Юрий Дружников - В гостях у Сталина без его приглашения Страница 4

По воспоминаниям Ю.Трифонова, Твардовский лежал в кремлевской больнице вместе с Поскребышевым. Однажды Поскребышев заплакал и сказал о своем хозяине: "Ведь он меня бил! Схватит вот так за волосы и бьет головой об стол...". Пикантный аспект состоит в том, что на фотографиях Поскребышев лысый. Может быть, сбрил шевелюру, чтобы хозяин не оторвал ее? Или облысел позже? Так или иначе, царь бил холопа мордой об этот самый стол.

Я сказал о троне державы. Российская столица при Петре перебиралась из Москвы в Петербург, а при Ленине обратно в Москву. Истина времен Сталина в том, что Москва стала столицей мифологической. А реальной, но секретной столицей СССР с 34-го по 53-й годы был город Кунцево, Московской области. Западные кремленологи должны были бы называть себя кунцевологами или, еще точнее, волынологами. Если б знали тогда сей факт.

"В этой комнате прошли все последние годы, почти двадцать лет", -отмечает в письмах Аллилуева. В тридцатые годы, когда хозяин был моложе, на Ближней веселились его сподвижники. Приезжало много грузинской родни (пока она не была уничтожена). Подавались шашлыки, мужчины играли в бильярд, все танцевали под патефон, который Сталин заводил сам, ставя пластинки по своему вкусу и заставляя всех плясать. Кавказцы пели унылые песни, и "хозяин запевал высоким тенорком".

Из других источников мы знаем о его знаменитых "ужинах" с одиннадцати вечера до четырех утра, когда он спаивал всех, чтобы развязать языки. О веселых ночных застольях за этим гигантским столом, которые восточный человек уважал, когда был моложе, о его любимой хванчкаре тогда экскурсоводом не было сказано ни слова.

Цековский работник, которому довелось появляться в поле зрения Сталина последние два года, пишет, что старость и болезни пришли к нему внезапно на рубеже семидесяти лет. "Процесс старения становился все заметнее: как-то посветлели глаза цвета разведенной глины, не таким пронизывающим стал взгляд, менее твердой походка. Под большим секретом друзья сообщили, что порой он накачивался любимыми грузинскими винами, как говорится, под завязку".

Дочь Сталина вспоминает, что рядом с тем большим залом был малый, "малая столовая". Нам ее не показали, но дверь помню. Не знаю, где стоял бильярд, в который он любил играть -- это тоже государственная тайна.

-- Товарищ Сталин любил народные песни, -- сказала экскурсовод, -русские, грузинские и песни других народов. Вы видите радиолу и большую коллекцию грампластинок.

Итак, для нас, экскурсантов, он любил фольклор, а для себя -- цыганские песни и Вертинского, "упадочное буржуазное искусство".

Здесь, по воспоминаниям, которые я прочел позже, он после попоек заводил патефон и заставлял парами танцевать членов Политбюро. От стола, где они заседали, нас сразу провели в дверь рядом с рабочим местом. Спальня. Маленькая квадратная комната, пара окон, сквозь занавеси тусклый свет. Слева по-старинному высокая и довольно широкая кровать с деревянными спинками, аккуратно застеленная покрывалом. В России она называется "полуторной" и уже, чем американская a twin size bed. Подушки тщательно взбиты, одна на другой, по-деревенски покрыты накидкой. Напротив кровати платяной шкаф. Створки обычные, даже не резные. Дверцы открыты. Внутри две трети под вешалки, треть -- полки для белья.

На вешалках в шкафу, как мираж: френч и шинель с погонами генералиссимуса, брюки с широченной красной полосой, -- атрибуты гениального полководца, знакомые целому поколению. Дизайнеры проектировали уникальный костюм для одного человека. Лучшие анонимные портные мерили его перекошенную физическим уродством фигуру, чтобы скрыть изъяны. Мастерицы-золотошвейки плели узоры. Но -- один френч. А мог бы иметь одежду на целую роту генералиссимусов.

Рука потянулась, но прикоснуться я не решился. Вещи ношенные, не раз чищенные. Рядом два обычных темных мужских костюма, в которых мы его никогда не видели ни на фото, ни в кино. Носил дома один? принимал гостей? или держал про запас для срочного отлета в Вену или Цюрих? Куда упрятали его белоснежные с золотом мундиры? На полках аккуратно положены стопочками нижние рубашки, кальсоны, свернутые в шарики черные, многократно стиранные носки. Внизу две пары черных ботинок, чищеных гуталином и тоже, заметно, поистертых. А рядом, у той же стены, еще книжный шкаф. Опять книги Ленина и советских писателей. А где Макиавелли и другие его подлинные любимцы и наставники?

