Пора чудес - Аарон Аппельфельд Страница 37

— Я бы рекомендовала в левом углу, это место у нас резервировано для ценителей.

Низкая, смахивающая на подростка, и никакой красоты или света не было в ее лице. Она разговаривала с знакомым акцентом, употребляя слова, которым выучиваются девушки ее типа.

— Нездешний? — спросила она.

— Да!

— Но вы кажетесь мне ужасно областным.

— Я издалека, — сказал Бруно, опешив на момент от такого нового пользования словом ”областной”.

Девушка не выразила никакого удивления. Она принесла джин с соленой закуской и сказала:

— Надеюсь, вам у нас понравится. Есть новая программа, лилипуты из Сингапура. Две милые парочки.

Бруно выпил и налил еще.

— А певичка где? — спросил он.

— Я, — сказала девушка, — пою в антрактах. И лилипутам песенку сочинила.

Слова, которыми он век не пользовался, шли Бруно на язык, и он радовался сбереженным старым словам.

В баре прибывало народу. Негромкие шепотные звуки наполнили помещение шелестом и запахом нового платья.

— Поехал — и вот я здесь, — сказал он себе словно невзначай.

За ширмой появились певцы. Это были четверо темнокожих лилипутов, одетых в синюю униформу. Они вышли на эстраду. В приглушенном свете они казались еще более крошечными. Заиграл саксофон, издав протяжный вопль, и лилипуты дружно принялись отбивать чечетку.

— Ну, разве не милашки? — спросила девушка.

Саксофон понесся с переливами. Лилипуты со стуком разбежались в стороны; за ними метался маленький прожектор. Обнаружилось, что бар вовсе не так мал, каким он казался со стороны входа. Переполнены были все углы.

— Простите, я вас где-нибудь не видела?

— Нет, этого не может быть.

— Но один раз точно, так мне кажется. А может быть, ошибаюсь.

Бруно рассмеялся:

— Я уехал отсюда очень много лет тому назад.

— Раз так, значит ошиблась. — Она спрятала лицо. — Вечно я ошибаюсь.

— Мы все делаем ошибки, — утешительно сказал Бруно.

— Но я отличаюсь этим. — Была какая-то прелесть в этой скромной откровенности. — Откуда вы? — снова попробовала она разведать.

— Из Иерусалима. Если вам это что-нибудь говорит.

— Момент, — сказала девушка. — Одну минуту. Кажется, начинаю соображать. Значит, вы, как бы это сказать…

— Попросту скажем, еврей.

Девушка и рот раскрыла.

— Так я и знала, — сказала она, прыснув со смеху.

— Что вы знали?

— Было у меня такое чувство. — Она взяла его за руку. — Я тоже, как бы это сказать… бабушка моя была еврейка, Региной ее звали. Не хотите ли провести со мною вечер в другом месте?

— С удовольствием.

— Еще две песни, и я здесь свое отработала. Я вижу, что лилипуты вошли в раж. Пускай делают свое. Хозяин угостил их сверх меры. Вчера ленивы были жутко. Хозяин из них веревки вьет.

Лилипуты куролесили. Гости покатывались со смеху и швыряли им леденцы и монеты; под конец они уцепились за потолочные балки и в таком положении запели фривольные песенки.

— Странно, как быстро они выучили немецкий.

— Сколько лет вы работаете тут?

— Кажется, лет шесть. Я не пошла в гимназию. Отец считал, что я неспособная к учебе. Правда, я не слишком старалась. Вы меня за это не осудите?

Сумбурная музыка закончилась. Девушка вскочила на эстраду и запела про розы и про любовь. Лилипуты, соскользнув с потолочных балок, скучились в углу, и с трудом переводили дух. Хозяин бара поднес им напитки с соломкой, и они, сидя, посасывали с серьезным видом, утирая свои потные крошечные лбы.

Первое отделение окончилось. Девушка надела узкий жакет и направилась к выходу. Бруно был уже пьян. В мозгу его клубились алкогольные пары. Вечер был ясный, и яблоневый цвет осыпался легко, как снег. Ничто не изменилось, подумал он, и деревья тоже с тем же легким наклоном в южную сторону.

— Где вы живете?

— На станции, в ”Веселой лошади”.

— Далеко. У меня своей комнаты больше нету. Экономлю. Комнаты в последние годы стали безумно дорогие; а мне ведь нужна комната с отдельным входом. Я люблю мужчин смешанной породы.

— Они чем-нибудь отличаются?

— Не знаю. Чистокровные австрийцы — хамы. Разве не верно?

— А тех тут много? — поинтересовался Бруно.

— Считанные. Один мне попался месяц тому назад. Молодой парень, замкнутый до ужаса. Нахлестался коньяку, от выступления лилипутов пришел в ярость и поколотил хозяина. Скандал был, настоящий скандал; с виду не скажешь, что не чистокровный австриец, но я догадалась. Австриец не станет пить так, как он пил. С годами учишься различать. Так куда пойдем?

— Куда хотите.

— Раз воля моя, то я бы хотела погулять вдоль реки. Давно там не гуляла. В школе, мне кажется, это называлось экскурсия на лоно природы. Или я ошибаюсь? Если я ошибаюсь, вы меня поправьте.

— И что с тех пор?

— С тех пор не гуляла. У мужчин здесь нету любви к природе.

— А курортники не приезжают сюда?

— Очень редко. Кроме нашего бара, нет аттракционов. Вы сказали Иерусалим, не так ли? Мне кажется, что его зовут Святым городом. Ошибаюсь? Поправьте, если ошибаюсь. Никогда не была сильна в истории.

— Нет, верно.

— Бабка Регина говорила, что евреи добры к людям. От нее у меня это колечко. Кстати, как вас зовут?

— Бруно.

— Мое имя Брунгильда. Близкие люди зовут меня Гиль. Разве не красиво на реке в такое время? Бабка Регина была очень богатая женщина. У всех евреев большие деньги. Вы поправьте меня, если ошибаюсь. Отец говорил, чтобы мы не щеголяли бабушкиным богатством. Разве богатство считают за порок? Поправьте меня, если ошибаюсь.

— Все верно.

— Я рада. Но вы почему грустный?

— Устал, — сказал Бруно и притянул ее к себе. Она зарылась к нему в пальто и поцеловала его в шею.

— Грустные они, полукровки, но я их люблю. Бабка Регина была особенная женщина. Человек должен расширять свой кругозор, говаривала она. У нас таких слов не употребляли. Отец говорил, что у бабки Регины свои слова. Вы меня прощаете?

— За что?

— За то, что у меня нет комнаты.

— Ну, и что из того? Погуляем.

— Я бы хотела вас отблагодарить.

— За что?

Бруно знал их прекрасно: и дурость, и наивность, и лукавство