Михаил Погодин - Суженый Страница 4

Нашей Дуне досталось что-то двусмысленное, растолкованное в разные стороны:

Ах ты, гнутое деревцо, черемушка,Куда клонишься, туда склонишься.

Матери непременно хотелось услышать что-нибудь утешительное, верное, и она упросила девушек, против постановления, поставить Дуню опять в черед, и ей пропелося:

Растворю я квашонку на донушке,Я поставлю квашонку на столбушке,Я покрою квашонку черным соболем,Опояшу квашонку красным золотом.Ты взойди, моя квашонка, полным-полна,Полным-полна, со краями равна.

Другие девушки, вопреки запрещению старух, лили в воду олово, свинец, воск; прочие играли в фанты. Самая забавная игра была в молчанку: в кругу по очереди становилась девушка, делала всякие странные телодвижения, одни за другими без остановки, кривлялась, скакала, прыгала. Прочие должны были подражать ей, а неуспевшие платили фанты. Игры прерывалися беспрестанно теми девушками, которые прибегали со двора и рассказывали тамошние похождения. Одной на воззвание: «Залай, залай, собачонка, завой, серенький волчок», — послышался вой и лай вблизи, другой вдали, третьей ни вблизи, ни вдали; четвертой встретился Онисим, пятой Дормидон; шестая слышала под закормом, как мелют жернова на мельнице, как пересыпают хлеб в житнице, как молотят цепами на гумне; одной, напротив, почудилось погребальное пение, у другой башмачок лег носком к воротам, и бедняжке сгрустнулось о том, что не быть ей в том году замужем. Подруги стали утешать печальных, ласкать, щекотать. Иные побежали нарочно к поленнице, приволокли с собою длинные, кривые, суковатые поленья и жаловались, что у них будут такие неуклюжие мужья. — Наконец принесли с насести курицу и рассыпали пшена по полу на столько кучек, сколько девушек было в комнате. Дунину кучку курица начала клевать прежде всех, все приступили к ней с поздравлениями, предрекая ей скорое замужество, и пропели ей следующую свадебную песню:

Не долго цветочку во садике цвести,Не долго веночку на стопочке висеть,Не долго Авдотьюшке во девушках сидеть,Не долго Максимовне во красныих сидеть:Гордись, гордись, батюшко, не отдавай,Поколь тебя, батюшко, зять подарит;Подарит тебя, батюшко, тремя сукнами,Тремя сукнами багрецовыми.Не долго цветочку во садике цвести,Не долго веночку на стопочке висеть,Не долго Авдотьюшке во девушках сидеть,Не долго Максимовне во красныих сидеть:Гордись, гордись, матушка, не отдавай,Поколь тебя, матушка, зять подарит;Подарит тебя, матушка, зять тремя парчами.Из беленькой сшей мне, матушка, юбочку,Из голубенькой сшей мне, матушка, душегреечку,Из аленькой сшей мне, матушка, епанеечку.

Унылая Дуня брала притворное участие в шумных играх веселых подруг своих и беспрестанно поглядывала на стенные часы, чтоб поскорее исполнить свое намерение, нам уже известное. С малых лет привыкнув ко всяким предсказаниям, полагаясь на слова старухи, которая отгадала той-то и той-то ее знакомой и непременно обещала выслать к ней суженого, Дуня твердо была уверена, что узнает будущую жизнь свою в полученном гадании. «Если суженый, — думала она в простоте души своей, — явится ко мне в образе жениха моего, нечего и спорить мне с родителями: придется горемыке век вековать с постылым. Если явится иначе, так я не буду за ним, несмотря ни на какую неволю на свете».

Лишь только ударило одиннадцать часов, она потихоньку ушла от подруг своих, забрала все нужное и отправилась в холодную баню.

Там перед окошком в предбаннике, против двери, дрожа от страха и вместо молитвы произнося шепотом, по наставлению старухи, какие-то чародейные, непонятные для нее самой слова, от которых у ней волосы становились дыбом, зажгла она лучину, придвинула стол углом к стене, накрыла чистою скатертью наизнанку, поставила, крест-накрест ножами, два прибора и три кушанья странным образом изготовленные: пирог, посыпанный золою, с икрою и петушиными гребешками, щи на хлебном вине из горьких кореньев, с рыбою, кашу из гусиных печенок с уксусом и деревянным маслом, — обошла кругом стола три раза, нашептывая те же слова… потом поставила зеркало в углу между приборами… села перед ним… и громким голосом… расстановисто… произнесла ужасные слова: суженый, ряженый, приди со мной ужинать!

