Лев Овалов - Болтовня Страница 4

Пьян. Сразу все заметили, но никто к нему не решился подойти, - пьяный Жаренов зол и силен.

Только Костомаров остановился поодаль и говорит:

- За сегодняшний день с тебя удержат.

- Удержат? - гаркнул Жаренов и без удержу начал крыть Костомарова последними словами. - Удержат? - кричит Жаренов. - Не посмеете! Я на работе был... Слышишь, такой-сякой: был!

Костомаров боится его кулаков. Он согласен: был так был.

К вечеру хмель с Жаренова сошел.

Подошли мы к нему, Климов, Якушин, я.

- Где ты деньги на пьянку берешь? - спрашиваем. - Получка давно была, а ты каждый день пьян.

Жаренов ухмыльнулся и со смешком отвечает:

- И сам беру и вас научу: в кассе взаимопомощи.

- Да как же тебе дают? Всем известно: ты только на пьянку и одалживаешь? - удивился Якушин.

- Я пишу "на домашние нужды", - попробуй не дать! - смеется Жаренов.

Что ты с ним будешь говорить! Выругал его Климов и прочь пошел.

Порядки!

Но сердит я не на Жаренова, а на Кукушку. Ему все как с гуся вода.

* * *

Попался я в переделку! Ей-ей, иногда нечем было крыть пристававших.

Я беспартийный. Не такой беспартийный, как Жаренов, который только и норовит усмехнуться и сказать: "А вот опять коммуниста-жулика поймали..." Не такой беспартийный, как Чебышев, которому все равно, какая бы власть ни была. Нет. Мне было приятнее набирать в восемнадцатом году листовку, печатавшуюся на серой грязной бумаге, чем роскошные сборники стихов, набиравшиеся елизаветинским - какой это прекрасный шрифт! - корпусом. Я за коммунистов, они - мои товарищи по станку, мои соседи по сырому подвалу, все они такие же, как я, а была ли в моей жизни хоть одна минута, когда я не хвалил самого себя!

Мне понадобилось заглянуть в завком. Все в одной комнате - завком, ячейка, комсомольцы. Так вот: у ячейкового стола сидит незнакомый мне молодой паренек в толстовке и ворчливо бранит секретаря. Я прислушался. Речь шла обо мне. Не о Морозове, - очень ему Морозов нужен! - а о пожилом квалифицированном рабочем: паренек выговаривал секретарю ячейки за плохое втягивание рабочих в партию.

- Что я могу поделать? - оправдывался Кукушка.

Паренек укоризненно мотал головой.

Кукушка сконфуженно смолк, но, на свое счастье, заметил меня, обрадовался, что может прижать к ногтю паренька из райкома, и налетел на меня коршуном:

- Говорите, мы ничего не делаем. А вот взять, к примеру, хотя бы Морозова, - победоносно воскликнул он, схватив меня за рукав. - Скажи, старик, сколько раз уговаривали мы тебя вступить в партию?

- Не считал, - посмеиваясь, отозвался я, готовясь к очередному нападению.

Действительно, паренек в толстовке нахохлился молодым петушком.

- Здравствуйте, - располагающим к знакомству голосом произнес он, протягивая руку.

- Здравствуйте, - ответил я ему, всем своим тоном подзуживая его и говоря: "Ну-ка, попробуй меня куснуть".

- Давно работаете на производстве? - начал разговор паренек.

- Да уж не мало, - ответил я, ехидно поглядывая на него.

- Лет пятнадцать? - желая польстить мне, попытался догадаться паренек.

Я выждал минутку и сказал:

- Скоро стукнет сорок два.

- Вам? - не поняв меня, переспросил он.

- Не мне - мне уже пятьдесят четыре.

Паренек смутился и не находил подходящих слов.

Потом вдруг растерянно выпалил, точно перед ним стояла молодящаяся особа женского пола:

- Вы выглядите значительно моложе.

Я не мог не съязвить:

- Ах, нет, молодой человек, я уже совсем старая.

Паренек смешался.

На помощь ему пришел Кукушка.

- Лучше скажи нам, Морозов, почему ты не вступаешь в партию? - открыл он по мне пулеметный огонь.

Началось! Я знал, что теперь они засыплют меня десятками вопросов и мне надо держать ухо востро, обстрелять их ответами и заставить отступить.

Так и есть, они затараторили в два голоса:

- Почему вы не вступаете в партию?

- Иди к нам вместе налаживать производство.

- Старый рабочий, а стоите в стороне от партии...

Так вы ничего не придумали нового? Ну, а эти вопросы давно известны, на них я отвечу как по писаному.

- Я и так коммунист, - твердо заявил я.

- Знаем, знаем: коммунист без партбилета, - закукарекал паренек. Зачем, мол, мне партия? Старая отговорка. Неужели вам не ясно: человек беспартийным быть не может. Это буржуазный взгляд. Ведь у вас есть же какие-нибудь интересы? Совпадают же они с интересами каких-нибудь людей? Посмотрите, кто эти люди, к какому классу принадлежат, потому что к тому же классу принадлежите и вы.

