Мария Голованивская - Я люблю тебя Страница 4

Бизнесом, начатым с нуля и выжирающим все из тебя, как яйцо из скорлупы? Да еще в том возрасте, когда положено пожинать лавры предыдущей половины жизни, а не начинать наработки. Отношениями с мужчинами, всегда рвущимися мерзко и не вовремя, как плохие колготки, жизнью, где взятки и наезды, воровство и предательство, где без полного отрицания былых ценностей, былых правил нельзя сделать ни шагу.

- А с кем, ты говорила, едешь?

- С Маринкой, ее Жан-Полем и сыном Маркушей. Вы с ним совсем не общаетесь, в детстве-то дружили?

- Твоя Маринка сделала из сына тютю, возится с ним как с писаной торбой, он, кажется, на экономическом? Видела тут его - нахохленный, в галстуке, слова в простоте не скажет, говорят, он заядлый тусовщик, но, я думаю, врут.

Скомканные вещи в сумке, скомканные мысли в голове. Нужно поехать и прийти в себя, все правильно, пожариться на солнце, покупаться, прочесть пару детективов. Пачка сигарет в день, постоянные выпивки на деловых обедах и ужинах с чиновниками и поставщиками, хронический цейтнот и стрессы сделали свое дело - таблетки всех пород и цветов, бессонница по ночам и адское желание спать в течение дня, тахикардия и барахлящая печень.

В самолете сплю как убитая, не замечая никого и ничего вокруг. Впервые открываю глаза, в полном смысле этого слова, только в аэропорту по прилете объявления рейсов на пяти языках, потом такси с громким радио и неудержимо болтающем на плохом английском таксисте, тут же предложившем нам купить какие-то латиноамериканские амулеты. Дальше - утомительное размещение в гостинице с просторным холлом, маленькими уютными номерами, видом из окна на море; пальмы, спортивные площадки и маленькие ресторанчики, живописно раскинувшиеся под живописными пальмами.

Маринка, с которой мы вместе учились на биофаке, выскочившая на третьем курсе за знаменитого нумизмата семидесяти лет, сумевшая-таки родить от него Маркушу и остаться в тридцать лет самой великолепной и состоятельной вдовой Москвы, источала покой и сияние перстней, улыбки настроя. Она говорила, по-светски растягивая слова, вальяжно принимала отчеты о чудесах сервиса, предлагаемые отелем, умело, но очень степенно, именно так, как это делают женщины, давно живущие как в роскоши материальной, так и в роскоши строго регламентированных отношений, оказывала знаки внимания Жан-Полю, своему многолетнему спутнику, французу американского происхождения, архитектору, давно почивающему на лаврах благоустроенного юга Франции - там у него госпиталь, там отель, там торговый центр. От всей его архитектуры, судя по фотографиям, веет неистребимым головокружительным духом шестидесятых - конечно же, золотой перстенек на мизинце, болотного цвета вельветовые штаны, тысячи раз рассказанные байки о фуа-гра и свиной колбасе собственного приготовления. Между собой с Маринкой - шери-шери, comme tu veux-comme tu veux, отлакировано-отполировано до блеска. Я на их фоне просто ломовая лошадь, давно съевшая все свои зубы.

Как же меня бесит этот Марк! На мгновение мне даже кажется, что из-за него весь мой отдых пойдет коту под хвост. Круглые металлические очки, длинная шея с выступающим кадыком, надменное выражение лица, коротковатые джинсы, нарочитое равенство в отношениях - тинейджерское, но очень последовательное, этот самый ваш знаменитый cool (мы очень спокойны, мы сделали вам хорошо и сделаем еще лучше) вызывает у меня бешенство имени старой перечницы, тупо не желающей принимать, что мир изменился в таком идиотском направлении.

"Дурацкий мальчишка, вот дурацкий мальчишка", - бубню я себе под нос во время всего первого дня, в котором больше напряжения от перемены места, чем отдыха. Сидит в полудранных джинсах, расставив ноги, трясет головой в такт шуршанию наушников, отпускает комплименты мимо проходящим девчонкам - то по-английски, то по-испански, то по-французски.

- Они меня сюда волоком затащили, - внезапно признался мне Марк во время обеда и почему-то подмигнул. - Маменька сказала, - пожаришься немножко, покупаешься и пообщаешься с приличным обществом. Впрочем, я никогда не считал твое общество приличным.

- Прости, что?

- Твое общество я всегда считал изысканным. Из-за этих дурацких пальм мне пришлось раньше времени сдавать сессию, линял, как последний идиот, залечивал наших фригидных доцентш, машину матушка пообещала купить, пропилила все-таки своего Бельмондо.

- Каких доцентш?

День второй.