Ни жива ни мертва, чуть переводя дыхание, почти без памяти, уставилась она после этого действия неподвижными глазами в зеркало; беспрестанно протирала его чистым полотенцем и со страхом и трепетом ждала рокового явления. Могильная тишина царствовала вокруг ее. Лишь изредка трещал мороз под окошком… вдруг на Спасских воротах бьет 12 часов… полночь — время грозное и страшное… комната в голове вверх дном переворачивается… колени подгибаются… чистое зеркало начинает тускнеть, тускнеть, тускнеть… в сенях слышится стук, шум, гром… Ах!.. настежь растворяются двери… является суженый…

Тихо входит он в комнату, как дух бесплотный, указывает Дуне место за другим прибором и садится ужинать. В торжественном безмолвии продолжалась их чудная трапеза. Дуня раз только взглянула на него при его появлении и увидела, к своему восхищению, что это не противный вдовец ее. Сердце у ней отдохнуло. Она собралась с духом и почувствовала даже какое-то приятное удовольствие. Кончив ужин, незнакомец встает с своего места, приближается к ней, взглядывает на нее какими-то глазами не человеческими, снимает с руки ее кольцо, надевает на нее свое, крепко жмет ее руку и целует ее три раза…

— Ты моя, — начал было он говорить ей…

— Чур сего места, чур сего места, чур сего места! — воскликнула испугавшаяся девушка — и дух исчез… она без памяти покатилась на пол.

Между тем дома хватились Дуни. Искать ее туда-сюда — нет нигде. Все переполошились. Никто не мог придумать себе, куда она девалась. Обегали весь двор, монастырь, все перекрестки. Наконец уже ополоумевшая старуха вспомнила, что ее воспитанница хотела гадать в бане и звать к себе суженого. Все кинулись туда. Что же увидели там, в дыму, при слабом свете потухавшей лучины?

Бедная девушка пластом лежала на полу, бледна, как полотенце, глаза закатились, дыхание остановилось. У всех опустились руки. Мать невзвидела света божия и начала над нею вопить и приговаривать, как над покойницею. Прибежал отец и испугался не меньше ее. При всех своих предрассудках он любил дочь со всею родительскою горячностию, и здоровье ее было для него драгоценно. Насилу-то образумились некоторые девушки и принесли холодной воды, начали ее вспрыскивать, тереть виски спиртом, и Дунюшка с усилием открыла наконец смутные глаза.

— Где он, где он? — произнесла она, озираясь ими вокруг, и опять закрыла их. Однако ж признаки жизни сделались явственнее. Ее подняли на руки и отнесли бережно в комнату, на постель. Целую ночь сидели над нею отец, мать и няня, плакали и молились. Девушки, которым очень хотелось узнать, как являлся Дуне суженый, также не выходили вон из комнаты. Наконец перед рассветом она очнулась и встала, как ни в чем не бывалая. Все приступили к ней с вопросами о причине обморока.

— Я ничего не помню, — отвечала она решительно, и любопытные девушки разошлись спать, рассердясь на нее за то, что она запирается. Но оставшись наедине с своими, она пала в ноги к своим родителям.

— Милостивый государь батюшко! и милостивая государыня матушка! — сказала она им жалобным голосом, — я чувствую все ваши ко мне милости: вы меня родили, вы меня воспитали, вы мне жалуете богатое награждение. Никогда не выходила я к вам из повиновения, и ныне готова была выйти за жениха, вами нареченного, хотя, простите меня великодушно, он не полюбился мне с первого взгляда. В лютой моей горести, чтоб узнать наверное и поскорее бесталанную долю свою, я, с наставления и совета знающей ворожейки, позвала к себе в двенадцать часов суженого. Он явился ко мне, ужинал со мною, снял с руки моей кольцо, надел свое и сказал мне: «Ты моя». Он сказал мне правду, милостивый государь батюшко и милостивая государыня матушка! Слова его отозвались у меня в сердце. Делайте со мною, что вам угодно; но не выдавайте меня за Петра Григорьевича, не погубите заживо. Лучше уже постригусь я в монахини и буду молиться за вас богу и святым угодникам.

Отец и мать слушали со вниманием длинную речь своей любезной дочери и были очень тронуты ее жалобами.

— Видно, не угодно богу, — сказала наконец мать задумавшемуся отцу, — чтоб Петр Григорьевич был нашим зятем!

— Да не почудилось ли тебе, Дунюшка? — сказал он, поднимая с коленей дочь свою.

— Нет, батюшка, раз я взглянула на него, но с одного раза вид его врезался мне в память. Ростом он высок, лицом чист, волосы русые. Он в лисьей шубе, крытой синим сукном, в бобровой шапке. Вот и кольцо его.