чу, тихий плач, чу, шепот! Я внимаю —Слова письма — знакомые слова!

Варшава, 1824 год