Анастасия Вербицкая - Иго любви Страница 4

— Красавица, нельзя ли стаканчик? — говорит, подходя, актер Садовников. И взгляд его ласкает эти худенькие плечи, смуглую шею, завитки черных волос, всю эту экзотическую головку с удлиненными, таинственными глазами.

— Пейте из чашки, — говорит ему Репина через стол. — Не видите разве, какой фарфор? В бенефис вчера поднесли.

— Что мне ваш фарфор, хозяюшка, дорогая! Забудусь, в руке хряснет… Пусть мне Наденька лучше стаканчик даст!

— Не Наденька она вам, а Надежда Васильевна… как и я…

— Да будто?! Не сердишься на меня, деточка? — мягко спрашивает актер, наклоняясь над смуглыми плечами.

И у Наденьки невольно дрожит рука. Так и тянет ее взглянуть в эти странные, широко расставленные глаза.

Но она не поднимает черных ресниц.

Садовников некрасив, но высок, статен. Лицо у него умное и значительное. И обворожительна улыбка его тонко очерченного рта. Он выдвинулся за эти два года. Играл роли Живокини, когда тот брал отпуск. И в эти роли, никому не подражая, умел внести что-то свое… О нем много говорят.

Все здесь, от мала до велика, кровные враги Наденьки. Она это знает. Враги потому, что не задумаются соблазнить ее и бросить и закрыть для нее волшебный мир, на пороге которого она уже стоит, вся трепеща от ужаса и восторга… Но всех страшнее для нее этот сильный, статный брюнет с его ласковой речью и обаятельным смехом. И Наденька его упорно избегает, особенно когда он является навеселе. Он преследует ее тогда, ловя то в передней, то в буфетной. Он целует ее смуглый затылок, и бессознательная дрожь желанья бежит по ее телу… И хотела бы разыграть оскорбленную, да нет сил. И она прячется от него. А иногда плачет.

— Что это вы, Глеб Михайлович, исцарапанный весь? Или подрались с кем? — едко спрашивает Репина мрачного актера.

— Да вот все Наденька ваша… Просил пустяка, кажется… поцеловать… а она… видите?..

Репина зло хохочет.

— Нет уж, Глеб Михайлович, вы мою Наденьку не троньте…

— Кто ее тронет? Она у вас прямо дикая… Точно пантера… Не приручишь…

— И прекрасно делает, что не приручается. Она даже для вас слишком дорогая игрушка… Вот погодите, как она станет актрисой, сами будете у ее ног… Вы и не подозреваете, какая это сила…

Садовников недоверчиво улыбается. Он давно разгадал тайну увлечения Репиной этой «московской испаночкой»… Годы идут. Больно уступить свое амплуа молодым и злым соперницам. Хочется всех ошельмовать, подарить театру свою креатуру… Старая история. Бабьи сказки… Если и дадут Наденьке дебют, все равно не примут. А и примут, так затрут. У директора своя protegée, у вицедиректора и режиссера тоже свои любимицы…

С двенадцати лет Наденьке уже отбою не было от бар, купцов, лакеев, приказчиков. Всякий норовил ущипнуть хорошенькую, стройную девочку, сказать ей сальность, прижать ее где-нибудь в темном углу, бесцеремонно облапить… И в театре ей проходу не давали как актеры, так и служащие. И даже рабочие, ставившие декорации, заигрывали с нею.

И тут, в доме Репиной, от ее поклонников, надменных бар, часто слышит она двусмысленные предложения. Но этот ранний жизненный опыт бедной рабочей девушки помогает ей трезво глядеть на соблазны и среда всех искушений сберечь нетронутыми не только тело, но и душу. Грязь не коснулась даже ее воображения. Любовь она понимает только в браке. Она религиозна, и обряды имеют для нее великое значение. Но этой любви она ждет. Она не может отдаться не любя…

А в мечтах она уже любит. Может быть, Мочалова с его орлиными глазами, с его бледным лбом гения и маленькими, нежными руками. А, вернее, тех, кого он изображает: гордого Фердинанда, печального Гамлета, беспутного Кина, несчастного Нино из трагедии Уголино Полевого, пленительного Мейнау (любимая роль Мочалова) из пьесы Коцебу Ненависть к людям и раскаяние… людей, словом, каких нет кругом. Она никогда не говорит с ним. Даже боится попасться ему на глаза. Часто, после их первой встречи, она видела, спрятавшись за кулисами, как он озирался… Это он ее искал… Сердце ее, как пойманная птица, трепыхалось в груди. Но ни за какие блага в мире она не покинула бы своей засады!.. Почему? Бог весть… Не боялась ли она, что побледнеет в ее памяти тот светлый, единственный миг, внезапно сблизивший их души?.. Так много грязи кругом… Так много травли… И если б он оказался таким, как все… как этот Садовников… Нет! Нет!.. Она не хочет и думать об этом…

Но что такое жажда любви, это она знает прекрасно, несмотря на свое целомудрие. В ее годы замужние подруги ее уже двух, трех детей имеют… Эта жажда любви налетает на нее внезапно, порывами, как хищная птица. Она навевает тяжкие грешные сны, после которых просыпаешься смущенная, разбитая, с больно бьющимся сердцем.