Честный отдых, ленивый завтрак на залитой солнцем террасе, щебетание птиц, радостный визг детишек. Кажется, первый спазм усталости проходит, и глаз начинает потихоньку видеть цвета, ухо различать звуки. Мариночка мирно беседует со мной за завтраком, пока Жан-Поль плещется в лазурной воде бассейна, мастерским глотком осушив высокий стакан свежевыжатого грейпфрутового сока. Беседует о лечебном курорте, где чудесные медсестры чудесными своими ручками делают чудесные массажи, жемчужные ванны и промывания кишечника, без которого в наши годы - никуда, о Лазурном Береге и Ницце, где скука, но, правда, очень полезная для стремительного омоложения.

Все как по книжке - и купание в море, и прогулки по берегу, и королевские креветки на обед, и послеобеденный сон, и чтение детектива в тени белоснежного зонтика с надписью "Мальборо" под плеск волн и льющегося из динамиков еле слышного "Besa me".

У меня чуть загорели щеки, разгладилась кожа и заблестели глаза. Вечером даже захотелось одеться, накраситься и спуститься в бар, выглядеть по полной программе. Не для флирта, конечно, а просто для того, чтобы чуть-чуть распрямиться и на мгновение почувствовать себя нормальной среднестатистической белой женщиной.

Сижу с большим удовольствием в черном коктейльном платье и открытых туфельках и потягиваю свой "Кампари-оранж", краешком глаза наблюдая за бесформенными соотечественниками-самцами, как бы небрежно запускающими пальцы между ягодиц послушно вытанцовывающих с ними белокурых нимф.

И тут появляется Марк - скучный, раздраженный, в несусветных темных очках, черной лайковой куртке, одетой на голое, чуть загорелое тело. Джинсы аккуратно разорваны на бедрах и коленях, - кажется, кто-то специально скальпелем резал их, стремясь обнажить красивые крепкие юношеские ноги.

- А знаешь, как маманя называет своего Бельмондо? Моn amour. Ты когда-нибудь учила французский, ну-ка, попробуй выговорить.

- Учила в университете. Проблемы нет, повторю легко - моn amour, моn amour, моn amour.

- Красиво это у тебя выходит, получше, чем у меня.

Плавным движением пропускает под собой табурет, садится на него верхом, заказывает джин-тоник и вперивается внезапно опустевшим взглядом, еле различимым за очками, в клип, мелькающий над стойкой.

- С мамой что ли поругался?

- Еще чего, - отвечаешь ты, не переводя на меня взгляда, - просто я сегодня злой.

Этот фамильярный тон поражает меня. Мы не виделись несколько лет. Всякий раз, когда я приходила на день рождения к Мариночке - всегда пышный, парадный, статусный, с эксклюзивными напитками в эксклюзивных бокалах и эксклюзивными гостями - Марка спроваживали к бабушке, чтобы не мешался и не слушал ненужных разговоров. Так он и зафиксировался в моей памяти - капризным, визгливым балованным мальчуганом, долговязым и несуразным, пахнущим едой, вечно расстраивающим Мариночку - маму, наполненную правилами хорошего тона.

Теперь в моей голове возникло замешательство. Дорогой афтер-шейв, и показные свобода и любопытство, с которыми он откровенно разглядывал нас, странных взрослых.

Конечно, он может говорить мне "ты", как раз по праву мальчишки, которого я знаю с пеленок, но не говорить же мне теперь ему, что "хорошо бы нам перейти с вами на "вы", молодой человек", глупо как-то. Но неловко ужасно.

- Сама-то ты как? - спрашивает Марк, по-прежнему не отрываясь от телевизора.

- Я нормально. Как ты знаешь, вся в работе, чего, впрочем, и вам желаю, злой мальчик. А что у тебя за очки?

- Это не очки, - говорит он вдруг с вызовом, - это очень дорогая вещь. Последний рэй-бэн, стекла с тройными фильтрами. А тебе что, не нравится?

- Не нравится. У тебя в них вид дурацкий, да к тому же здесь темно, видишь-то в них как - с подробностями или в общих чертах?

- В подробностях. Вот платьице у тебя от Армани, это я вижу, хорошее, но прошлого сезона, на худой конец, вот так выйти потянуть "кампари" сгодится. А вот с колготками, ты уж меня прости - полный прокол. Такие колготки может себе позволить только бабушка русской революции. У тебя в них ноги в два раза короче и икры не такие сексуальные.

- Что? Икры?

Чувствую, что краснею. Сажусь по-другому. Прикрываю колени сумочкой.

- И еще я кое-что вижу. Вот тебе сколько, лет сорок? Ты прости, я знаю, что у вас глупые предрассудки, и об этом говорить не принято. Но ты выглядишь такой несчастной, как выглядят либо в девятнадцать, либо в восемьдесят пять. Я знаю, что все вы бесконечно страдаете, что занимаетесь якобы ерундой только ради того, чтобы не считать копейки. Но и заниматься ерундой вы не умеете, и деньги тратить тоже. Знаешь, ты ведь красивая женщина. Я - мужчина и могу позволить себе это сказать. Но когда на тебя смотришь, такое ощущение, что кто-то долго тебя жевал, и теперь уже невозможно понять, какой ты была раньше - клубничной или апельсиновой.