Борис Екимов - Путевка на юг Страница 4

А уж тогда вся жизнь потечет по-иному. Он бросит пьянствовать. Зачем это? Для чего? Пьянка ведь губит людей. Ведь он, Николай, когда-то зоотехником работал. Правда, давно это было, но было же. А водочка, она губит... Вот Петро Солоничев, молодой парень, институт кончил, славным механиком колхоза был, А теперь... Лешка Растокин тоже техникум кончал. Михаил Инякин, теперь все в скотниках.

А тот человек, который виделся Николаю на просторной курортной веранде, он, конечно, не будет и не может пьянствовать. Он поведет добрую жизнь. И тогда можно вынуть из сундука диплом и снова пойти зоотехником или фермой заведовать. На своем хуторе или в Большую Головку перейти. Там комплекс дуриный строят, на три тысячи голов, и специалисты там нужны будут. Наверно, лучше туда перейти, на новое место. Здесь все друзья, вместе жили и пили как с них спросить? А там - новые люди. И квартиру в Головке дадут, колхозный дом. Этот можно Нюське оставить с зятем, а в Головку переехать. Так будет лучше.

Шайка бычков, отбившись в сторону, вдруг резко свернула вниз. Николай наперехват им коня направил, а бычки, то ли играя, а может, бзыкая, задрав хвосты, кинулись вскачь. Они неслись к зеленой, чаканом поросшей мочажине, топкому месту, и нужно было их перехватить. Николай понаддал коня, а бычки, словно одумавшись, к хутору повернули,

- Геть! Геть! - закричал Николай и засвистел, заворачивая скотину, и кнутом ожег коня.

Бычков он достал почти под хутором, а пока гнал их назад, остальная скотина, перейдя теклину, залезла в люцерну. Хорошо хоть ненадолго. И начальство за потраву не хвалит, и тяжела люцерна, скотина ею быстро объедается. Бывает и гибнет, особенно молодняк.

Выправив гурт, Николай, наконец, закурил. Тяжело было одному пасти, особенно теперь, в начале лета. Конь Васька тоже взмок.

Июньский полудень, всклень налитый солнечным жаром, томил духотой. Над краем земли величавыми соборами поднимались светлые облака. А над хутором Ветютнев и окрест чистое небо лежало.

Николай сидел на лошади, как всегда, в рубахе и пиджаке. Сухое тело его солнца не боялось. Лишь пересыхали губы. Но воды он не пил, знал, что без толку. Когда жива била, баба Феша, она Николаю взвар варила из терна и кислиц. Такое питье помогало. И для желудка легче. А умерла баба Феша и некому взвару налить да положить в сумку пирожков. А пирожки, они...

Николай пожевал хлебца и тронул коня. Пора было подворачивать скотину к Дуванной балке. Там, на выходе ее, под деревьями, но ветерке бычки полежат, и попоить их там можно. И тогда уже гнать их ериком и пасти до ночи.

Пить особо не хотелось, но сохла глотка, и Николай наметом спустился в низину, поискал там и нашел кислицу, несколько листиков сорвал и начал жевать. Скулы свело, но стало легче. Пить не очень хотелось, но голова начинала гудеть от полуденного жара. И резало глаз, особенно если далеко глядеть.

А там, вдали, над молодым хлебным полем, зыбилось и трепетало марево; и желтоватая плоть его обманно казала глазу какие-то сказочные дворцы. Хотелось глядеть на них и глядеть. Глядеть и думать о санатории, о лечении, о будущей доброй жизни.

2

Жена управляющего Лелька, невидная, худенькая, с легкой рябиной на лицеев делах житейских управляла мудрее мужа. Арсентьич пришел в зятья из Дурновки, а Лелька была коренная ветютневская из Калимановых, чью фамилию половина хутора носила. Старший брат Калимановых, Василий, работаЛ'вкол^ хозе главбухом - тоже дело не последнее. И Лельку на хуторе уважали, даже побаивались. Лисий ум был; у бабы.

И потому к Николаевым жене да теще, которые уперлись и никак не хотели мужика на курорт отпускать, отправилась Лелька. Она любила такие походы, с дипломатией.

Подворье Николая Скуридина лежало на краю хутора, у дороги, против кладбища. И Лелька все сделала по-умному; черным тюлевым платком голову покрыла, недорогих конфет да пряников в узелок завернула и пошла.

На кладбище она пробыла недолго, лишь для прилику, и прямым ходом направилась к Скуридиным. Скуридинские бабы, как всегда, дома находились. Ленка платок вязала в тени возле хаты; мать стирала

- Здорово живете... Можно к вам зайтить? - от калитки задишканила Лелька.

И в тон ей, но нутряным трубным басом, Ленка, поднимаясь навстречу, завела:

- Да дорогой у нас гостечек в кои веки... кума Елена Матвевна... Мама, поглянь, кто пришел! Кого привел господь...

Они расцеловались посреди двора, припевая и любуясь друг другом, словно век не виделись и сильно наскучали.

- К папе на могилку ходила... - скорбно поджимая губы, рассказывала Лелька. - Нынечка уж семь лет, а вроде вчера...

