Белый кролик, красный волк - Том Поллок Страница 37

Курильщик, который, похоже, умрет все-таки не от рака, даже не успевает сунуть руку в куртку. Его тело падает рядом с остальными. Три трупа менее чем за две секунды. Три трупа с геометрической точностью.

«Трое мертвы, — шокированно думаю я, гортанью чувствуя кислый страх, — но их четверо».

И я изворачиваюсь, неуклюже привставая на ноги, теряя равновесие из-за связанных рук, а телефон Шеймуса только сейчас выпадает у него из рук. Он наставил пистолет на Бел. На меня он не смотрит, его лицо вытянуто от удивления и слепой ярости. Я мчусь на него по сухой земле. Вот он в четырех шагах, в трех…

Я бросаюсь на него. За долю секунды до того, как воздух расплывается, я успеваю заметить, какой он крепкий, сильный. Сердце ухает куда-то в пропасть. Я вешу всего пятьдесят семь килограммов. Задней долей мозга я вычисляю массовую скорость, и, когда он кидается на меня в ответ, я понимаю, что этого недостаточно. Он пристрелит меня, а затем и мою сестру. Перед собой я не вижу ничего, кроме лица нашего будущего убийцы.

Я врезаюсь в руку, которая держит пистолет. Она даже не дрогнула. Согнутый локоть выбивает из меня дух, и я заваливаюсь на листья. Он удивленно смотрит на меня.

А его лицо…

Только подумай повернуться ко мне лицом, и я снесу тебе голову с плеч…

Он ловит мой взгляд и колеблется. Выражение его лица меняется: кровавая ярость уступает бледному, беспомощному страху, и я словно смотрю в зеркало и вижу свое собственное лицо — лицо человека, который знает, что вот-вот умрет.

Почему ты не хотел видеть мое лицо, Шеймус? Теперь я никогда этого не узнаю.

Я уставился в темный глазок его пистолета. Я жду выстрела, удара, пули. Я жду боли и мгновенного окончания. Я жду, и жду, и жду.

БАБАХ.

Я оглушен, воздух на невыносимой скорости вопит у меня в ушах. Передо мной его лицо дергается назад, сзади расплывается красное пятно.

БАБАХ.

Второй взрыв, со стороны правого виска. Оцепенев, я медленно поворачиваюсь, прослеживая взглядом невидимый путь этих пуль к стрелку.

Ее волосы собраны на затылке в пучок, руки, в которых она держит пистолет, сведены. И потом она бежит ко мне.

— Бел, — начинаю я, но она пробегает мимо.

Она целится из пистолета в человеческое тело, упавшее на листья, и еще два раза стреляет в грудь. Я тупо смотрю, как она присаживается рядом с Шеймусом на корточки, откладывает свой пистолет и забирает вместо него пистолет Шеймуса. Щелчком вынимает из рукоятки черную скобу. В ней блестят девять патронов. Она заправляет магазин обратно плавным, уверенным, четким движением.

Она встает и на секунду становится просто Бел, моей сестрой, которую я не видел семь часов и целую жизнь и думал, что больше никогда уже не увижу. Я бросаюсь вперед и прижимаюсь к ней. Холодный металл скользит по запястьям, и мои руки снова свободны. Я висну на ней, едва сознавая, как дрожат мои руки. Бел стискивает меня в крепких объятиях. Она что-то шепчет мне на ухо. Ее голос убаюкивает, а слова — нет.

— Питти, Питти, у нас мало времени.

Только тогда я чувствую жуткую гладкость ее одежды, ее кожи. Я делаю шаг назад. Она вся вымазана кровью.

Красный Волк.

— Ну давай!

Она пытается оттащить меня в сторону, но я выпутываюсь из ее объятий. Ингрид, пошатываясь, идет к нам со все еще связанными за спиной руками. Я подхожу помочь ей, и Бел не возражает. Я хватаю Ингрид за руку, и мы бежим к лесу. Едва мы достигаем опушки, нас останавливает Бел. Она пристально смотрит на меня. Пугающее оцепенение начинает понемногу отступать. Я всегда успокаиваюсь, когда смотрю на нее.

— Все хорошо, — говорит она.

Я наконец-то прекращаю сжимать челюсть. Я оглядываюсь назад. Агенты лежат все там же, все такие же настоящие, такие же мертвые.

— К-как… г-гд… — выдавливаю я. — Как ты этому научилась?

— Так же, как ты научился решать дифференциальные уравнения, — говорит она. — Так же, как учатся всему на свете. Сначала я изучила теорию, а потом я практиковалась, — она еле заметно пожимает плечами. — Всегда хотела этим заниматься.

Она поднимает нож с серебряной рукояткой и бросает его мне. Я срезаю пластиковые наручники с Ингрид. И только когда пластик пружинисто лопается, я вглядываюсь в предмет, который держу в руках. Это не боевой и не кухонный нож. Этот нож столовый, дорогой, с опасными острыми зазубринами. Черная монограмма, отпечатанная на лезвии, запачкана кровью, но видна отчетливо: «NHM».

Музей естествознания.

— Бел.

Я произношу ее имя таким тоном, что она сразу оборачивается на меня. Карие глаза, красная рана в форме глаза, которую мои нервные руки никак не могли заткнуть. Нож кажется совершенно обыкновенным в моей горячей маленькой руке.

— Это ты? Ты ударила маму ножом?

Она кивает, как будто я спросил, она ли оставила грязную посуду в раковине.

— Конечно, я, — говорит она. — Я же потом и сбежала. Кто еще, по-твоему, это мог быть?

— Мне… — Я моргаю, переводя непонимающий взгляд на Ингрид, не в состоянии собраться с мыслями. — Мне сказали, это был папа.

— Папа? А при чем тут папа?

Ни при чем, понимаю я, и все вдруг становится таким очевидным. Его никогда не было. Он — ночной кошмар, монстр под кроватью, которым нам всегда угрожала мама. И 57 знали об этом. Неудивительно, что они повернули все так. Использовали его, чтобы я испугался и привел их к тебе.

Я мысленно возвращаюсь в музей, вспоминаю постоянные пустые упоминания о нем, рассчитанные на то, что я буду подслушивать. Вспоминаю, как Рита мягко подвела меня к маминой постели:

Жестокий… эгоистичный… мелочный. Полностью соответствует нашей характеристике.

Да, моей тоже, и они это знали. Они с самого начала меня раскручивали.

Папа здесь совершенно ни при чем. Все дело в тебе, Бел. Это тебя они боятся. Ты — волк.

Я делаю шаг назад, как будто чтобы получше разглядеть ее, мою аксиому. Я думал, что знаю ее, вокруг нее я выстроил свое мировосприятие, и теперь все сыплется на глазах.

Я как Гёдель, и полюбуйтесь, как он кончил.

— Питти.

Она тянется ко мне. Я отшатываюсь от ее