Сергей Минцлов - За мертвыми душами Страница 39

— Не надо, я и так верю!.. Что же произошло?

— Забоялась, конечно, госпожа Иващенкова: дамы они богомольные… ну, да ведь и мы все в Бога веруем, уговорили ее! Села она от нас поодаль, а мы цепь составили, Николай Михайлович карандаш взяли; сразу как толконуло всех. Видим — побежал карандаш, пишет. Пописал немного и стоп: нет движения. Стали читать, а на бумаге написано: — «я не он. Я приехал, а он в пути ко мне. Две недели будет дома».

Прочли это, глядим на госпожу Иващенкову, а она из лица изменилась, пополовела. — «Что же это»? — говорит — «неужто я чужого человека похоронила? А бумага из полка, а письма от его товарищей как же? Они его своими руками в гроб клали»? — Судим мы все и так и эдак, думали-гадали, ничего не надумали: очень все непостижимо выходило! Даже так. порешили, что скорей всего вздор, подшутил какой-нибудь дух. Уехала, значит, госпожа Иващенкова к себе, а через три дня — гость к ней пожаловал: сынок, живой и здоровый! Подъехал он к дому, а навстречу ему горничная выскочила, узнала его в лицо — назад без памяти кинулась. Он в комнаты. Экономка встрелась, — посуду несла, — как закричит, да тарелки об пол! Мать увидала — в обморок хлоп. Он ошалел: не понимает ничего, что за прием такой ему сделали? Ну, пришли наконец все в себя, объяснилось дело: ранен он был и остался на поле сражения; японцы его подобрали и увезли куда-то. А полк после второго бою сбил с того места японцев и похоронил убитых, да какого-то неизвестного офицера за господина Иващенкова и посчитали: похож был и изуродован к тому же осколком… А от японцев ему в Шанхай удалось сбежать: он и не знал ничего, что дома делается. Написал, что едет; письмо это не дошло — пропало.

Онуфрий остановился и перевел трудно дававшееся ему дыхание.

— Дальше, дальше?..

— А дальше все непонятное скоро понятным стало. Пожил он дома с матерью, знакомых, конечно, объехали всех… разговоров и переговорить не могли. А на четырнадцатый день верхом захотел покататься: подали ему коня, а конь неезженный давно был, позастоялся. Только он сел верхом — конь на дыбки, да во весь опор в конюшню. Двери-то в конюшнях низенькие — лбом о притолоку господин Иващенков и пришлись. Сшибло его навзничь с коня; побежали к нему, подняли, — а у него и дыханья нет. Пришлось госпоже Иващенковой через три дня новые, уже настоящие, похороны делать… Положили его рядом с неизвестным и памятник на середку между ними передвинули… Вот тогда и поняли мы, про какой путь его сказывал дух…

— Неужели так все и было? — спросил я. — Это что-то невероятное!!

Онуфрий встал, молча достал толстую книгу с красным корешком, развернул несколько листов и подал ее мне.

— Извольте-с… — проговорил он, остановившись передо мной.

Я взял книгу, и глаза мои быстро забегали по крупно и четко написанным строкам. Среди протоколов 1905 года под номером пятнадцатым от седьмого июня кратко было отмечено следующее: «Вызывали духа лица, погребенного под именем убитого подпоручика Иващенкова. Ответил: я не он. Я приехал, а он в пути ко мне; две недели будет дома». Дальше следовали подписи всех лиц, названных Онуфрием; последнею подписалась Иващенкова; почерк ее был неровен и свидетельствовал о большом волнении.

Еще ниже были сделаны отметки другою рукой: «четырнадцатого июня сего года подпоручик Иващенков вернулся домой, бежав из плена». «Двадцать восьмого июня с. г. подпоручика Иващенкова убила лошадь».

Затем шли протоколы № 16 и т. д.

С недоумением и даже со странным чувством я поднял глаза на безмолвствовавшего Онуфрия.

— С 1890 года ведется!.. — проронил он, слегка постучав пальцем по принятой от меня книге. — Двадцать лет-с… Многое можно отсюда узнать! Тут уж лжи нет и быть не может!.. Что евангелие!

Он бережно, держа обеими руками, понес ее обратно и осторожно, и действительно, как какую-то святыню, вдвинул на место.

— Изумительный случай!!. — сказал я.

— Да, по незнанию ежели, конечно, изумительный… — отозвался Онуфрий, — многое еще удивительней случается!

— Что же именно?

— Да мало ли что? Виденья бывают.

— Вы видели что-нибудь?

— Случалось.

— Что такое? да садитесь же, расскажите, ради Бога!

Онуфрий сел и помолчал. — Императора Павла Петровича видел-с…

— Как так? где?

— Здесь-с, в этой комнате.

— Как же это произошло? когда?

