Борис Фальков - Тарантелла Страница 38

- Не огорчайтесь, невелика потеря: все к чему-нибудь способны. Я думаю, почесал нос Адамо, - был бы у вас настоящий дар - никакой папочка не смог бы его отшибить. Хоть бы он с утра до вечера лупил вас... по титькам.

- Дар, способности - какая разница, опять играете словами? Ну да, что ж вам ещё делать, эти синонимы годятся лишь для каламбуров...

- Не скажите, вон, способности у вас отшибли - а от дара не отвертеться бы ни вам, ни вашему папочке, никому.

- Бедняга, вы просто опять болтаете, о чём не имеете ни малейшего представления. Вы ведь ничего не понимаете в танцах, откуда бы? По книжкам о них не узнать... Но немецкая кровь, как видите, во всём этом деле не причём. Даже padre это поймёт, я уверена.

- И я всё понял. Бедняжка, да ваш папочка просто хотел сына, чтобы продолжить род, сохранить фамильные устои, - объяснил Адамо. - И всё, наплевать ему на ваши способности. Ну, а раз уж ему не повезло, то стал обрабатывать, подгонять к этому стойлу девку. Сдирать с неё всякие излишества, вроде титек и прочей лепнины... Что ж тут не понять?

- Вот-вот, он и сам в этом как-то признался. С этой целью и вы держите меня у этой стойки: обработать по своему вкусу, нет? Конечно, он обиделся - но на кого? И мстил мне за то, что я не мальчик. Только за то, что у меня не оказалось адамова яблока, вон как у вас, тысячи извинений за очередной каламбур, padre, но это не я назвала нашего праотца Адамом. Подумать, вся-то разница, что нет адамова яблока - а все грехи мира, в том числе этот самый, его собственный...

- Ну, не вся это разница, - перебил священник.

- А вы не кусайтесь! В конце концов все ваши объяснения того же рода, что и насильственные запихивания моим папой в мой рот травы, как жвачному, или в башку задач по математике. Это надо же! Породить из себя, чтобы тут же изнасиловать! То есть, унаследованное вами всеми поведение вашего общего папочки, вашего алхимика, Адамо. Всеми, вплоть до вашего padre.

- Ну, положим, мне-то он никакой не... Прошу прощения, padre, но разве вам приходится меня воспитывать? - скосил глаза влево Адамо. - Кажется, я вам не слишком докучаю и с исповедями... Нет-нет, мне ведь тоже своего папы хватило вполне!

- Типичное поведение самцов, отработанные приёмы их культуры! пристукнула она пяткой. - Так всегда, на бедняжку Еву взваливают все грехи, а тупой, простите, самец Адам... Вы поступаете со мной так же, как, например, церковь с тарантеллой. Пытаетесь подогнать меня к своему образу и подобию, лишить меня женских особенностей. Адаптировать меня. Отвечать "нет" на все мои вопросы, вообще подавить желание спрашивать. А если не удастся это проделать то выдавить меня, спрашивающую, отсюда вон. И добиваетесь своего, верно, из дома-то мне таки пришлось сбежать, как только появилась возможность!

- Не худший из исходов... - мечтательно прищурился Адамо.

- Но ведь удалось-то это не с первой попытки! Пришлось изрядно побегать, пока вышло. Будто ваш общий папочка мешал мне, ну да, естественно, все папочки заодно... Судите сами, однажды, это было на третьем побеге, лопнул шнурок моего ботинка. А когда я решила наплевать на это, у второго отлетела подмётка. Это не то ли вмешательство всеобщего папочки, которое во всех священных книгах называется чудом? Как всегда, оно было на стороне моего папочки, и против такого уже не попрёшь: пришлось мне вернуться самой, со склонённой выей. А в другие разы - хорошо освоивший дело мой папочка и без помощи чудес отлавливал меня, и, опять же, зверски лупил.

- Зверь, - покачал головой Адамо, - чистый зверь. Но главе прайда и предписано иметь львиные повадки. Ваш папочка, уважаемая, благородный лев, вы должны им гордиться, а не катить на него бочку при чужих людях.

- Да козёл он, просто козёл! Но, конечно, не только, - поправилась она, он помесь всех зверей, со всеми вонючими повадками их кровожадной культуры. Такой зверь не успокоится, пока не пожрёт свою добычу.

- Значит - сфинкс, сгусток этой культуры... - уточнил он. - Но почему - их культуры, когда - вашей? По-моему, культура - женского пола, так во всех языках - разве нет? Ну и если судить по её нескрываемой благосклонности к лесбийским связям. Потому она и бесплодна, и самый мощный сперматозоид, любого папочки, бессилен оплодотворить её. Вот она и относится к папочкам, как вы: враждебно, как и вообще к любому плодоносному творчеству. Культура принадлежит к тому роду червей, которые из-за слабости яйцеклеток вынуждены оплодотворять самих себя. Не примите всё на свой личный счёт, а для вашей культуры и адамово яблоко - лишь досадный признак существования другого пола, а не застрявший в глотке несчастного человека кусок подсунутого ему плода, который ему никогда уж не выблевать. Ядовитый червь в яблочке - вот что такое ваша культура, и я уверен, padre, искуситель в раю и был этот червяк, назвавшийся змеёй, чтоб выглядеть покультурней. И для него адамово яблоко просто культурный, прости Господи, факт, которым можно чуточку подкормиться.

