Учебный плац - Зигфрид Ленц Страница 37

мне только, куда подевались все подарки, что лежали на столе на моем месте, коричневый футляр с гребнем и зеркалом, и кожаный ремень, и толстая книга — история парусного судоходства со многими иллюстрациями. Шарик с перьями, который я подарил Ине на ее шестнадцатилетие, все еще лежит на ее подоконнике, раскрашенный глиняный шарик, который я утыкал перьями, перьями голубей и дроздов, перьями соек и грачей, и горлицы, и серой цапли. У нее мой подарок не пропал.

Она еще лежала в постели, когда я принес ей этот шарик, я тихо-тихо вошел в ее комнату, чтобы положить его незаметно к изголовью кровати, но Ина уже проснулась, может, от ветра, с воем залетавшего под крышу, может, от волнения, сначала она даже не поняла, что я хотел ей подарить, и едва ли не испуганно спросила:

— Что это, Бруно, что у тебя?

Она боялась взять шарик в руки, и я положил его ей на одеяло, она долго-долго посматривала на него с опаской, но потом, вытянув пальцы, дотронулась до него, нежно погладила и в конце концов взяла обеими руками. После чего тихо спросила меня, нашел ли я сам все перья, и когда я в ответ лишь кивнул, она быстро приподнялась и прижалась ко мне, положила руку мне на грудь и тут с удивлением глянула на меня. Что это у меня на кожаном шнурке, хотела она знать, что это висит у меня на груди, и я показал ей тот личный знак овальной формы, который нашел, собирая камни на нашей земле, на старом учебном плацу. Какой-то солдат потерял его, сказал я, тут записаны все его данные. В ответ она недоверчиво улыбнулась и опять погладила мой подарок. Прекрасный подарок, сказала она, я его навсегда сохраню. Она пожелала, чтобы шарик с перьями весь день стоял у ее прибора на столе.

Это был день, когда пришла Эльма, Эльма Тордсен из бакалейной лавки, подруга Ины; и Рольф пришел на день рождения, бегун, который так часто мчал рядом с отходящим поездом, все они были приезжающие ученики, учились в одном классе, хорошо знали друг друга, знали все друг о друге, намека было достаточно, чтобы все засмеялись. За столом они меня едва замечали, и даже когда Ина показала им шарик с перьями, они лишь коротко и равнодушно глянули на меня и продолжали передразнивать своих учителей и перемывать косточки другим ученикам, и еще раз обсудили, перебрасываясь короткими репликами, случай на какой-то экскурсии, а пока они болтали, мы с шефом вступили в состязание, воодушевленные взглядами Доротеи, состязание это я выиграл: под конец я съел на два куска пирога больше, чем шеф.

После праздничного кофе мы вышли во двор, мне разрешили смотреть, как они стреляли из пневматического пистолета Рольфа по мишени, стрелами, украшенными красными и зелеными перьями, все были недовольны своими выстрелами, только шеф был доволен, он попал шесть раз, после чего оставил нас одних. Второе место заняла Эльма, она держала пистолет обеими руками, стояла, широко расставив ноги, и целилась так долго, что другие уже проявляли нетерпение, а когда она наконец стреляла, так подпрыгивала разок-другой на месте. Иоахим, тот каждый раз попадал только в стальную дверь, а стрела Ины затерялась где-то на крыше.

Когда Рольф пожелал стрелять в живую цель и стал маленькими пульками палить по цветам на газоне, по астрам и розам, Эльма попыталась отнять у него пистолет, она вырывала его, она висла на Рольфе и барабанила по его спине, но он всякий раз стряхивал ее с себя; вдруг все мы застыли и стали смотреть вверх — крышу нашего дома плавно облетал, паря в порывистом ветре, Ак-Ак, старый дикий селезень, которого я на протяжении многих месяцев приручал ломтиками репы. Он, видимо, искал меня, опустился, кружа, ниже, пролетел почти над нашими головами и устремился к топкому лугу за Коллеровым хутором, к полным грязного месива канавам, где я регулярно сыпал ему корм; там он опустился, но был слишком тяжел, так что едва не перекувырнулся. Когда-то Ак-Ак попал в капкан, который, наверно, еще старик Магнуссен поставил, клюв птицы чуть треснул, но не обломился, и, едва я освободил селезня, он сразу же начал чиститься. Ни разу я не пытался схватить его, погладить, а когда приходил с кормом, то разговаривал с ним, а он расхаживал туда-сюда, отлетал немного и возвращался, однажды он забыл свой страх и пересек линию, которая нужна была ему для безопасности; под конец он стал таким доверчивым, что стоило мне присесть на корточки и сидеть не шевелясь, как он начинал, важно переваливаясь, кружить вокруг меня.

Селезень, вытянув шею, ждал меня у зарослей ивняка, я побежал в хлев, ухватил пригоршню ломтиков репы и помчал к нему, а он уже переваливался навстречу, приветствовал меня своим требовательным «ак-ак». Ина и гости пошли со мной. Я встал на колени и сделал им знак не подходить ближе, они послушались, все, кроме Рольфа; он что-то крикнул мне раз-другой, резко, повелительно, но я его не понял, его слова уносило ветром. А тут Ак-Ак подошел ко мне вплотную, вытянул шею и стал хватать ломтики. Выстрела Рольфа я даже не слышал, я только почувствовал легкий удар в грудь, по тому самому личному знаку, и, прежде чем я шевельнул рукой или обернулся, я увидел, как селезень подскочил и стал тереться головой о землю, беспорядочно вспархивать вокруг меня, не взлетая. Рикошетом отлетевшая пулька попала ему в глаз, в глаз, и, пока он вспархивал и подпрыгивал, сбежались все, а Иоахим бросился на него и поймал.

Как ни просил я его, он не захотел отдать мне раненого селезня, он крепко прижал его к себе, потому что тот непрестанно взмахивал крыльями и вертелся, а потом Рольф и Иоахим посовещались и пошли к ивняку, где несколько раз выстрелили в голову Ак-Аку и убили его. Тут я пошел в дом, в свою клетушку, заложил воротом дверь и лег на свой соломенный мешок.

Кому другому, а не Доротее, я наверняка не открыл бы, она стояла за дверью одна и просила, стучала и просила, а когда я впустил ее, сразу же взяла мою руку, и мы сели. Полный покой. Умиротворение. Она была тут, и я ждал, что она скажет; сказала она коротко, только одно: «Ак-Ак был ранен, его надо было избавить от мучений». И еще она сказала: «Сострадание, Бруно, порой сочетается с твердостью, твердостью и мужеством». И этим все было сказано.