Эргали Гер - Дар слова Страница 4

Без этого нового персонажа правда нашего повествования будет неполной и бледной, поэтому попытаемся описать Тимофея Михайловича во весь его маленький хищный рост, возместив неизбежную потерю темпа выдвижением последней крупной фигуры.

Тимофей Михайлович Дымшиц, имевший доступ к Арефьевым в деликатном качестве друга дома, был единственным человеком, которому Вера Степановна до известной степени доверяла, полагаясь, разумеется, не на пресловутую порядочность - в ее словаре не было такого понятия, - а на суеверное восприятие Дымшица как существа высшей породы, не способного на банальную уголовщину. Он и впрямь был редкостный экземпляр - хищник, да, но редкостной красоты, человечий аналог соболя или ловчей птицы - воплощение хищной красоты, а не зверства; гусар, гулена, любитель широких жестов, красивых женщин, красивых драк, известный администратор кино, герой мосфильмовского фольклора и чуть ли не заглавное лицо в темном деле подпольного дубляжа и тиражирования иностранных фильмов. Термина "видеопиратство" в те годы не знали, больше настаивали на "свободном обмене идеями и информацией" - вот к этому свободному обмену, артикулируемому гнусавым голосом Ленечки Володарского, Тимофей Михайлович имел непосредственное отношение. В нем клокотала дикая помесь цыганских, еврейских, кубанских кровей, в нем было много всего - умища, плеч, бороды, зубов, даже маленький его рост не читался маленьким в контексте плотского изобилия - а еще он шикарно носил любую одежду, всегда чуть-чуть пережимая с форсом: конокрад выглядывал из накрахмаленных сорочек дельца, сияя цыганским золотом запонок. Впрочем, дельцом Тимофей Михайлович был серьезным, совет его дорогого стоил. Именно с ним консультировалась Вера Степановна, делая первые шаги в легальном бизнесе, и во многом благодаря Дымшицу безболезненно пережила нечестную павловскую реформу 90-го года, швырнувшую московское бутлегерство в объятия южных мафий.

А еще, если уж совсем откровенно, - это был единственный мужик, превосходство которого Вера Степановна ощущала с непривычным, волнительным женским трепетом. Острый цыганский глаз, цепкий еврейский ум, могучая волосатая грудь - короче, настоящий волчара; рядом с ним даже Верка-усатая, при известных обстоятельствах, готова была ощутить себя кроткой овечкой. Любого московского мясника (породу, по степени чувствительности недалеко ушедшую от кадавра) всего лишь намек на предлагаемые обстоятельства мог привести в трепет, - а этот склабился, оглаживал свою смоляную с проседью бороду и беспечно, с веселой мужской откровенностью делился с хозяйкой дома подробностями очередного своего авантюрного романа то с космонавткой, то с матроной из исполкома, то с тринадцатилетней то ли дочкой, то ли внучкой приятеля-режиссера - после чего разливал по стаканам водку и пил здоровье Веры Степановны: баб, дескать, пруд пруди, а достойных собутыльников раз-два и обчелся. Другое дело, что не всегда этот принцип выдерживался последовательно и до конца даже и в отношении Веры Степановны, что по взаимному согласию извинялось цыганским темпераментом друга дома, азартом натуры - ну и водкой, конечно.

Тимофей был единственным, с кем Вера Степановна позволяла себе расслабиться, то есть два-три раза в году, а в отсутствии Анжелки и чаще, гульнуть как следует с пятницы до понедельника. Водка ее не брала совсем, она перепивала даже Дымшица, который иных емкостей, кроме стаканов, не признавал. Он приезжал под вечер в пятницу с ящиком водки и рыночным набором продуктов; пока, под трезвые разговоры, Вера Степановна украшала стол рыбкой, икоркой, зеленью, маринадами, Тимофей Михайлович в огромной восьмилитровой кастрюле затевал нежнейшую, деликатнейшую соляночку или багрово-черное, подобное расплавленной вулканической магме, харчо, после тарелки которого водка подавалась как освежающий нутро напиток. Этой закуски стабильно хватало до понедельника, а недостаток водки, буде случался, восполняли коньяком из бездонных резервуаров хозяйки дома.