Ну, хоть бы одно новое слово!

- Хватит! - сердито обрезал я паренька. - Все это мы и слыхали и читали, - придумайте что-нибудь поновее.

Я уже было собрался уходить, да пожалел паренька: он, несчастный, должно быть, свои доводы наизусть неделю зазубривал, а они никому не нужны, совсем я его оскандалил перед Кукушкой, весь выговор насмарку пошел. А ведь Кукушка не лучше его. Я задержался и, глядя в упор на Кукушку, назло ему, заявил:

- А еще не вступаю в партию потому, что не хочу среди рабочих авторитет потерять.

- Как? - только и смог удивиться паренек.

- А так, - объяснил я ему. - Наша ячейка прямо до самозабвения выдвигает коммунистов на производстве. Смотришь: поработал парень в типографии год-два, вступил в партию - и сразу с пятого разряда на девятый. А беспартийные рабочие по пятнадцать, по двадцать лет работают, и чуть что им снижают разряд.

И, преподнесши эту пилюлю скисшему Кукушке, я немедленно удалился.

* * *

Интересно, какой вышел бы из меня ученик. Мне не довелось испытать этого удовольствия. До тринадцати лет я, к своему позору перед сверстниками, только и делал, что нянчил бесчисленных своих младших сестер и братьев и из всех букв знал только "буки", да и то потому, что с этой буквы начиналось грязное слово, постоянно находившееся в нашем обращении. Будучи совершенно неграмотными мальчишками, мы быстро запомнили и научились от старых, матерых хулиганов писать нехорошие, похабные слова. "Буки" была наша любимая буква, ее мы с особенным удовольствием выводили при помощи грязи и пальца на окнах и дверях домов, ютивших фабричных девушек. Тринадцати лет я попал в типографию. Там меня тоже не столько учили читать, сколько отличать петит от цицеро, ренату от медиовали. Теперь я хорошо умею и читать и писать, но вот учиться мне не пришлось. И мне любопытно, какой из меня вышел бы ученик.

Валентина хорошо считает, но ей не дается русский язык. Ошибок, делаемых ею, нарочно не придумаешь. А ведь еще годик, и она кончит школу.

Позавчера просыпаюсь в первом часу. Смотрю: сидит Валентина с осоловевшими глазами и уныло и как нельзя медленнее пишет.

- Девчонка! - кричу я. - Чего ты там пыхтишь?

- Не мешай, - огрызнулась она и снова зацарапала карандашом по бумаге.

Если верить романам, девчонки по ночам пишут любовные письма. Мне не хочется верить романам. Но если они правы - это надо проверить - дочь следует отлупить.

Я выполз из-под теплого уютного одеяла, с неудовольствием встал на холодный, шершавый пол, подтянул подштанники и подошел к Валентине.

Отсвет зеленого абажура делал бумагу и лицо девчонки особенно бледными, но и без отсвета было заметно, что лицо не розовее бумаги.

Я оперся на худенькое плечико и заглянул в тетрадь. Романы врали. Двенадцатилетняя девочка занималась тем, чем следовало ей заниматься, она писала школьное сочинение.

Неуклюжим детским почерком вверху страницы было выведено "Крепостное право по рассказу "Муму".

- Что это за "Муму"? - спросил я дочь.

- Папа, не мешай, - сонным голосом отозвалась Валентина. - "Муму" рассказ Тургенева. Я спешу. Сочинение надо сдать послезавтра.

- Тургенева? - вспомнил я. - Как же, я этого писателя знаю. Ну, конечно, знаю. Он написал "Записки охотника", и потом я читал его же роман... Подожди, дай бог памяти, да, да... "Дым"! Но "Муму"...

- Пожалуйста, не мешай, - повторила она. - У меня и так ничего не выходит.

Она была права. Несколько неровных, путаных строчек метались в беспорядке, наскакивали друг на друга, и каждая нижняя явно хотела столкнуть стоявшую выше себя. Достаточно было мельком взглянуть на тетрадку, чтобы с уверенностью судить о неспособности Валентины к сочинительству, - девчонка пошла в меня.

Возможно, это нехорошо, но я предложил ей помощь.

- Когда тебе нужно сдавать сочинение? - спросил я.

- Послезавтра, - с досадой отозвалась Валентина, упрямо царапая бумагу огрызком карандаша.

Я не знал, как начать речь с предложением своих услуг, но девчонка помогла сама.

- У всех подруг грамотные родители: той мать поможет, другой отец, пожаловалась она, - и они успевают. А я - одна.

- Совестно тебе жаловаться, - успокоил я дочь. - А я на что? Завтра же напишу тебе сочинение.

Откровенно говоря, мне было любопытно узнать, могу ли я написать сочинение. Ну, и, пожалуй, следовало помочь Валентине.

- А ты сможешь? - недоверчиво спросила она.