- Невидя, невидя жизнь летит... - вторила Ленка со слезой. - Да как скоро, да как быстро - не углядишь.

А мать ее в ту пору, оставив корыто, суетилась - и скоро чай был готов и бутылка магазинной водки.

- Сами тут помяните. И ребятишки, - конфеты тут, пряники... Нехай помянут папу, - развязывая узелок, говорила Лелька.

Хозяйское угощение она приняла. Как и положено, поотнекивалась, но стакашек опорожнила. И начались обычные бабьи беседы.

Из дома вышла старшая дочь, Нюська, с малым дитем. Вышла, поздоровалась и ушла, потому ребенок кричал беспрерывно.

- Никудовое дите, - пожаловалась Ленка. Ревет и ревет. Може, у него криксы? Чуриху либо позвать?

Поговорили о старшем хозяйском сыне, который в армии служил. Еще по стакашку выпили и на здоровье жаловаться принялись. Вот тут-то Лелька свое не упустила.

- И замстило мне, кума, - завела она. - Не спрошу, когда ваш Николай-то едет. Вишь, какое вам уважение, на курорты, да бесплатно. Мой Арсентьич какой год подает заявление, край надо ехать, радикулит замучил, а не дают. На тот день Василий наш надъезжал и опять, говорит, ничего не будет. В первую очередь решили многодетные семьи поддерживать. В первую очередь им путевки. Многодетным семьям, какие здоровье себе с детьми подорвали...

Ленка с матерью сидели рядом на одной лавке и при этих словах они обе замерли, как по команде, потом, тоже разом, переглянулись и снова застыли, не сводя с гостьи глаз.

- А люди-то, люди... Гля-кося до чего обесстыдились! - и, как всегда это у женщин бывает в особо доверительных беседах, Лелька нагнулась к столу и заговорила свистящим шепотом: - Раиса-то Тарасова давеча прибегла в контору, к моему... и присучилась, и присучилась, прям на приступ идет... Почему Скуридину Николаю курорты дали, а моему нет: Сулится жалобу подать, почему обошли. Гаврила - механизатор, мол, заслуженный, ударник, а Скуридин, говорит, выпивает. Прям на ломок идет, отдайте курорты моему, Гавриле... Он здоровье на технике потерял.

Ленка не выдержала, всплеснула руками, и, еще слушая Лельку, принялась подпевать ей вначале негромко и, тоненько:

- А-а-а... Всполошилися... Мимо ручеек протек, не на тарасовский баз. А кум бы, ее по глазам стебанул! - набирала Ленка голос, заглушая гостью, Стебанул бы ее по глазам: живете, мол, как у царя за дверями, да еще на чужом добре расцвесть хотите. У вас сундуки коленом набитые, а у Скуридиных одна детва. Да и самого Николая, его в дураки не поставишь. Може, он и погрешимый - и кто, кума, без греха? - но Гавриле не уступит. У него всегда привесы наибольшие, тоже ударник. Сколь раз ему благодарности выносили.

- Тарасовы, они ащаульные, - поддержала Ленку мать, - любят нахалтай проехаться. И бабка Мотька такая была, и Никанор. У них весь природ такой.

- А мой-то, мой... - с трудом влезла в разговор Лелька, - Мой-то Арсентьич, он ей напрямки выложил, говорит, правление Николая уважило в первую очередь, как больного... И многодетную семью поддержать в первую очередь. Они сколь детей подняли, а вы - одну...

- Одну-разъединую! - радостно воскликнула Ленка. - Да и ту худую худорбу, чапуру длинногачую, будылистую... станишный журавец, прости господи. А круги нас - шестеро. Внучарка - седьмой. И за всеми догляд. Вчерася Ваняшка вдарился с разбежка, чуток не окалечился - и цельный день возля него. Все дела прочь. А Витька вон на пруду. А тама такой глыб. Сидишь вяжешь, а сердце кровит. Амором летишь доглядать. То мама, то я. Мыслимое дело, шестерых родить да выкормить. Платьенки да рубашки гормя горят. Мама ныне стирать начала, хотела чуток...

- Наше корыто завсегда счастливое, - подтвердила мать. - Возьмешь одну тряпку, а за ней другая ползет. Глядишь - и гора.

- А у них на наше горевское житье слюнки текут... Бессовестные... - все более распалялась Ленка, забыв, что и вчера и сегодня она и слышать не хотела ни о каких курортах. Но теперь когда пытались ей перейти дорожку хуторские богатеи, Тарасовы, Ленка поднялась на дыбы. - Я их за чичер возьму! Все ихние слова потопчу ногами. Моему, моему мужику курорты определили! А не этому черту ожерелистому. Я в своих правах. Я Теряшковой могу отписать!

Лелька поняла, что теперь дело пойдет на лад. Но золотому правилу следуя: каши маслом не испортишь, она еще добавила;

- Василий наш надъезжал, говорит в первую очередь многодетные семьи. Какие здоровье с детями подорвали. Отцов, говорит, а также матерей, до возможности. Ныне вот путевка желудочная - для Николая! А как. по женскому делу придет по внутренним болезням, сразу, говорит, жену его отправим на юг, в лучший курорт, нехай отдыхает, заслужила.