Сергей Семенов - Васька Страница 4

И жгучая злоба на своего бесталанного мужа охватила все ее существо. У нее сперло дыхание, глаза ее как-то расширились, и из груди ее вырвался глухой стон.

"Куда с ним пойдешь? Куда денешься? Чего от него можно ожидать? Разнесчастный он человек, загубил он мою голову, заел мой век!

"Если уйти от него?.. Взять вот мальчишку да уйти в свой город, в губернию, а не то в Москву. Белый свет не клином сошелся. Уходят другие, да как еще живут-то, за милую душу. Эна Марья Пискарева приехала и на деревенскую-то не похожа -- купчиха купчихой. Муж-то какой храбрый, а приступить боится: заплатила за него недоимку, ее руку и староста и старшина держат.

Она прижалась к стене и неподвижно сидела несколько минут. Мысли ее все вертелись в одном направлении и текли быстро, неудержимо.

"Наймусь в кухарки или в няньки… неужели меня не возьмут?.. Ну, сперва жалованья поменьше положат, а там -- попривыкну -- прибавят. Мальчишку пока около себя подержу, а подрастет, тоже к делу пристрою. Что ж делать? не у чего дома-то привиться, нужно в чужих людях привыкать жить даст Бог ум да талант, вырастит сам себя, на ноги поставит.

"Ну, а то -- что ж тут жить? чего ждать? -- продолжала думать она. -- Самой если в работницы на лето наниматься, значит дом заколотить, последнюю коровенку продать и огород забросить, а на зиму все нужно покупать. На поденщину обоим ходить, много ли этим заработаешь!"

Прасковья вдруг сорвалась с места. Остановившись посреди избы, она решительно проговорила:

"Уйду, уйду, ни за что с ним жить не стану! Будет, помучилась довольно!"

И она сдернула с полатей свой перешивок и стала надевать его.

"Сейчас пойду к старосте, -- рассуждала она, -- и буду просить пачпорт, староста не даст, к старшине пойду, к земскому, а уж вырвусь. Будет, будет!"

Вдруг ей вспомнилось, что она не первый раз уже на это решается. Не первый раз говорит эти слова и все-таки живет, мучится и не трогается с места. Сейчас же за этим воспоминанием родился вопрос: а куда ты пойдешь? Ничего не знающая, ничего не видавшая, куда она направит путь, да еще с ребенком? В город?.. Это легко только сказать или подумать, а как это на деле выполнить? И все это показалось ей так резонно и вразумительно, что она сразу опешила. Решительность ее исчезла, и ее охватили робость и малодушие. Еще с минуту она постояла на месте, потом опустилась на лавку и испустила громкий вопль. Некуда тебе итти! Корпи весь век, мыкай горе!

И горькие неудержимые рыдания подступили к ней к горлу, и она вся затряслась от них и закрыла лицо руками.

И долго-долго плакала она. Ветер на улице все завывал, окна дрожали от напора его, дребезжа разбитыми стеклами. На дворе несколько раз слышалось мычанье коровы, видимо просившей либо пить, либо есть, а она как будто не слыхала этого.

Время подходило к вечеру. Ветер на улице не унимался. Избу Стрекачевых так выдуло, что в ней было "хоть волков мори", стекла стало запушать узорным налетом. Прасковья немного успокоилась. Она задала корму корове, приготовила ей к утру. Сходила к одной соседке отвести душу жалобой на свою долю и вернулась опять в избу. Васька все спал. Прасковью взяла тревога. "Что это он дрыхнет столько времени, -- подумала она, -- или назябся очень?" И она встала на приступку и заглянула на печку. Васька лежал на самой середине печки разметавшись, дыханье у него было прерывистое, и он часто шевелил губами. Прасковья прислушалась, протянула руку и дотронулась до головы мальчика. Васька тотчас же зашевелился и забормотал скороговоркой:

– - Не трожь, не трожь, укушу! не трожь!

Прасковья отдернула руку. Вслед за этим Васька поднялся с места, затер глаза руками и захныкал.

– - Что ты, родимый мой, чего? -- ласково проговорила Прасковья и обняла его рукой.

Но мальчик опять ткнулся лицом в изголовье и опять заснул.

"Что это он разоспался", с еще большей тревогой подумала Прасковья и, накрыв мальчика дерюгой, слезла с приступки и опять села на лавку.

– - 155 --

Она хотела думать о мальчике, но мысли ее как на грех шли в другую сторону: ей больше думалось о Матвее.

"Придет ли домой сегодня мой разудалый?" невольно задала она себе вопрос, и опять мысли ее полетели в этом направлении, опять ее лоб сморщился и на лбу налегли следы заботы.

"Ну-ка опять он не придет… загуляет и прогуляет денег еще больше. Староста говорил, он ему отдал восемь рублей; ну-ка всем им он свернет голову".

