Эдуард Лимонов - Эксцессы Страница 4

"Почему бы нам не поехать в другое место? -- предложил я. -- У нас же есть машина". -- Все посмотрели на меня, как на сумасшедшего.

"Ты хочешь уйти из "Эксцесса"? -- спросил Ричард, пораженный. -- Но мы должны дождаться Сашу?.." -- быстро добавил он, увидев, что я с критической усмешкой разглядываю внутренности "Эксцесса" и их содержимое.

Уйти из "Эксцесса"? Какой ужас!.. Небольшое пространство вокруг бара было битком набито телами, и несчастные посетители должны были прижимать свои дринки крепко к груди, чтобы не разлить их в момент, когда очередной пришелец протискивал свое тело между другими телами. Дальний край толпы терся спинами и боками о первые столики и стулья ресторана и о спины и локти поздно обедающих других "претендэрс" -- выпендрежников. Метрдотель -- мордастый парень в черном жилете и черных брюках выкрикнул "Лейбовиц!" и тотчас убежал в кухню. Толпа засуетилась, и сразу несколько человек ринулось к столикам из толпы. Метрдотель опять появился и растерянно уставился на сразу нескольких Лейбовицев, нагло глядящих на него. "Столик на двоих? -- переспросил мордатый, заглянув в книжку. -- А вас? -- Он пересчитал столпившихся перед ним лейбовицев. -- Пять". Оказалось, что один Лейбовиц был фальшивый, и с ним были двое друзей. Настоящий Лейбовиц показал мордатому мэтру свои водительские права, и ненастоящий Лейбовиц был изгнан, хитрец, обратно в толпу.

"Полным полно претендэрс", -- обратился я к Ричарду, вздохнув. Ричард кивнул, но, разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы покинуть модный в этом сезоне "Эксцесс".

"Хочешь квайлюд?" -- прошептала Эвелин, вернувшаяся из туалета.

"Хочу", -- заявил я, и она горячей рукой сунула мне в руку квайлюд. Я бросил квайлюд в рот и, с трудом протиснув руку вниз, толпа сдавила нас еще сильнее, пожал благодарно горячую руку драг-дилера.

"Выпьем?" -- предложил я команде.

"Выпьем", -- согласился Ричард, записывая что-то в записную книжку. Книжку он небрежно положил на плечо маленького Эдварда, который затих, очевидно, с нетерпением ожидая обещанных "френд-герлс". Я заглянул в книжку. Ричард писал стихи!

Мы протиснулись к бару и заняли единственно доступное более или менее место -- у входа в бар. Доступным оно было потому, что официанты все время сновали в бар и из бара и, очевидно, привыкнув к жесточайшим условиям труда в "Эксцессе", не всегда оповещали стоящих на их дороге посетителей о своем приближении. В результате пиво маленького Эдварда, за которое после некоторого всеобщего замешательства заплатил я, выплеснулось ему на тишот. Эвелин тоже пригубила пиво, я и Ричард пили джин-энд-тоник, становилось душно. Все более душно, говоря точнее, потому что вначале тоже было плохо. Ричард, взяв джин-энд-тоник, протискался постепенно, поскребывая ручкой голову, к входной двери "Эксцесса", и мне от бара было видно, что он уселся там в нише окна за дверью и продолжил сочинение поэмы. Может быть, поэма была об "Эксцессе". Эвелин, таща за собой сквозь толпу свою сумку, опять отправилась в сторону туалета. Мы с маленьким Эдвардом остались вдвоем, прижатые друг к другу животами.

"По-моему, она ходит в туалет колоться, -- сказал маленький Эдвард. -Героином, я думаю, или героином с кокаином. Прошлый раз, когда она вернулась из туалета, рукав ее рубашки был в мокрых пятнах на сгибе, как кровь... Темные пятна..."

"Может быть, -- сказал я, философски пожав плечами. Наблюдательность маленького Эдварда меня раздражала. -- Что мы можем сделать в любом случае?" -- добавил я, так как маленький Эдвард все еще вопросительно глядел мне в глаза. -- Может, она бегает в туалет отлить, может, у нее слабый мочевой пузырь..." -- закончил я зло. Маленький Эдвард в Нью-Йорке не в первый раз, но ему все еще мерещатся наркоманы-джанки в каждом мирно глотающем квайлюды драг-дилере.

Когда вернулся злой и одинокий Жигулин, мы с Эвелин откланялись. Я понял, что далее меня ожидает бессмысленное таскание по ночи в компании нервных, желающих поебаться молодых людей, и только.

"Слушай... -- обратился я к Эвелин, -- поедем к тебе. -- И добавил: -Если ты не возражаешь".

"Поедем, -- согласилась Эвелин. -- У меня есть четыреста квайлюдов, пол-паунда кокаина, и если ты любишь мескалин..." -- Она засмеялась, она счастлива была поразить меня изобилием наркотиков, имеющихся в нашем распоряжении. "А трава есть?" -- спросил я.

"Есть, -- заверила она. -- Хорошая, для гостей... Я не курю. Только дурь от нее в голове. Лоу-класс драг".