Во сне она нередко видит Садовникова. Его глаза и улыбка манят ее. Он протягивает к ней руки. И покорно идет она к нему навстречу. На гибель. На грех.

Но странно… У Садовникова в этих снах всегда почти другое лицо, другая фигура. Он похож на Владиславлева, молодого актера на вторые роли. Никогда он не сказал двух слов с Наденькой, приезжая на поклон к Репиной. Да и она никогда о нем не думает… Только снится он ей в образе Фердинанда или Гамлета: тонкий, стройный, белокурый, с женственно-нежным лицом, маленькими руками и мягким голосом.

Ах, все это бесовское наваждение! И после таких снов, бесшумно сползая на пол, чтобы не разбудить маленькую Настю, она горячо молится пред образом любимого угодника. Она просит дать покой ее душе и телу, отогнать образы манящего греха.

Через полгода в Харькове.

— Вас там какая-то барышня спрашивает, — говорит за кулисами помощник режиссера антрепренеру городского театра.

— Кто такая? Некогда мне!.. Скажи, занят…

— Говорит, письмо у нее к вам из Москвы.

Антрепренер, вытаращив глаза, снимает очки, протирает их красным клетчатым платком и опять надевает.

— Из Москвы?.. Вот оказия!.. А молодая?

— Бутон-с…

— Хе!.. Хе!.. Красивая?

Помощник весело фыркает.

— Глаза, как звери, Ардальон Николаич… Ротик цветок. На всякого потрафит.

— Ну… ну… Расписал-то как! Подумаешь, Марлинский… Зови в кабинет!

Дверь Маленькой комнаты отворяется, и входит молодая женщина. Пестрая в клетку широкая тальма с длинной пелериной не скрывает грации этой фигуры. Она среднего роста, но кажется высокой. Из модной шляпы-кибитки с высокой тульей и широкими лентами, завязанными под подбородком в пышный бант, глядят удлиненные темные глаза. Лицо матовое, неправильное, но необыкновенно выразительное. Сейчас оно полно грусти. Смущение придает ему неотразимую прелесть женственности.

Крякнув от удовольствия, антрепренер взбивает седые кудри. С низким поклоном он подвигает посетительнице единственное в комнате ободранное кресло.

— Что прикажете?

— Вот письмо от артистки Репиной.

— От кого?? — переспрашивает антрепренер и берет толстый конверт.

В письме знаменитая артистка рекомендует ему свою ученицу, Надежду Васильевну Неронову, и просит дать ей дебют.

— Это вы… Неронова?

— Я…

— Что она такое тут пишет? Вы в Театральной школе кончили?

— Нет… Я нигде не кончила. Я училась у самой Репиной. Все роли с нею прошла…

Антрепренер с отвисшей нижней губой глядит то на письмо, то на просительницу. Потом треплет себя за волосы.

— Тэ-экс… Дебют-то мы вам дадим, ангел мой… Как отказать Репиной? Нельзя отказать… Только труппа-то у меня уже набрана в полном составе. Почему вы так поздно?

— Дедушка был болен. Я не могла его оставить.

— Вот видите, дедушка помешал… А на дворе сентябрь. Разгар сезона… А вы что же? В водевиле хотите себя попробовать? Голос у вас есть?

— Нет… я… я… у меня… трагический репертуар… Для первого дебюта хотела бы сыграть Офелию из трагедии Гамлет…

Артист отодвигается со стулом, который трещит под его тяжестью. Вопросы так и дрожат на его толстых губах комика. Но он тактично сдерживается…

— Что ж, ангел мой!.. Валяйте Офелию… А на второй дебют что прикажете?

— Дездемону из трагедии Отелло. А на третий — Луизу Миллер из драмы Шиллера Коварство и любовь, — доканчивает Неронова, мучительно краснея от насмешливой улыбки толстяка.

— Тэ-экс… Стало быть, трагический репертуар?.. А мы им, по правде сказать, не баловались тут. С прошлого года, как провалились с Гамлетом, не тревожили Шекспира в его гробу… Уж это на вашей совести грех будет, сударыня… Что делать! — с комической важностью он низко кланяется. — Отпишите вашей покровительнице… Как звать вас прикажете?..

— Надежда Васильевна…

— Так вот-с, Надежда Васильевна, отпишите вашей покровительнице, что желание ее я исполню…