Опять ее сердце похолодело, и жгучая тоска снова овладела им. "Что ж это за бессердечный человек зародится! Ведь на эти деньги сколько добра для дома можно сделать. Вон я в Успеньев день на два рубля грибов продала и то что накупила". Она стала перечислять, что она накупила, и оказалось очень много: мальчику на рубашку, себе на фартук, мыла, два горшка, заслонку новую к печке, соли, ложек, кружку для питья, стекло к лампе и еще что-то. А что бы теперь эти восемь рублей потратить, что бы на них можно сделать?..

И Прасковья стала было перечислять, что теперь им нужно в дом и сколько на это нужно денег, как вдруг на печке опять зашевелилось, и Васька опять вскочил и забормотал что-то.

Прасковья бросилась к нему. Васька сидел весь опустившийся, еле держа голову на плечах, и хныкал. Прасковья осыпала его вопросами:

– - Что ты, милый, что ты, голубчик?.. Поди слезь долой, небось, поесть хочешь?..

Васька покрутил головой.

– - Не хошь? Так чего же ты хочешь-то? А? Скажи, родименький?

– - Ничего не хочу! -- пролепетал Васька.

– - Так, може, долой хочешь? Поди под окошко вон сядь. На улицу поглядишь, вон накинь кофточку.

Но Васька опять повалился на изголовье и простонал. Прасковья взялась ему за голову, голова горячая-горячая и от всего тельца его пышало нестерпимым жаром.

– - Эва, как ты разгасился! Знать остыл очень; экий дурачок, ничего ты не бережешь себя. Попить не хошь ли?

– - Хочу, -- слабым голосом проговорил Васька и повернулся на месте. Дыханье в нем становилось все учащеннее, он лежал закрывши глаза; когда мать поднесла ему воды, он опять приподнялся, но, глотнув раза два, снова повалился и снова же закрыл глаза.

– - Час от часу не легче! Этот никак захворал; пойдет беда, отворяй ворота, -- проговорила Прасковья и глубоко вздохнула.

Через несколько минут Васька опять попросил пить; потом он снова захныкал и запросился долой. Прасковья ссадила его с печки. Он было шагнул по избе, вдруг его стало рвать какою-то зеленью. Он расплакался и зашатался. Прасковья поддержала его и подвела к столу.

– - Что ты, Христос с тобой! -- говорила она, а Васька опустился как плеть. Его мутило. Он немощным голосом плакал и медленно качал головой.

Прасковья уложила его за стол, завернувши в шубу. Для пойла ему сходила к старосте и выпросила кувшин квасу и взяла в долг фунт баранок (староста кое-чем приторговывал) и вернулась домой. Васька квас пил охотно, но баранок есть не стал. Баба опять перетащила его на печку и сама легла около него.

Матвей домой не приходил. Васька ночью спал тревожно. У него появился сильный кашель. Жар в нем то усиливался, то ослабевал. Он просил пить, его опять мутило и несколько раз рвало. После вторых петухов в окно постучались: пришла баба из того двора, где Прасковья вчера брала лошадь, звать лен мять за это. Прасковья, боясь оставить хворого мальчика, отказалась, обещая притти на другой овин; баба заругалась на это. Прасковья слышала, как она, отходя от окна, отчитывала ее: "Не выдрыхлась, должно быть, вот и не хочется итти; все вы бобыли такие, толстогузые: как у тебя что -- выпросят, не отстанут, а к ним походи да покланяйся". Прасковью эти слова задели за живое, она хотела было уже оставить Ваську и итти на толоку, как вдруг Васька громко закричал и вскочил с места. Прасковья бросилась к нему.

– - Что ты, что ты, соколик мой? Чего ты?

– - Стращают, стращают меня, мамушка, о-о-о!

– - Кто тебя стращает, что ты, голубчик? -- сказала Прасковья и поспешно засветила огонь.

– - Страшные! -- протянул Васька: -- с рогами вот так! -- И мальчик приставил кулаченки к вискам и вытянул вверх указательные пальчики.

Прасковью взяла оторопь.

– - Что ж такое, Господи Иисусе, кому тебя стращать, это тебе сгрезилось.

Мальчик громко плакал и весь дрожал. Прасковья опять влезла к нему на печку, уложила его, одела и сама прилегла к нему. Васька все еще дрожал, хотя плакать перестал. Через несколько минут Прасковья спросила:

– - Вася, ты спишь?

Васька ответил слабым голосом, не открывая глаз:

– - Нет.

Через минуту опять он вздрогнул и порывался вскочить с места, но Прасковья стала гладить его и уговаривать:

– - Не бойся, не бойся, миленький, ничего не бойся, я с тобой!

Сначала она было хотела загасить огонь, но потом раздумала; так прошло время до самого света.

С рассветом Прасковья затопила печку. На улице ветер ослаб и сверху сыпалась "крупа", но холод почти не ослабевал; поэтому Прасковья решилась побольше сжечь дров в печке, чтобы хорошенько нагреть. Протопивши печку, она опять полезла проведать Ваську. Тот лежал с полуоткрытыми глазами и тяжко прерывисто дышал. Жара в нем не было, но и все тельце его было сухо. Прасковья спросила, что у него болит, и он ответил слабым-слабым голосом, что "все больно".