Мы попрощались с ребятами. Ребята каждый криво улыбнулись. У Жигулина уже была какая-то новая идея по поводу того, как с наибольшей пользой провести остаток ночи, и они тоже покинули "Эксцесс", устремившись к своему "конвертабл". Маленький Эдвард, выпивший еще пару скотчей, платил уже Ричард, скользнул по нам с Эвелин пьяными глазами, покачал головой и расхохотался.

"Дурак, -- подумал я снисходительно. -- Я еду туда, где есть полпаунда кокаина, мескалин, четыреста квайлюдов, трава... и пизда. А ты, маленький Эдвард, куда едешь ты?"

В "бьюике" Эвелин дала мне еще один квайлюд.

Она жила теперь в Бруклине. До этого она жила в Манхэттане, но теперь она купила "бьюик" и живет в Бруклине.

"Это недалеко", -- сказала она заискивающе. "Не имеет значения", -заверил ее я. После всех квайлюдов и чего там еще того, что она принимала в себя в туалете, ее слегка пошатывало, и она стала шепелявить. Но, сев за руль, повела машину резко и уверенно.

Через пятнадцать минут мы уже были в тихом провинциальном городке, вдалеке от новой волны, эксцессов и Билли Идола.

В квартире (путь туда был обычный, -- заплывший от множества слоев краски холл, две несвежие пальмы, колонны, элевейтор с якобы сделанными из нержавеющей стали дверьми, три крепких с бронзовыми язычками замка) она плюхнулась на кровать, перевернулась на спину и выдохнула облегченно: "Уф-ф!" Я подошел и как мог нежно поцеловал ее, склонившись над нею. Закрыв при этом глаза. Я знаю, что молодых женщин следует целовать страстно, женщин же ее возраста следует целовать нежно, жалея их за их усталость.

"Понюхаем? -- предложила она. -- Я нуждаюсь в энергии". -- Разумеется, я согласился. Сколько себя помню, я не отказывался от драгс никогда.

Кокаин у нее был действительно розовый -- самый лучший, какой только существует. Она взяла кусок из стеклянной банки (в таких хранят сахар или соль или зародыши в формалине) и бритвочкой в черепаховой оправе быстро и ловко стала рассекать кусок на черном зеркале, эпохи, по-моему, арт-нуво. Или, может, это копченое зеркало было подделкой, ибо как может такое зеркало прожить 50 -- 60 лет? "В обычном кокаине в два раза меньше чистого кока, чем в этом", -- сообщила мне Эвелин, продолжая рассекать розовый кусок.

Я кивнул согласно. Химические формулы меня не интересовали, так же как и процентные соотношения Нужна была энергия, значит, следовало рассечь кокаин и нюхать его. Но она была профессионал, ей хотелось поговорить о своей профессии.

Она передала черное зеркало мне. Я втянул линию одной ноздрей и линию другой.

"Как было в тюрьме?" -- спросил я, передавая зеркало ей. Спросил о профессии.

"Гнусно и скучно", -- ответила она коротко и втянула только одну линию, половину одной ноздрей и половину другой. На лице ее появилось выражение довольства. Она легла на спину и стала смотреть в потолок с тем же довольным выражением лица. За все ее щедро раскидываемые передо мной дары (пластиковый мешочек, набитый квайлюдами, она положила на ночной столик у кровати) следовало ее выебать. Но выебать ее так, свежим после кокаина, или покурить? Я с сомнением, осторожно, покосился на нее. Нет, все еще замшевый костюм, истертый и старый, а не желаемая пизда, лежал на спине.

"Ты говорила, что у тебя есть трава?"

"Да-да, есть, -- согласилась она. Только тень неудовольствия смутно скользнула по ее лицу. Она встала с кровати и принесла железную коробку и большое кухонное сито. Вывалила содержимое коробки в сито. Я поглядел в сито. Травы хватило бы и на месяц. -- Сенсимиллия", -- констатировала она равнодушно, называя сорт травы. "Живут же люди!" -- подумал я с завистью.

"В Париже такую траву найти трудно, -- пожаловался я -- С травой вообще плохо. Гашиш".

"Ливанский?" -- спросила она.

"Ливанский и афганистанский", -- подтвердил я. "А какие цены на кокаин?" -- поинтересовалась она, скручивая для меня джойнт.

"От 500 до 700 франков за грамм".

"Ну почти такие же, как здесь", -- удовлетворенно заметила она и выдала мне джойнт, а сама достала из мешочка квайлюд и откатилась в угол кровати.

Покурив, и покурив спешно, ибо замечал на себе ее нетерпеливые взгляды, недаром она проглотила столько квайлюдов и только осторожно коснулась кокаина, чтобы, не дай Бог, не вывести себя из квайлюдного чувственного тумана, я протянул к ней руку. Она даже задрожала, когда я сунул руку ей под юбку и погладил ее голый живот, так долго ждала, бедняжка... Когда после десятка минут всевозможных развлечений без члена я наконец медленно (с ней следовало делать это медленно) ввел в нее свой член, она захрипела от радости, и руки и ноги ее одновременно дернулись в сладкой конвульсии. Дернулись и на мгновение застыли. Дело было сделано, хуй был в ней, губы ее пола и волосы ее пола крепко обнимали и обвивались вокруг члена мужчины.