Дора Штурман - Дети утопии Страница 4

Этому отрывку с его неуклюжей стилистикой и прямолинейной экстраполяцией настоящего в будущее можно предъявить много претензий, лежащих на поверхности нашего рассуждения. К примеру: аксиомы не требуют доказательств, ибо не могут быть доказаны, во всяком случае в данное время (математик Валька должен был ткнуть нас в это носами. Ведь мое "наши" не стилистическая фигура: мы действительно либо все постигали вместе, либо сообща обсуждали). Маркс не доказал непротиворечиво ни одного положения своей доктрины, принадлежавшего ему и Энгельсу, а не имевшегося и у других авторов (этого тогда мы просто не знали). "Империализм как высшая стадия капитализма" (Ленин) - это вообще не определение. Феномен империализма расположен в сфере не столько производственно-экономической, сколько политической. Он не привязан к тому, что марксисты называют социально-экономическими формациями. Мы в своих рассуждениях имели в виду монополистический капитализм, а не империализм, который сосуществовал и с рабовладельческим строем, и с кастовой деспотией, и с феодализмом, и с капитализмом разных эпох, и с социализмом. С таким же основанием можно утверждать, что в ряде случаев все эти "способы производства" и не сочетались с имперскими политическими тенденциями, традициями и устремлениями. Ленин отождествил империализм с монополистическим капитализмом слишком жестко: это отнюдь не синонимы. Кстати, мысль о том, что предельная, абсолютная капиталистическая монополизация завершится растворением единственного собственника в государственном аппарате, встречается и у Энгельса, и у Каутского, и у Ленина. Нас, как и их, привела к этой мысли формальная логика Схемы.

Но независимо от того, что сказано выше, эти наши рассуждения таили в себе опасные для режима зерна. Прорастут ли в конце концов эти зерна сквозь броню марксистских формально-логических спекуляций, чтобы стать полновесными колосьями, или нет, зависело лишь от одного внутреннего обстоятельства (внешних было великое множество, и достаточно грозных). Продолжим ли мы размышлять честно? - вот в чем состоял роковой вопрос.

Намного позднее, перечитав от корки до корки тех, в ком мы в юности, почти их не зная, безоговорочно видели своих учителей, я убедилась: они часто были недобросовестны. Они нередко сознательно уходили от честного спора. Их современники предлагали им не только критику, но и альтернативы - они отворачивались или бранились. Иногда заведомо клеветали. Когда их наследники обрели власть, то стали отмахиваться уже не от доводов, а от голов, в которых эти доводы созревали. Они оказались потрясающе для своего уровня духовного развития проницательными, когда инстинкт самосохранения подсказал им взять за горло все те области знания, в которых прорезывались действительные принципы функционирования самоорганизующихся систем (кибернетику, генетику, исследования физиологических и биоценотических закономерностей и т. д. и т. п.). Текст, который следует ниже, тоже содержал в зародыше взрывоопасные идеи. Но взорвутся ли когда-нибудь эти идеи, зависело опять же от того, будем ли мы и впредь (если уцелеем физически) честно мыслить. Или, подобно большевикам, отдадим предпочтение успешной, как им представлялось, политике перед добросовестностью наблюдений и размышлений (выделено теперь. - Д. Ш., 1993):

"Социализм, непосредственно следующий за империализмом (т. е. монополистическим капитализмом. - Прим. Д. Ш., 1993), исключает понятие частнокапиталистической собственности и внутри государства подавляет безоговорочно всякую личную экономическую и политическую инициативу.

Власть политическая и экономическая отождествляется с государственной, а производственная система перерастает в систему, охватившую все производство и потребление общества, внутри которого антагонизмов нет.

Общество превращается в массу трудящихся, заключенную в государственность как в оболочку и укрепленную на государстве как на каркасе...

Социалистический пролетариат и социалистическая производственная техника присущи капитализму в такой же степени, как и социализму, причем последняя (техника) социалистического производства в данном конкретном случае значительно ниже техники передовых империалистических стран".

Сами того еще не понимая, мы уловили одно из главных противоречий большевистской политэкономии - противоречие именно с марксистских позиций. Для марксиста вера в предопределяющий характер средств производства так же фундаментальна, как для христианина - вера в воскресение Христа. Признав менее производственно развитый, чем капитализм, советский социализм первой стадией коммунизма, большевики через этот марксистский перводогмат переступили. Мы не смогли. Но продолжим цитирование:

"Не имея возможности отрицать это, политэкономы социализма строят свое доказательство социально-экономической "самостоятельности" социализма на утверждении качественного своеобразия его производственных отношений.

Однако - при неизменном техническом способе производства, при неизменных производительных силах никаких оснований для принципиального изменения производственных отношений возникнуть не может и не возникло.

