Глеб Успенский - Бог грехам терпит Страница 4

Последнюю фразу, обращаясь к буфетчику, рассказчик произнес утомленным голосом; но тотчас же переменив тон, уставился на парня и сказал не без некоторого раздражения в голосе:

— Ты чему, Еруслан этакой, радуешься? Ты чего там ржешь? Рад, что купца-то прижучили, любо?.. Как вам не любо! Первое для вас удовольствие, игра. Робята малые… Знаю я вас довольно хорошо… Он робенок (рассказчик обращался к публике), а вот возьмет тринадцати четвертей дубину, так с одного маху человека прекратит, а потом в деревне, как малый робенок, на одной ноге скачет, в городки играет… Дитё… стоеросовое! Пороть-то вас ноне стало некому!..

— Н-ну! — как-то обидевшись, промычал парень из коридорчика.

— Чего — ну?.. Я видел, как ты ржал-то.

— Чего ты тут толчешься? — сказал парню буфетчик мимоходом, подавая купцу лимонад на подносе. — Не твое тут дело, пошел к своему месту.

— Куда я пойду?

— Пошел, говорят тебе!.. Все двери обломал тут… Убирайся!!.

Парень нехотя поплелся по лестнице вверх, но не ушел, а сел на верхней ступеньке.

— Скажите, пожалуйста, — сказал один из военных, — куда же девался ваш аптекарь?

Рассказчик выпил лимонад, отер бороду и усы и сказал:

— А аптекарь-то — эво уж где в эфто время! Уж он, брат, к Соловецким монастырям подкатывает на курьерских… Его уж мчат на всех парусах, а за что — и сам не знает! "И за что, говорит, сам не знаю! Думаю — ничего не придумаю!" Это уж после он мне рассказывал… Как приехал я, говорит, в Москву, взял номер, сходил по делам, закупил припасу, накатал пирюль, да случись что-то, какая-то задержка, к Патрикееву-то он не попал. Не попал к Патрикееву, адреса моего тоже у него нету; вот он взял, обшил коробку, написал адрес и думает, что "отправлю, мол, завтра". Только что он это все уделал — дело было под вечер — глядь, пришел к нему приятель. "Поедем, говорит, к арфисткам за город!" — "Поедем!" Сели на извозчика, поехали. Ну, само собой, и швеек каких-нибудь там присоединили к себе для компании, холостым делом… Попили, погуляли, провели время, и воротился мой аптекарь с большущей мухой… Как пришел, говорит, повалился, так и захрапел. Слышу, гремят в дверь что есть мочи… Такой треск и гром. Как ни был хмелен, а очнулся… Уж утро на дворе. Очнулся, отворил — хвать, ан эта самая эскадра средиземная и вплыла. "Пожалуйте!" — "Куда?" — "Туда-то". — "Помилуйте, что же так, по какому делу?" — "А уж это там видно будет!" Аптекарь мой спьяну-то забурлил было, а ему говорят: "Хуже будет! Уж лучше добром…" Что тут делать?.. Оделся, идет, да и схватись пирюли спрятать. Как стал он прятать, а у него спрашивают: "А это что такое?" — "А это, говорит, так"… И прячет. Те видят, что человек прячет что-то, — отнимать. Аптекарь не дает, боится — ну-ко расследуют… А пирюли-то вредные, и на коробке-то его имя и фамилия поставлены, — вот он и уперся. "И оставить-то, говорит, в нумере тоже побоялся: думаю, начнет кто-нибудь любопытствовать, проглотит — ан и беда…" Вот он и хотел спрятать к себе в рукав… Ан нет, не дали! Кончилось тем, что один из гостей треснул его по плечу, коробка-то и выпала. Те подхватили и поехали. Приехали в канцелярию, и не прошло полчаса, как подошли к моему аптекарю, спросили фамилию — да на тройку да марш… И пошла писать.

— Да что ж это за безобразие такое? Может ли быть что-нибудь подобное? — воскликнул один из военных. — Это просто какая-нибудь ошибка нелепая.

— А то что же? Само собой, что ошибка. Нешто без ошибки-то можно этак-то?.. Только вот кто тут ошибку-то дал, вот это-то нам и неизвестно!

— Но ведь впоследствии-то обнаружилось же, что все это вздор?

— А то как же? Обнаружилось, уж это не беспокойтесь — и даже так, что вполне ясно обозначилось, а только, говорю вам, теперича-то мы ничего не понимаем… Аптекарь в ум не возьмет, что такое, только за печенку хватается — думает, как бы не отшибли; да и я-то вот очнулся и тоже ничего не понимаю, ничего вздумать не могу…

— Но как же все это разъяснилось?

— А вот вы слушайте… Уж все по порядку… Каким родом и куда меня опосля этого побоища предоставили, этого уж я вам рассказывать подробно не буду. Одно скажу — много я страху напримался, а что обиды — нет, не видал. Прямо сказать, вежливость, благородство, тонкое обращение… Я думал, хуже будет, а на место того тут-то и началась самая разборка.