- Ну, а настоящий, прости Господи, некультурный ф-факт, - фыркнула она, это что же такое, по-вашему?

- А вот он, мы его уже назвали, маскируемый этой самой вашей культурой главный факт: она самка. И именно потому так упорно приобщает к себе, адаптирует всё, попадающее к ней в лапы. Да всё её содержание есть насильственная адаптация, что ж ещё! Вы же работаете в университете, по вашим словам, так вам ли не знать, чем вы там занимаетесь? Вы адаптируете то, что создали другие, не ваша многотысячная армия, а немногие создатели. Которых, между прочим, вы в процессе адаптации для начала в гроб загнали. Все они, без исключения, при жизни подвергались вашим гонениям. Подлинный творец переменчивая жизнь, а культура непримиримо враждебна капризному творчеству. Ведь она так нуждается в чём-то неизменном, иначе - что вы станете совать в свои музеи, описывать в законах, про что читать лекции? Примирить вас может только смерть одной из борющихся сторон. Но жизнь, как известно, коротка, а культура вечна. Значит, речь идёт о смерти создателя. Культуре нужен создатель, но мёртвым. Ей нужен не он сам, а культурный факт под этим именем. Вот какой зверь не ляжет, пока не упьётся крови им убитых: культурный факт! Вот кто, уподобляясь самке паука, сначала выпивает из самца кровь, растирает в кашу его плодоносящие ятра, а потом помещает в саркофаги музеев его кастрированную, обескровленную мумию. Вы все, культурные люди, сначала убиваете создателя, напрямую или косвенно: бойкотом, голодом, всеми средствами, всеми превосходно отработанными приёмами - а потом объявляете его гением. Вы, как личинки моли, сначала пожираете всё кругом, а потом свободно так порхаете... Очень весело и культурно. Список достижений культуры, то есть, список пожранного вами и оприходованного колумбарием, таким образом, растёт. А служители колумбария жиреют себе дальше, и порхают, порхают... вдоль аккуратных рядов урн, знать не желая о живом создателе! Вот как вы: нет уж, увольте, мол, совсем не желаю и слушать про него. Само слово это употребить да что вы, никогда! Разве что с иронией упомянуть о нём, посмеяться над ним, в его отсутствие, конечно, такая разумная предосторожность... Плюнуть на его безжизненное тело: п-фапочка. Ну да, так оно и впрямь культурней, ядовитей.

- Как вы, однако, разгневаны, можно подумать, это на ваше безжизненное тело кто-то плюнул, и это вас морят голодом, гений... Но в одном вы правы, ядовито улыбнулась она, - мы там слишком поглощены конкретной работой, и времени на поверхностные разговоры за стойкой у нас не остаётся. Такая уж у нас кропотливая работа, у мыслящих животных: самок и личинок. Можете не оскорбляться, вас это животное определение не касается. Этот хаотический шелест, который вы производите своим языком, и ваша укоренённость... в стуле, требуют растительного определения: мыслящий, что он - мыслящий, тростник. И работа культуры - вовсе не то, что хаотически нашелестел тут этот тростник, а как раз упорядочение такого и всякого хаоса, прояснение скрытой в нём причинности, внесение в беспорядок стройности...

- Внесение! То есть, приписывание причинности тому, что живёт мотивациями. Цель вашей писанины, всей работы, и есть: навязать миру мёртвую причинность, принудить всех забыть о живых, подлинных мотивах его существования.

- Совсем наоборот, разве не вы пытаетесь принудить меня забыть о живых мотивах, направивших меня сюда, как уже сделали это с самой тарантеллой? Попробуй, раскопай теперь её подлинный мотив... Но я постараюсь это сделать, ведь и я привыкла к размеренной работе, осмысленной, в отличие от... некоторых других с их болтовнёй ни о чём ради самой болтовни.

- Почему ж ни о чём? - перебил её священник. - О том, да о сём... Опуститесь на землю, signora, в нашей человеческой обыденности всегда так: говоря обо всём, говорим ни о чём. Всё небесное, его сиятельное единство, опускаясь сюда к нам поближе, в земную обыденность, сейчас же здесь становится тусклым то да сё. Оно становится таким из милосердия к нам: иначе бы мы его не увидели, глянув на него в упор - ослепли бы от его сияния. Вы уже убедились в такой опасности, signora, несмотря на ваши эти чудесные очки... А так оно может присутствовать здесь, среди нас, не угрожая нам слепотой.