Принимать производственные отношения и технику производства за две параллельные линии - не значит ли это объяснять специфику первых чисто идеалистически или вовсе не объяснять ее?"

Объяснять что-либо "чисто идеалистически" было в ту пору в наших глазах занятием постыдным. Ни малейшего представления о различных философских наполнениях слова "идеализм" у нас не было. Отцы-основатели и наши лекторы употребляли это слово как ругательство, иногда - снисходительное (например, по отношению к Толстому). "Марксизм", "материализм", "научность", "истинность" были для нас еще синонимами. Но мы учуяли нечестность официальной идеологии в ее отношении к нашим, казалось бы, общим святыням и не закрыли на это глаз. Это было для оборотня небезопасно. Все нижеследующее мы доказывали не ему, а себе: мы постигали, а не обличали. Это заставило меня упорно пытаться растолковать наши соображения следователю: вдруг поймет? Тогда - за что нас судить? Итак, бедный Василий Дмитриевич Михайлов должен был уразуметь, что при социализме (выделено теперь. - Д. Ш., 1993)

"...пролетариатом физического и умственного труда становится общество в целом; капиталистом, присваивающим прибавочную стоимость, - одно государство. Право владения средствами производства централизуется в единственной точке...

Отказавшись от предвзятого мнения, между социализмом и империализмом... можно отметить, как и следовало ожидать, лишь некоторые количественные расхождения. Принципиальных различий нет, и общие качества капитализма присущи равно обоим этапам и наиболее четки в последнем. (Тогда мы еще не понимали, что переход от множества конкурирующих частных собственников к одному совокупному и безличному есть различие принципиальное и качественное. - Прим. Д. Ш., 1993.)

Если империализму свойственна тенденция монополизации средств производства и капитала, что дает историкам основание называть его монополистическим капитализмом, то социализм завершает централизацию внутри одного государства, и потому более выразительным термином для обозначения его как высшего капиталистического уклада является термин "монокапитализм".

"Социализм", восходящий к понятию "общество", не раскрывает сути уклада, и термин этот может быть принят лишь как неправильное название частного случая монокапитализма".

Термин "монокапитализм", который не мог не насторожить следствие, принадлежал моему ровеснику, другу, кузену и однодельцу Марку Черкасскому. В автобиографическом очерке "Тетрадь на столе" я рассказала о Марке и об открытии, воплощенном для нас в его термине. Марк пропал без вести в СССР в 1971 году. Жена его, Валя Анастасьева-Черкасская, умерла от рака в Киеве в 1977 году. Дочь Анна с мужем и сыном живет в Израиле. Я и сегодня думаю, что термин Марка блестящ по своей точности и емкости и что в нем сконденсировались основные возможности наших дальнейших обществоведческих поисков (точнее моих).

Я ловлю себя и на том, что мне хочется похвалить шумную стайку самоуверенных девочек и мальчиков, брызжущих открывательским азартом, которым казалось, что до абсолютной истины рукой подать, за их догадку. Все-таки в те годы поместить объявленный построенным и действительно построенный социализм не в начало коммунистической эры, а в финал эры капиталистической было уже чем-то. Отождествление - без подсказки - "реального", как назовут его через много лет, социализма с абсолютным государственным капитализмом обещало в будущем способность видеть и обобщать. Важно и то, что монокапитализм не представлялся нам построенным по ошибке или по чьей-то злой воле вместо социализма. Как уже было сказано, "идеальный совокупный капиталист" ("государство-капиталист") прозревался и Энгельсом. Но для него это была высшая антитеза социализма. Для "рабочей оппозиции" начала 20-х годов (и не для нее одной) строй, похожий на наш монокапитализм, был злокозненным порочным итогом аппаратных "бюрократических извращений" (Ленин). Для нас этот явно несимпатичный строй и являлся социализмом, который иначе построить нельзя было. Ну а потом? Каким образом этот наш "капиталистический социализм" (монокапитализм) мог и должен был превратиться в начало "новокоммунистической стадии"? Очень просто ("Просто, как все великое")! Марксово: "Бьет двенадцатый час. Экспроприаторов экспроприируют!" - относилось к частным капиталистам, к их банкам, трестам и монополиям. Мы тоже предполагали, что "экспроприатора экспроприируют". Но экспроприатор был у нас другой: совокупный, и притом единственный. Формальная логика рассуждения вела к тому, что экспроприировать надо будет "всеземное" монокапиталистическое, оно же - социалистическое, государство. Когда? После выполнения им его задач. Как? Над этим еще успеем подумать. Утописты на то и утописты, чтобы не задумываться над тем - как.