Фридрих Горенштейн - Ступени Страница 4

Зина сидела устало и безразлично, если ранее лицо ее было бледно, то теперь оно покрасне-ло и обильно покрылось каплями пота. Юрий Дмитриевич вытер ей пот куском марли, затем провел в свою комнату и уложил на тахту, подсунув под голову подушку. Папа Исай по-преж-нему стоял в передней, не раздеваясь, а против него так же молча стоял Григорий Алексеевич.

- Я, пожалуй, пойду, - сказал папа Исай. - Я внизу на скамеечке посижу, Зиночку подожду...

- Нет, нет, - сказал Юрий Дмитриевич. - Мы ведь с вами не договорили... Вернее, только начали... Я сейчас говорить хочу... Я думать хочу... Снимите плащ...

Он помог папе Исаю снять плащ. Под плащом была вельветовая толстовка.

- Вы и куртку снимите, ведь жарко, - суетился Юрий Дмитриевич, становясь всё более оживленным.

Папа Исай снял и куртку. Под курткой у него была свежая белая рубаха-косоворотка. Портрет Толстого висел на чистенькой муаровой ленточке.

- Я чай поставлю, - сказал Григорий Алексеевич.

- Так о чем, о чем это вы, - сказал Юрий Дмитриевич, когда папа Исай уселся за стол. - Христианство Христа и христианство церкви...

- Не церковь, а вера свела евангельское учение с неба на землю, сказал папа Исай. - Сделала его применимым на земле.

- А вот это интересно, - подхватил Юрий Дмитриевич, подталкиваемый вовсе не словами папы Исая, а своими мыслями, - христианство из религии превратилось в форму правления... Материализация идеала... Да, Григорий, ты вот смотришь удивленно, но мы с тобой почти всю жизнь прожили в эпоху, когда раздумья сменялись ясными лозунгами... Я не о лживых лозунгах говорю... Я о тех говорю, в которых истина... Не убий... Не укради... Человек человеку друг... Идеалы, вместо того чтобы парить в воздухе, твердо становились на землю, удовлетворяли сегодняшним потребностям... Допускаю, в этом была жестокая необходимость... Но это таило в себе величайшую опасность, ибо нарушало природу мышления... Я к чему это, - смешался он вдруг, приложив ладони к вискам, - ах, я об идеале начал говорить, о том идеале, который в лозунг заключен был и на землю опущен... Смысл и величие всякой мысли в итоге, в идеале, и истина всегда проста... Верно, согласен... Смысл и величие всякой горы в ее вершине, но попро-буй сруби с Эвереста вершину и поставь эту вершину в поле... Получится жалкий бугорок... Идеал потому и называется идеалом, что он никогда не может быть достигнут, как кусок мяса или женщина... Материализуясь, он исчезает...

Юрий Дмитриевич обошел вокруг стола. Он чувствовал необычный прилив сил, в глазах был лихорадочный блеск, а лицу было жарко. Папа Исай прихлебывал из блюдечка прине-сенный Григорием Алексеевичем чай.

- Земля - земля и есть, - сказал он. - Со всячинкой, с требухой... Ты спаси вон этакую, а не ту воображаемую кисельную планету, каковой просто нет... Ради этого Иисус на землю сошел...

- А вот тут-то вы и запутались, - как-то радостно, по-детски выкрикнул Юрий Дмитри-евич. - Это важный момент... Это очень важный момент... Я хочу с Иисусом спорить... А чтоб поспорить, я должен его признать, хотя бы временно... Я о главном, о главной мысли спорить хочу... Возлюби врага своего... Непротивление злу насилием... На зло добром ответить... Согла-сен... Но только на зло утробное еще, нерожденное... Вот какое зло добра требует... Помните, у Достоевского мысль о том, что спасение всего мира не нужно, если оно куплено ценой гибели одного ребенка... В этой мысли высшее проявление человеческого гуманизма... Идеал, без которого жить нельзя... Именно идеал, который, материализуясь, исчезает либо даже в свою противоположность превращается... Итак, я повторить хочу: главное, в чем я не согласен с Иисусом, это в трактовке им лозунга "непротивление злу насилием" не как философского понятия, а как руководства к действию... "Возлюби врага своего" не сегодняшний лозунг, а идеал, к которому следует стремиться... Когда и врагов-то не будет... Когда человек человеку друг...

Юрий Дмитриевич замолчал. Он был так возбужден, что, едва усевшись на стул, сразу же вскочил, начал расстегивать ворот рубашки.

- То, что ты говорил, интересно, хоть и спорно, - сказал Григорий Алексеевич, - но ты успокойся, выпей чаю... Ты не спишь ночами, я слышу, как ты ходишь, когда просыпаюсь... Тебе надо бы отдохнуть... Ты обрушился здесь на лозунги, но лозунг есть мысль, оформившаяся в догму... Мысль же всякого человека конечна, имеет рождение и смерть, то есть догму, как всякое живое существо. Не оканчиваются догмой лишь мысли бесплодных мечтателей. Всякий прогресс есть движение от одной догмы к другой... Впрочем, давай пить чай...