Помню, за пять лет до той экскурсии мой школьный учитель истории не раз повторял, что вождь ежедневно читает по пятьсот страниц. Откуда взялась эта цифра? Как даже гению, читая по пятьсот страниц в день, успеть делать что-нибудь еще? А вот оказывается, что и спустя полвека легенда жива. "Читатель он был ненасытный, -- сообщает чиновник ЦК. -- Библиотека лишь в его рабочем помещении в Кремле, по свидетельству его помощников, насчитывала более 5 тысяч томов, на даче в Волынском она была в несколько раз больше". В несколько раз, то есть 20-30 тысяч томов, -- почему бы и нет? А вот "ненасытный читатель"... С недоумением вспоминая убогую библиотеку, умещавшуюся в паре небольших шкафов, я размышляю о вкусах этого быстрочитателя и о литературе, одаренной его личными премиями в соответствии с его вкусом.

Мы между кроватью и шкафом в комнатке тесной, как в коммуналке. За окнами уже тьма. Здесь, в спальне, такие же белые учрежденческие шторы. Перед ними черный рояль, занимающий все свободное пространство. Для чего и когда появился рояль в доме отца? Светлана Аллилуева вспоминает о рояле, добавив, что не знает его происхождения. Странная забывчивость. Но дочь обратила внимание на перемещение рояля из большого зала в спальню, где Сталин на самом деле не спал. Сопровождавшая нас женщина тогда говорила так:

-- Крышка открыта, будто кто-то только что играл... Нет, товарищ Сталин сам не играл на рояле. Этот рояль принадлежал товарищу Жданову. Товарищ Сталин очень любил товарища Жданова и любил, когда тот играл. Когда Жданов умер, Иосиф Виссарионович приказал этот рояль привезти. На этом рояле играли те, кто бывал в гостях.

-- Здесь? -- вырвалось у кого-то.

-- Нет, не здесь. Рояль переносили в зал.

Стало быть, рояль принадлежал бывшему свекру Светланы Иосифовны. А где же гармошка, на которой также любил играть Жданов? Нет, гармошки не было. Между тем экскурсовод открыла дверь, которую мы не заметили. Это был еще один выход -- из спальни на застекленную террасу. Плетеная дачная мебель, кадки с землей для цветов, но без цветов. На террасе холод. Мороз зарисовал стекла узорами.

-- Последние месяцы, когда наш вождь уже не мог гулять, он любил проводить время на этой террасе, -- сказала экскурсовод. -- В ту последнюю зиму, несмотря на морозы, он любил подолгу сидеть здесь в тулупе, шапке-ушанке и валенках.

Продрогшие, возвращаемся мы в спальню, оттуда в зал. Теперь зажгли для нас свет в левой, если идти из спальни, части помещения. Здесь, на желтоватом лакированном паркете, стоят несколько кадушек с пальмами и наискосок, не увязываясь с залом для заседаний, выдвинулся вполне домашний диван с круглыми валиками и нелепо высокой вздутой спинкой, заканчивающейся полочкой для статуэток. Диван как диван. Такой же стоял и у нас в комнате до войны. Очень неудобно было на нем сидеть. Голос экскурсовода звенит и падает:

-- На этом диване вождь советского народа товарищ Сталин лежал больной и сконча...

Неоконченное слово повисло в тишине. Из глаз ее выступили самые настоящие слезы. Заплакала Нина, за ней кто-то еще из девочек. Наконец, экскурсовод справилась с собой и продолжила спокойнее:

-- Справа вы видите алые подушечки с орденами и медалями, которыми его наградили партия и правительство.

Она аккуратно и долго перечисляет, каким орденом, за что, когда. Наши глаза бегают за ее указательным пальцем. Вдоль стены, прикрывая камин, венки из бумажных цветов с железными зелеными листьями: от ЦК, от Совмина, от Союза писателей и прочих организаций, будто его еще только будут хоронить. Но студентов уже ведут по его апартаментам, разрешают заглянуть в шкафы. Значит, он все-таки умер. А если умер, для чего такая тщательная охрана? Почему нас стерегут, чтобы никто ни на шаг не отстал? И сейчас помню это чувство, тогда у меня возникшее. Чувство западни. Привезти-то привезли. А вот выйдем ли отсюда? Нас провожают в прихожую и велят одеться.

-- А где кабинет? -- робко спрашивает кто-то.

Ответа не поступает. После я прочитал у Аллилуевой, что кабинет был запроектирован архитектором. Но дом много раз перестраивался по приказам хозяина, и кабинет за ненадобностью исчез.

Для нас открыта дверь. Выбираемся на воздух. Он промозглый и сырой. Автобус отворяет дверцу. Кино прокручивается в обратном порядке: лесная дорога в слепящем свете прожекторов, проходная. Осмотр, проверка документов по списку. А когда он подъезжал, прожекторы тоже слепили? Или для него их выключали? Наконец, выезжаем на шоссе. Через полчаса нас выпускают у станции метро "Киевская". На душе пустота и странное чувство освобождения.