Шомка - Василий Стеклов Страница 4

— Кто это заходил? Савелий что ли?

— Он самый. Приходил денег просить.

— И ты что, дала?

— Нет, что ты! Ему дать, так он потом не отвяжется. До чего поганый мужик, только знает что пить и клянчить у всех деньги.

Анна недоверчиво взглянула на мать:

— А что ты ему вынесла и сунула в руку?

— А, так это деньги за работу.

— Что за работа?

— Он подрядился кастрировать Шомку. Я и не думала об этом, а он пришел стал деньги просить, так я и подумала — пусть лучше дело сделает, чем так пьянствовать.

У Анны округлились глаза:

— Кастрировать?! Да, мама, для чего? И еще деньги давать за это!

— Нет, это нужно на самом деле. Он после этого будет меньше бегать, быстрей вес нарастит. Савелий прав. Уж скоро пора забивать его.

— А он что, ветеринар, твой Савелий?

— Савелий? Не смеши меня! Он просто часто всяким таким занимается, скотину режет, большую и маленькую, кастрирует телят, поросят, уж рука набита. Мужик не брезгливый. Два года назад у Кузьмича собака вроде как взбесилась, хотели ветеринаров звать, так Савелий взял топор, ее топором так и прибил.

Анна нахмурилась и ушла в избу. Эта затея ей была не по душе, к тому же, этот ужасный Савелий будет здесь. Она помнила его немного, когда еще ходила в школу, и воспоминания были самые неприятные. Если случались где в окрестностях какие-то скандалы и драки, Савелий обязательно был в них замешан. Всегда грубый и вспыльчивый, по малейшему поводу он начинал кричать, браниться и пускать в ход кулаки. В компаниях его не любили, но побаивались и поэтому впускали. Он предпочитал водить дружбу с такими же пьяницами и дебоширами, но так как был ленив и часто без денег, то заваливался на все вечеринки и застолья, которые проходили на районе, чтобы выпить и поесть дармовщинки. И почти на каждом устраивал скандал и ругался с кем-нибудь. Часто его забирали в милицию, а один раз чуть не посадили, когда он ударил кладовщика в магазине и унес бутылку водки. Ребята, с которыми она дружила, в шутку прозвали Савелия «Эсэсовец» за его злобный и вздорный характер и за то, что его инициалы были «С.С.». Годы его изменили мало, он только потолстел, обрюзг и щетина на красном лице стала не черной, а сизой.

Савелий, однако, не пришел на следующий день как обещал. Пришел через день, перед самым обедом. Митя в это время играл во дворе с Джеком и Шомкой. Поросенок валялся на траве, и Митя чесал ему брюшко, отчего тот довольно похрюкивал и перебирал ногами.

— Сейчас, Шомка, я пойду кушать и тебе тоже принесу что-нибудь вкусного, — говорил мальчик ему.

Шомка слушал речь мальчика, помахивая лопоухими ушами, и похрюкивал в ответ. Вкусное и невкусное он не особо различал при его аппетите и всегда одинаково радостно бежал на встречу, когда мальчик приходил и протягивал ему что-то в руке. Вдруг сзади скрипнула калитка, и послышался грубый голос:

— Ну, хозяева! Я пришел, где вы там!

Митя обернулся и увидел Савелия, который на этот раз не стал стоять у калитки, а сразу прошел через палисадник во двор и мрачно озирался по сторонам. Митя поежился и встал. Шомка тоже вскочил на ноги и тревожно захрюкал.

— Эй, малой! — крикнул ему Савелий, — Беги зови бабку, чего она там!

Тут с крыльца вышла Елизавета Матвеевна и быстро прошла во двор.

— А, Савелий, а мы тебя вчера ждали. Ты и нож принес. Так чего, прямо сейчас будешь кастрировать?

— А чего тянуть? — буркнул Савелий, никак не обмолвившийся о причине вчерашней неявки, — Давай только пройдем в дом, передохну немного.

Они зашли в дом, там Савелий потребовал налить ему водки «для твердости руки». Выпил две стопки и пошел во двор, взяв с собой с полки бечевку.

— Так, Матвеевна, забирай малого и идите не мешайте, — он по-хозяйски подошел к поросенку. Митя попятился в сторону от Савелия, подошел к бабушке и прижался к ней:

— Бабушка, а что дядя будет делать? — робко спросил он.

— Да ничего, Митя, он просто посмотрит Шомку, а мы давай пойдем в избу, сейчас уже кушать пора.

— Чего делать, что делать! Пипиську отрежу ему сейчас! — со злобной усмешкой гаркнул Савелий, — А если будешь мешаться, то и тебе тоже.

И он показал Мите нож. Митя прижался сильнее к бабушке и испуганно посмотрел на нее. Елизавета Матвеевна сердито крикнула на Савелия:

— Ну чего ты мелешь, ирод! Чего ребенка пугаешь! Тебя и позвать никуда нельзя! Тьфу! Пойдем, Митенька.

Она взяла мальчика за плечи и повернулась уходить. Савелий в это время завалил поросенка на бок, прижал его коленом к земле и стал спутывать ему ноги бечевкой. Шомка стал вырываться и визжать.

— Бабушка, зачем он это делает?! Бабушка, пусть он не трогает Шомку! — Митя уже готов был заплакать.

— Тихо, тихо, Митя. Пойдем, не смотри, все хорошо.

— Я никуда не пойду! Что он хочет делать? Пусть он не трогает Шомку! — захныкал Митя и уперся на месте, не давая себя увести. Елизавета Матвеевна взяла его на руки и унесла со двора. Когда они уже были в сенях, со двора раздался ужасный, пронзительный визг поросенка. Митя вскрикнул и прижался к бабушке, Елизавета Матвеевна побледнела и испуганно перекрестилась: «Ах, Господи! Ангелы небесные! Давай, давай быстрее пойдем в избу». Она поспешно открыла дверь и шагнула внутрь, там за столом сидела Анна побледневшая, с испуганными глазами:

— Мама, что это?!

— Ну как что, Савелий… кастрирует поросенка, — дрожащим голосом сказала Елизавета Матвеевна.

— Да разве так делается?! Ну, нельзя что ли нормально, как у нас в ветеринарных клиниках. Ну, хоть укол сделать, а это живодерство какое-то! Я чуть чашку не выронила от испуга!

— Поросята они всегда так, визжат, бьются. Ох, надо было нам уйти хоть к Прасковье что ли пересидеть, — растерянно промолвила Елизавета Матвеевна и села за стол, отпустив Митю из рук.

Они поставили еду, налили чай, но есть никому не хотелось. Все сидели мрачные и подавленные. Митя хныкал и капризничал, рвался пойти во двор посмотреть на Шомку.

— Митенька, ну успокойся, поешь, — уговаривала его бабушка.

— Не хочу, — хныкал Митя, — Вы злые, я не люблю вас. Зачем вы позвали этого дядьку? Он плохой, я ненавижу его!

— Митенька, ну что ты!

— Ненавижу! Я, когда вырасту, возьму ружье и убью его!

— Мама, сходи посмотри что там, а мы пойдем с Митей прогуляемся, а то уже невозможно