Судьбы - Владимир Иванович Шлома Страница 38

весь свой плетень, и ворота, и калитку. Вокруг дома больше никакой изгороди не было и с сжигать больше было нечего. Те, у кого остались мужчины, в смысле деды и подростки, разбирали заброшенный колхозный коровник, и бревна таскали домой, но куда ей одной бревно притащить. Оставалось только ходить в лес за хворостом. До ближнего, бывшего колхозного леса, всего километр, но там нет хвороста, это сосновый лес, а те немногие палки и сучья, которые упали с деревьев, уже давно подобрали. Ближайший лиственный лес, тоже бывший колхозный, – это ольховник, но до него от дома больше трех километров. Одно хорошо, ветки там растут низко, и ольха легко ломается, не нужно с собой топор брать, и без него тяжело вязанку дров нести. Да и много ли на себе принесешь, максимум на три раза кое как протопить печь хватает. В ту зиму только три раза в лес и сходила, уж больно тяжело туда по глубокому снегу ходить, последний раз думала, что домой вообще не дойдет.

А весной стало еще хуже. Детки по нескольку дней оставались голодными, просили кушать. А что она могла им дать? Иногда что-то удавалось выпросить у соседей, но они теперь делились едой редко, сами голодали. А детки жаловались: «Мама, животик болит. Дай покушать». Скоро они умрут на ее глазах, и она не сможет спасти их от голодной смерти. Тогда то она и решила отвести их в лес.

– Ну, что? Проснулась? – возвращает ее в действительность голос мужа, принесшего в хату охапку дров. – Замерзла небось? Иди, печку растапливай. А я ведь предлагал с вечера ее протопить.

Мария встает и одевается. Чтобы не замерзнуть, пока хата нагреется, надевает еще и жилетку. Странное дело, но жилетка не хочет застегиваться. Растолстела она, что ли? Всю жизнь, сколько себя помнит, была худющей-худющей, а тут живот начал выпирать. Это наверно от климакса. Ей уже сорок пять лет, и у нее, как она понимает, начинается климакс, месячных уже три месяца нет. Нужно бы конечно сходить в больницу и провериться, мало ли, что. Сейчас столько людей от рака помирает. Не дай бог, и у нее там какая ни будь опухоль. Ничего правда не болит, но лучше провериться.

Через неделю она, все-таки, выбралась в поликлинику. Здесь все как всегда – прежде чем направить к нужному врачу, всем измеряют температуру, и для женщин обязательный осмотр у гинеколога, иначе их туда не загонишь. Молоденькая врачиха осмотрела и Марию.

– Женщина, да Вы беременны. – ошарашивает она Марию.

Хорошо, что в это время Мария еще лежала на кресле, иначе она бы упала. Ну как она может быть беременной? Мужу уже шестьдесят один год. В постели они иногда еще встречаются, но уже давно не предохраняются, и ничего такого не могло случиться. Стыд то какой! Что соседи скажут? Бабка забеременела? Грустная пошла домой. А перед детьми как неудобно будет. Сказать то они ничего не скажут, они у нее оба глухонемые. А глухонемыми они стали по ее вине. Тяжкий грех на ней лежит. Вот как раз проходит она мимо церкви, зайти бы помолиться, но церковь теперь не действующая, там теперь продовольственный склад, и крест с колокольни сняли.

И снова мысли уносят ее в март далекого сорок третьего года. Детишки, плакали, жаловались на боль в животиках и просили кушать, но кушать было нечего. Она оббегала всех соседей, прося дать ей хоть корочку хлеба, хотя бы одну картошинку, но никто ей ничего не дал. В хате было холодно, и топить ее было нечем. И рассудок у нее как будто помутился. Она потеплее одела своих двухлетних детишек и повела в лес. В поле снег уже почти растаял, и идти им было легко. Она обещала показать им в лесу птичек, и дети притихли, перестали плакать, и на боль в животиках не жаловались. Зашли в колхозный сосновый лес. Здесь еще лежали остатки снега, но птички уже пели. Чирикали воробьи, и прыгали с ветки на ветку синички. Скоро весна, и тогда будет легче, но она точно знала, что дети до этого не доживут. Их ждет страшная голодная смерть. Нет, только не это. От такой участи она их спасет. Она слышала, что когда человек замерзает, то боли не чувствует, он просто засыпает, и все. Вот так же и ее детишки, уснут, и не проснутся. И никакой боли больше не будут чувствовать. По ночам еще до десяти градусов мороза держится, для ее детишек как раз хорошо будет, сильного холода они не почувствуют.

Прошли маленький колхозный лесок, перешли через дорогу, которая ведет на Хомино, и зашли в большой бор. Этот лес тянется аж до Чернигова. Час они шли в глубь леса, пока не вышли на лесную дорогу.

– Детки, возьмитесь за ручки, и идите по этой дороге, а я вас скоро догоню. И ничего не бойтесь, – сказала она детям.

Когда дети отошли, она услышала, как гудит бор. Поднялся сильный ветер и верхушки сосен сильно раскачивало из стороны в сторону. Оттуда этот гул и доносился. Ей самой стало страшно от этого гула. А как же дети? Они ведь тоже испугаются и будут плакать. Она догнала детей, разорвала подкладку своей фуфайки и вытащила из-под нее немного ваты. Запихнула ее детям в ушки. Все, теперь они не будут бояться. Отправила детей дальше идти по лесной дороге, а сама убежала домой. Сердце ее разрывалось от горя, но больше ничего для них она не могла сделать.

Дома она не находила себе места. Наступила ночь, но уснуть она не могла. Где-то залаяла собака.

– Волки! Там ведь могут быть волки! Как же она об этом не подумала? – пронзила ее внезапно страшная мысль. – Нужно срочно спасать деток.

Она набросила фуфайку и побежала в лес.

Детей она нашла только утром, когда уже совсем отчаялась их найти. Хорошо еще, что на дороге их оставила, если бы они среди леса остались, то она бы их никогда не нашла. Они, держась за ручки, сидели под сосной и тихонько плакали. Мария кинулась их обнимать и целовать в холодные щечки, стараясь согреть. Как хорошо, что мороза не было, и они не замерзли насмерть.

– Вам холодно? Вы сильно замерзли? – спрашивала она детей, но дети смотрели на нее и молчали.

Они ведь ее не слышат, сообразила она. Вынула вату из ушей детей и повторила вопрос, но дети по-прежнему молчали.

Что это с ними? Почему они ей не отвечают? Может обиделись на нее? Так еще ведь слишком маленькие, чтобы что-то понимать. Повела детей домой. Впереди