Какие прозрения, какие высоты духа, какие горние пределы открывались Верке-усатой в общении с Дымшицем - нам не ведомо; случалось, он упрекал ее в грубости чувств или узости кругозора - она соглашалась, чувствуя, что он ценит и уважает в ней то, что никакими изысками не обрящешь: литую, хитрую пробивную бабу, видящую людей насквозь, переплюнувшую со своим никаким образованием финансово-торгового техникума всех его космонавток и длинноногих красоток. Они пили, болтали, хохотали, храпели, опять пили и веселились два дня и три ночи; в этих отключках, пролетавших со световой скоростью, было что-то еще, чего Вера Степановна не смогла бы определить и не пыталась - сумасшедшая полнота бытия, спрессованного алкоголем, торжество диалога, подобного мускулистой рыбе, выхваченной в четыре руки из летейских вод и хлещущей по губам колючим склизким хвостом. Праздник точных формулировок, стреляющих нарзаном прозрений, дурашливая беспечность и гулкое отупение от хаоса зазвучавшего, ожившего мира - такую они оставляли по себе память, эти загулы, и по прошествии двух-трех месяцев Вера Степановна начинала маяться, тосковать, заранее подчищать дела, выкраивая свободный уик-энд, как говорили ее новые партнеры по бизнесу, наконец звонила Тимофею Михайловичу на "Росвидео" и строгим начальственным голосом говорила:

- Ну что, друг ситный, мать твою так, не пора ли нам по маленькой дернуть?

- А может, и пора, - соглашался Дымшиц, севший под занавес перестройки в кресло исполнительного директора концерна "Росвидео". - Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит...

- Запоя, - уточняла Вера Степановна.

- У тебя, Вера Степановна, что ни слово, то золото... Стало быть, в пятницу у нас Лихоборский торговый дом. Я записываю: девятнадцать ноль-ноль, ЛТД...

- Ты мне, Дымшиц, фирму не марай, пиши лучше ЛТП, все там будем. И жену предупреди, чтоб потом не звонила по двадцать раз, не дергала. Нех... дергать людей, когда они отдыхают, верно я говорю? Это тоже запиши в свою книжицу, друг любезный...

Анжелку она с годами как-то перестала стесняться совсем, полагая, что у дочери было время свыкнуться с ее образом жизни, это во-первых, а во-вторых дите подрастало и нуждалось в каких-то опекунах, покровителях, в каком-то обществе, а лучшего общества, чем общество Дымшица, у Веры Степановны просто не было. Разумеется, она понимала, что покровительство лихого друга, цыганистого чуда-юда в отношении взрослой дочери может зайти куда как далеко, но и на этот счет у нее имелись некоторые соображения, о которых мы расскажем позднее. Что до самого Тимофея Михайловича, то он давно разглядел вокруг Анжелки облако прохладного лунного света, в котором она жила, как гомункулус в колбе, и наблюдал это явление с нарастающим воодушевлением звездочета, открывшего приближающуюся к Земле комету. Даже сам факт, что Верка-усатая могла произвести на свет нечто застенчивое и длинноногое, казался невероятно трогательным и требовал отдельного осмысления - но и без околичностей достаточно было взглянуть разок на Анжелкину фильмотеку, на все то, что натаскало в свою каморку это молчаливое белобрысое создание, на всех этих Антониони пополам с Анжеликами, Бунюэля, мирно соседствующего с Томом и Джерри, Тарковского, круто поперченного восставшими из ада, чтобы почуять изумительный дух окрошки, настоянной на нежных девичьих мозгах неразговорчивой троечницы. Лягушачьи подростковые лапки, унизанные серебром - золота Анжелка не понимала, а к серебру тянулась, как все люди лунного света, - залитованный образ царевны Несмеяны, мающейся в панельном тереме бывшей бутлегерши, дразнили цыганское воображение Тимофея Михайловича. Тем не менее он старательно соблюдал аккуратность в обращении с дочкой Веры Степановны, несколько даже пережимая по части отеческого благодушия, - эдакий домовитый толстый заяц в кухонном фартуке, выращивающий морковку впрок, бородатый заяц-конокрад с садовой лейкой наперевес.

С годами у них сложились фамильярные, то есть почти семейные отношения: Анжелка обращалась к нему на "ты", задушевно именуя Тимой или Тимошей, и регулярно нагружала просьбами достать тот или иной фильм, обделенный вниманием видеорынка. В этом плане возможности Дымшица были едва ли не безграничными. Он безотказно выполнял поручения, не любопытствуя, чем вызван ее интерес, всегда настойчивый и конкретный, а чаще элементарно отслеживая его по публикациям в популярных изданиях; сверяясь с запросами, он стремился вычислить аномальную, не поддающуюся никаким логическим описаниям траекторию полета кометы и даже пытался корректировать ее курс кассетами от себя, отбирая фильмы тщательно и как

бы немножко на вырост - потуги стареющего ловеласа, отсылающего букет прелестнице.

Со своей стороны, Вера Степановна тоже отслеживала их отношения, за недостатком времени не вдаваясь в подробности, а больше полагаясь на отточенное чутье ловца человеков, подсказывающее, доколе выбирать леску, а когда подсекать. Первый звоночек для Дымшица прозвенел в одну из загульных пятниц, когда они только-только пропустили по первому стакану и по-семейному ужинали на троих ароматным харчо, полыхающим стеклянно-оранжевой роговицей бараньего жира; посмотрев на оживленные лица Анжелки и чуда-юда, Вера Степановна изрекла: