Анатолий Курчаткин - Солнце сияло Страница 38

Парадоксальным образом от этой мысли о цивилизации как отлаженной системе учительства и ученичества мы пришли к положению об абсолютной ценности человеческой жизни. Иначе говоря, ее соравности самой Вселенной. Вероятней всего, так получилось, потому что в нашем разговоре возникла атомная война. Которая вот уж точно - путь в пещеры. Общество, где жизнь человека не имеет высшей ценности и убийство - обыденность, это общество такая же угроза цивилизации, как обрыв цепи "учительство-ученичество". Аромат смерти, витающий в воздухе, обессиливает человека, как принятый яд, превращая его в подобие растения. Растения же не способны создавать цивилизаций.

Этот наш разговор с Ловцом происходил много позднее того времени, о котором я сейчас рассказываю, но потом я часто вспоминал его в связи с теми событиями, что обрушились на меня вскоре, как я сделал клип нефтедолларовой девушки.

Тогда, летом 1994 года, сознанию еще не были привычны известия о заказных убийствах. Даже убийство Димы Холодова из "Московского комсомольца", а там и первомартовское убийство Влада Листьева в 1995-м еще были восприняты как катастрофа, как нечто запредельное, немыслимое и, в общем, случайное.

Впрочем, летом 1994-го и Дима Холодов, и Влад Листьев были еще живы, и убийство, вошедшее в мою жизнь, не имело ни к одному из них отношения. Но уж и было оно для меня личным так личным. Я тогда занимался тем, что устраивал снятый мной клип по разным программам, получая за каждый эфир от нефтедолларовой девушки обговоренную сумму. У меня сложился расслабленно-сибаритский образ существования. Я вставал к двенадцати часам дня, к трем доезжал до Стакана и потом болтался там с этажа на этаж или сидел в буфете, ожидая и ловя нужных людей.

Эта моя ленивая барская жизнь в один прекрасный день была прервана звонком в дверь. Я только проснулся и еще лежал в постели, глядя в окно на небо и пытаясь определить по нему, что за день стоит и как, соответственно, одеваться.

Меня автоматически подкинуло с дивана, и я босиком, в одних трусах заспешил в прихожую открывать. Задуматься о том, зачем мне спешить и кто вообще может мне звонить в дверь, - этого я даже не успел. В голове у меня было просторно и чисто - ни единой мысли.

В наказание за то, что у меня было там так просто и чисто, я по голове и получил. Едва успев открыть дверь. В лоб около виска - с одной стороны, с другой, мигом перестав что-либо соображать и полуослепнув. В распахнутую дверь стремительными тенями ворвались двое. Одна из теней метнулась в глубь квартиры, другая ловко взяла мою руку в захват и так же ловко завернула мне ее за спину. Тень, метнувшаяся в комнату, пролетела на кухню, сунулась в санузел, захлопнула дверь и сгустилась в человеческую фигуру в прихожей около нас.

- Один! - сказала она.

Тот, что заворачивал назад руку, толкнул меня в комнату, второй вошел следом за нами, что-то металлически пробренчало за спиной, другую руку мне тоже завернули, и я, не успев ничего осознать, оказался в наручниках.

Фактор внезапности - великая вещь: меня в этот момент можно было бы показывать в цирке - разрезать пополам пилой, причем без всяких зеркал, вполне по-настоящему: я бы ничего не почувствовал. Настолько я был оглушен.

- Вы что? Вы кто? - только и сумел вопросить я.

- Садись! - толкнули меня теперь к дивану.

В конце концов, потянув паузу минут в десять, мои посетители представились. Это не были грабители. Наоборот. Это были следователи из милиции. С чем я себя, получив от них сведения и даже взглянув на какое-то удостоверение, сунутое мне быстрым движением под нос, и поздравил.

- И чем, собственно, обязан? - постарался я произнести со всем доступным мне в этот момент достоинством.

- А не понимаешь? - В голосе спросившего прозвучали сардонические нотки.

- Капец на холодец. Добегался молодец, - добавил другой. Его голосом провещала сама высшая справедливость. - За грехи надо отвечать.

Не скажу, что у меня не екнула селезенка. Я не был безгрешен, вот уж точно. Все платы по клипу шли черным налом, черным налом я платил сейчас за эфиры, да и до этого, во что ни сунься, - черный нал, сплошной черный нал, уклонение от налогов, нарушение закона!

Но все же я, отвечая этим сардоническим голосам справедливости, постарался, чтобы в моем собственном голосе прозвучало негодование глубоко оскорбленного законопослушного гражданина:

- Я бы хотел получить ответ, чем обязан!

Мои непрошенные гости со значением переглянулись. Потом один поставил ногу на диван рядом со мной и завязал распустившийся шнурок. На свежей, только вчера застеленной мною простыне рельефно отпечатался след его ботинка.