— Вот про это-то, — присовокупил буфетчик, — я и говорю. Сначала надо разобрать дело, а не зря…

— Ну, вот-вот, — подтвердил рассказчик. — Вот все так и вышло по-вашему… Как предстал я, значит, с разбитым ликом — потому всю голову я мокрыми тряпками обмотал, — член-то меня и спрашивает: "Что такое с вами? Чем вы нездоровы?" — "Да избили, говорю, ваше сиятельство!" — "Как? Что такое?" Ну, я ему и рассказал. Он так и ахнул: "Да на каком же основании? Как смели…" Я говорю: "Сказывают, бумага есть у них". — "Ах, мерзавцы!" И пошел браниться… Бранил-бранил, наконец того спрашивает: "Скажите, пожалуйста, что это такое?" И показывает мне пирюли эти самые… Я было спервоначалу уперся, потому ничего мне неизвестно. "Ну-ка, думаю, аптекарь-то втесался в какую историю? Ведь ноне какое время-то! И что мне будет, ежели окажу знакомство с ним?" Вот я и говорю: "Не знаю, мол, что такое". — "А не знаете ли, говорит, какого-нибудь Лаптева?" А Лаптев-то и есть аптекарь. "Нет, говорю, не знаю!" Тогда он вынул мешок, в котором пирюли зашиты были, и показывает мне, а на мешке-то надпись: Ивану Ивановичу Попову. Посылка на один рубль от Лаптева. "Ведь вы, говорит, Попов-то?" — "Я". — "А посылка вам?.." — "Стало быть, мне". — "Ну, стало быть, и Лаптева знаете?.." Тут я вижу, что попался, и говорю: "Виноват, ваше благородие, знаю". — "Отчего же вы сразу не признались?" — "Да боюсь, ваше благородие!" — "Чего же вы боитесь?" — "Да и сам не знаю!" — "Однако?" — "Да всего, говорю, боюсь я, ваше сиятельство. Потому измордовали меня, а доискаться ничего не доищусь…" Ну засмеялся он и говорит: "Вы не опасайтесь, а говорите чистосердечно…" — "Спрашивайте, все открою!" Вот он и спрашивает: "Зачем вам отравленные пирюли?" — "Как отравленные?" говорю. "Да ведь это такие пирюли, что умереть можно… Ведь это, говорит, не то что человек, а и лошадь свалится от таких пирюль. Зачем они были вам нужны?.." — "Лечусь, говорю. Желудком страдаю!" — "Но ведь это отрава!" — "Помилуйте, сохрани бог! Я привык постепенно… Окромя облегчения ничего не вижу". — "Ну, а кто их делал?" — "Аптекарь, мой приятель…" — "Расскажите все, как было". Я и рассказал все про аптекаря… Говорю: "Обещался принесть в Патрикеевский трактир, а наместо того не знаю, куда скрылся, не пришел…" — "Где ж, говорит, теперь этот ваш аптекарь?" — "А это уж, говорю, ваше благородие, мне неизвестно!"… Думал-думал, рылся-рылся в бумагах, в звонки звонил… Гляжу, привели какого-то молодого человека… (Незадолго пред этим молодой человек, с которым я познакомился на железной дороге, все время внимательно слушавший рассказчика, поднялся с дивана, надел пальто при последних словах рассказчика и на цыпочках вышел из каюты…) Пришел он, член-то меня и спрашивает: "Этот, говорит, господин делал вам пирюли?" Поглядел, вижу — совсем чужой человек. "Никак нет, говорю… Я их даже и в глаза не видал!" И молодой человек то же самое говорит… Показали ему пирюли, поглядел он. "Ничего, говорит, я не понимаю!"… Тогда член опять порылся, порылся, позвонил в звонки, пошептался с тем, с другим, молодого человека отпустил, а мне говорит: "Да, тут вышла ошибка… Уж вы не будьте в претензии!" — "Помилуйте, говорю, я рад, что хоть жив-то остался!" — "Дело, говорит, в том, что у нас есть Лаптев, вот этот молодой человек, который замечен на худом счету. Вот мы и думали, что пирюли-то он приготовлял… А так как доктора дознались, что они отравные, вредные, то мы и думали, нет ли тут чего… На адресе было ваше имя, вот мы и дали знать… А те, дураки, чорт знает чего натворияи!.." — "Да, говорю, ваше сиятельство, уж век не забуду!" — "Что делать! Дураки, невежи… а время-то, сами знаете, какое…" — "Да, говорю, время точно — не разбери бог!"… Н-ну тут я приободрился, да и спросил: "А где же, мол, ваше благородие, аптекарь-то мой?" — "А это, говорит, надо разузнать… Тут тоже, говорит, какая-нибудь ошибка вышла…" И стал он мне рассказывать: "Должно быть, вышла какая-нибудь путаница в канцелярии… Вот этому молодому человеку тоже фамилия Лаптев, и надо было его препроводить. А препроводили-то, должно быть, вашего аптекаря… Впрочем, все это разберется…" — "Ну а мне-то, говорю, как теперича быть?" — "А вы можете идти…" — "Совсем?" — "Совсем, куда угодно… Вышла просто нелепая ошибка!.."

— Н-ну, конечно! — с достоинством и как бы с облегченным сердцем сказал военный. — Разумеется!

— Да, — продолжал рассказчик, — ошибка, говорит! Ну, думаю, слава тебе господи! Подобрал полы — ночь на дворе была — прямо на машину да чрез город-то проклятый, закрывши лицо, на извозчике — прямо на хутор. И в дом-то даже не заезжал, да и сейчас жить неохота, перед богом говорю! Кабы кто купил, за свою бы цену отдал… Приехал на хутор, заперся на замок — ни работников, ни приказчиков, никого к себе не допускаю; даже и жену и семейство отделил от себя… Очувствоваться не могу, отдышаться не отдышусь и суставами-то не действую. Поем, лягу и сплю; поем и спать — только и охоты.