— Четыре года назад. Бессонницей я, надо вам доложить, издавна страдаю. Проснулся однова середи ночи, ворочался, ворочался — нету сну и кончено! Дай, думаю, книжку почитаю?.. шарю рукой — нету книжки, забыл ее где-то. Встал я, вижу ночь светлая, месячная, летом дело было, я и пошел босиком сюда. Свечки не взял с собой: Николай Михайлович чутко спят, так чтобы случаем не обеспокоить… мимо ихней комнаты проходить надо, а дверь у них всегда открыта. Прокрался я к лестнице, поднялся сюда, а вот в эти окошки, — он указал в сторону сада, — месяц глядит, вся комната будто в синем дыму стоит. Подошел я к шкапу, достал, что мне требовалось, а на уме свербит, будто подсказывает что: «возьми соседнюю, возьми соседнюю»! — Наклонился я — на корешке ее четко так видать натиск золотой: «Павел Первый». Вынул ее из ряду, положил на приступочку у полки и только открыл — показалось мне, будто совсем светло в комнате стало. Обернулся — лампа вот эта горит. А под ней, эдак низко нагнувшись над книгой, человек в мундире за столиком сидит. И не мерещится — въявь его, вот как вас, вижу! Замер я, понятно, дух занялся! Гляжу на него, пячусь, а он, эдак тихо, голову подымает… Сразу и признал его: император Павел были-с! Тут я с лестницы оступился и грохнулся!

— Кто же это сидел под лампой?

— Докладываю вам, что император Павел.

— Что же вы, расшиблись? Дальше что было?

— Без памяти пролежал с час должно быть… Весь дом переполошился, понятное дело!

— А наверху никого не оказалось?

— Никого. Да и быть не могло!..

— И видение повторялось?

— Нет. Не ходили, то есть больше после того, сюда в ночное время. А сторожа зеленый свет в окнах по ночам часто видят.

— Как, и теперь?

— И теперь-с. Николай Михайлович духа императора Павла вызывал после этого. Подтвердил, что он персонально был и велел все книжки, какие о нем понаписаны, в библиотеке иметь и на стол их по череду выкладывать…

— Николай Михайлович исполнил это?

— Как же-с. А как вышла впервые книжка — «Цареубийство 11 марта», — положил я ее вон на тот столик, так до петухов две ночи подряд зеленый огонь светился: император о своей кончине читали…

Мне сделалось жутко. И голос и глаза Онуфрия свидетельствовали, что я нахожусь в обществе ненормального человека, вернее — человека, только что вернувшегося из потустороннего мира и еще не очнувшегося от потрясения. Надо было переменить разговор.

— Скажите, отчего вы начали заниматься спиритизмом? — спросил я. — Что вас натолкнуло на него?

Онуфрий неопределенно пошевелил пальцами.

— Как вам доложить?.. планида такая вышла-с!

— Что за планида?

— Судьба-с, по-иному сказать… Жил я годов пятнадцать тому у одного вдового барина в городе, лет пятидесяти они были, а из себя небольшие — с длинными волосами, с сединой, вежливые; мало и слыхать их в дому было — все писали, либо книжки читали. Уйдут, бывало, утром на службу, а в доме тишина… муха пролетит слышно, ни живой души, окромя меня, в комнатах наверху не было. Скучно было сперва, задумываться я от этой тишины начал. А потом за книжки взялся: много их, побольше чем здесь было. Помалу и затянулся, пристрастие к чтению получил. Уйдут барин, а я сяду в кресло, книжку в руки и так чуть не до самого звонка ихнего провожу время. Здоровьем я с детства не пользовался, ну меня на кухню, или еще куда из дому и не тянуло — народ везде серый, какое от него удовольствие можно получить?

Весной дочка баринова единственная из Москвы приехала, институт там кончила. В доме, понятно, все вверх дном пошло! Веселые они были, голосистые, а уж из личика хороши, таких я еще и не видывал: самое малое — ну вот касаточка белогрудая, как есть!.. Горничную для них, понятно, наняли. То оне в гости, то в киятр, то у нас народ. Барин на дочку, как на цветочек какой, надышаться не мог, помолодел, повеселел; книжки нам обоим позабросить пришлось — не до чтения стало. Куда ежели идут барышня — в город ли, в гости ли, — все я их сопровождаю: без этого ни-ни, не отпускал никуда барин. Лето таким родом минуло, зима встала. А на святках, как сейчас помню — на второй день Рождества, — проснулся я еще до свету, а дверь из моей каморки я на ночь открытой всегда оставлял — барин могли позвать, так чтобы слышно было. И вижу я — горничная в коридоре пол метет — а это дело мое было, совсем не ее. Ну, думаю, вот спозаранку вскочила! с чего ж бы так вдруг мне усердствовать стала? Поднялся я с кровати, оделся, вышел в коридор — никого в нем нет, пусто. Прошел я к комнате к ейной, отворил дверь — гляжу, спит горничная. Тронул ее за плечо — вы это, спрашиваю, сейчас коридор мели? Та глаза на меня выпучила: — нет, говорит, откуда вы взяли, Онуфрий Авдеич? Я сказал, что привиделась она мне. Испугалась она, села на постель и говорит: — к худу ведь это, Онуфрий Авдеич? Я рукой махнул, ушел, не стал разговаривать, а и у самого на душе неладно стало: помилуйте, въявь ведь я призрак, как живого человека видел!