- Давай в отделение пацана, - сказал он напарнику. - Посидит в обезьяннике - мозги ему прочистит.

То, что они не имели права врываться ко мне, тем более бить и тащить в отделение - все это мне тогда даже не пришло в голову.

Они провели меня со скованными за спиной руками к своим замызганным бело-голубым "Жигулям" на виду у всего полдневного летнего двора. Пенсионеров сидело кругом - как воробьев, гуляли с детьми молодые матери, паслась повсюду, убивая каникулярное время, пацанва всех возрастов, хлестко стучала об асфальт скакалка девочек - и все мгновенно вперились в меня, как в телевизионный экран, представляющий крутой криминальный сюжет.

- Преступника поймали! Бандита задержали! В нашем доме жил! - слышал я за спиной восторженную перекличку пацанвы.

В обезьяннике - зарешеченной камере на виду у дежурного милиционера в отделении - я просидел до следующего утра. Утром все те же типы, что накануне ворвались ко мне в квартиру, вызвали меня на допрос.

- Ну что, поумнел? Будем колоться? - сразу же загремел на меня тот, что вчера зашнуровывал ботинок на моей простыне.

Тут, в гнусно выкрашенной блеклой салатовой краской убогой канцелярской комнатке на втором этаже районного отделения милиции, я и узнал о Стасе.

Машина с ним и бывшим милицейским подполковником Федей была обнаружена во дворе того большого арбатского дома, на первом этаже которого тогда еще находился магазин "Диета", - в родном районе, где мы со Стасом облазили каждый угол. И он, и Федя были убиты пистолетным выстрелом в голову. Только если Федю убили, как белку, - выстрелом в глаз, то Стасу пуля вошла в висок. Федя сидел на заднем сиденье, Стас впереди, на водительском. Видимо, за то время, что мы не общались, он получил права, и Федя доверил ему водить свою "Вольво". Почему они оказались в этом дворе, когда они ехали совсем в другое место, - это все было неизвестно. Известно было другое: они имели при себе восемьдесят тысяч долларов. Которые и должны были отвезти в это другое место. Восемь пачек по десять тысяч в полиэтиленовом пакете из "Айриш хауза". Восемь пачек по десять тысяч, которые исчезли вместе с пакетом. "Вольво" Феди стояла и стояла во дворе, заехав на детскую площадку, разгневанные бабушки решились наконец попросить обнаглевших крутых переставить машину, постучали в непроницаемое маренговое окно, потянули за ручку дверцы, - и то, что они увидели, заставило их броситься звонить в милицию.

А я показался следователям перспективным объектом "для разработки", потому что в записной книжке Стаса мое имя было обведено много раз, отмечено разными значками, и в том числе знаком смерти в виде креста.

Ни телефона, ни адреса Стасу я не давал, он, несомненно, взял их у Ульяна с Ниной. И, видимо, неоднократно сидел над ними - а иначе отчего вдруг они оказались испещрены всеми этими знаками. Может быть, собирался и позвонить. Но так и не позвонил.

Увидевшись с Ульяном и Ниной, я спрошу их, почему они, узнав о Стасе, ни о чем мне не сообщили. Оказывается, им запретили сообщать об этом кому бы то ни было следователи. Дабы, как они сказали, никого не спугнуть. Что, по-моему, было верхом идиотизма. Кто заказал убийство и совершил его, те о нем и знали, и понимали, что оно будет расследоваться. Как их можно было спугнуть?

Следуя своей логике, следователи заявились ко мне, даже не расспросив Ульяна и Нину, кто я такой.

Не знаю, это ли называется истерикой, что случилось со мной, когда они наконец сообщили мне о Стасе. Я орал на них так, что посадил связки основательнее, чем тогда, со Стасом в метро на станции "Щербаковская-Алексеевская". Типы, ворвавшиеся ко мне в квартиру, слушали мой крик, не предпринимая попыток остановить меня. Они давали мне выкричаться. Похоже, подобное было привычно в этих стенах.

Да они уже и сами все поняли насчет меня. Они дали мне выкричаться, и тот, что оставил след своего ботинка на моей простыне, сказал, как бы внутренне потягиваясь:

- Ну ладно, чего там. Ну, посидел день да ночь. Опыт приобрел. Не помешает в нашей жизни.

Труп Стаса в Саратов мы повезли вместе с Ульяном. В поезде по дороге туда мы пили. Не знаю, как Ульян, а я в Саратове опять пил - чтобы не вязать лыка и не разговаривать со Стасовыми родителями. О впечатлении, какое произведу на них, я не думал. Теперь это для них не имело никакого значения - что за друзья были у их сына.