Папа Исай между тем вздремнул, разморенный чаем и жарой. Он опустил голову на грудь, и портрет Толстого легонько постукивал о край стола. Юрий Дмитриевич подвинул к себе стакан чаю и зачерпнул варенья из вазочки, однако сразу же вскочил и, уронив варенье на скатерть, торопливо пошел в свою комнату. Зина не спала, сидела, по-детски подобрав под себя ступни, и смотрела на стену. Лицо ее несколько порозовело.

- Мне домой пора, - сказала Зина, - я неловко себя чувствую перед вами... Вы такой занятый человек... Вы на профессора похожи...

- Нет, я не профессор, - сказал Юрий Дмитриевич, - я врач, доктор... Я обязан был вам помочь...

- Вы верующий? - спросила Зина.

И вдруг Юрий Дмитриевич понял, что сейчас, стоя перед этой наивной девушкой в дешеве-нькой кофточке, он должен уяснить для себя какие-то очень важные понятия. Причем наивность этой девушки не давала ему возможности воспользоваться своим опытом, ответить что-либо, солгать или легко сказать одну из кажущихся правд, не порывшись в своем нутре.

- Я верить хочу, - сказал он после нескольких минут молчания, - но Бога ведь нет, девчушка... Нет, дорогая ты моя... Потому что веками человек так жаждал его, так мечтал о нем, как можно жаждать и мечтать лишь о том, что никогда не существовало и существовать не может...

Он сказал это с такой страстью, с такой болью, что девушка посмотрела ему в лицо и вдруг поняла его и поверила ему.

- Нету, - сказала она как-то жалобно, по-птичьи вытянув шею, - и не может... Никогда не будет. - Слезы лились у нее из глаз, пока она раздумывала, но это не были слезы протеста и вообще не был плач, больше не из-за чего было протестовать и не из-за чего плакать.

- Я пошутил, - испуганно сказал Юрий Дмитриевич, - я верующий... Я в церковь хожу...

Он приблизился к девушке, прикоснулся к ее волосам, и в этот момент она словно пришла в себя от шока, оттолкнула Юрия Дмитриевича, вскочила с искаженным ужасом лицом и ударила Юрия Дмитриевича кулачком в плечо, довольно больно по мускулу. Второй рукой она сбила его очки. Юрий Дмитриевич начал прикрывать лицо руками, невольно присел, сморщился, зацепив столик с вазой. Ваза грохнула, осколки заскользили по полу.

Григорий Алексеевич вбежал в комнату и несколько секунд оторопело стоял на пороге. Потом он кинулся к девушке, схватил ее за плечи и оттолкнул.

- Что? - крикнул он удивленно и испуганно. - Что здесь происходит... Что?..

- Это я виноват, - морщась, потирая ушибленное плечо и шаря на полу очки, сказал Юрий Дмитриевич, - я совершил безобразный поступок...

В комнату как-то бочком втиснулся заспанный старичок. Он сладко позевывал и крестил рот.

- Папа Исай, - с плачем сказала Зина и обняла его, - папа Исай, идемте отсюда... Быстрее идемте... Бежим быстрее...

- Да, вам пора, - торопливо говорил Григорий Алексеевич. - Юрий, я на пару слов... Пойдем, пойдем на кухню... Он взял Юрия Дмитриевича за плечи и повел на кухню.

- Юрий, - сказал Григорий Алексеевич, - звонила Нина...

- Да, - сказал Юрий Дмитриевич, - и что же...

- Она хочет видеть тебя...

- Хорошо, - сказал Юрий Дмитриевич, - как-нибудь позже... Позже увидит... сейчас я спешу... Надо проводить...

- Они уже ушли, - сказал Григорий Алексеевич, - зачем тебе эти юродивые... Это не просто верующая, это фанатичка... Тебе не кажется, что всё это может иметь неприятный резонанс?.. Ты человек, уважаемый в обществе... Печатаешь статьи в медицинских журналах...

- Ах, оставь, - сказал Юрий Дмитриевич, с беспокойством поглядывая через плечо Григория Алексеевича на дверь, - при чем тут медицинский журнал... Ты ведь видишь, я спешу, я занят... у меня гости...

- Юрий, - сказал Григорий Алексеевич, - ты болен... И я обязан... как твой друг... как человек, который любит тебя... и Нину... Я не пущу тебя... и немедленно звоню Буху...

- Я не позволю себя опекать, - крикнул Юрий Дмитриевич так громко, что в груди у него заболело, - я перееду в гостиницу...

- Я не пущу тебя, - сказал Григорий Алексеевич, - хочешь драться со мной... устроить коммунальный скандал...

- Гриша, - сказал Юрий Дмитриевич неожиданно тихо, - пойми, мне надо... пойми... Я спать не буду... Я перед этой девушкой подлость совершил... Может, я и нездоров... Я сам пойду к Буху... Вот закончу дела и - на юг... Отдохнуть надо... Хочешь, вместе поедем...

- Ладно, - сказал Григорий Алексеевич, - что с тобой делать... Только умойся... Посмот-ри, какой дикий вид у тебя...