До февраля - Шамиль Шаукатович Идиатуллин Страница 4

Паша поднес трубку к уху и некоторое время молчал, забавно меняясь в лице: из мечтательного оно, перескочив несколько более привычных состояний непонимания и озадаченности, стало удивительно злым. Отняв трубку от уха, Паша, будто не веря, изучил экран, дважды вызвал номер, совсем помрачнел и набрал сообщение текстом.

Ответ прожужжал тут же.

Паша прочитал, помаргивая, выбрал значок записи голосового сообщения, поднес трубку к лицу и заорал:

– Сама ты лузер!

Наташа откашлялась.

Паша, не замечая ее, стер неотправленное сообщение и опять застыл, глядя в экран, – только губы слегка шевелились.

– Я-то лузер, а текст рассылки где? – не выдержала Наташа. – Завтра старт.

Паша вздрогнул и поспешно убрал телефон.

– А, привет. Всё будет. Вечером, максимум – завтра с утра.

– Ох, Пикассо. Подведешь если…

– Наташ, ну когда я подводил, – сказал Паша уязвленно.

Наташа с готовностью выставила руки и загнула правой рукой мизинец левой, заявляя длинный перечень. Паша, махнув рукой, ушел к лестнице.

Глядя ему вслед, Наташа горько сообщила:

– Я – лузер. Во что влезла, а?

Глава третья

Сейчас зевну, понял Салтыков с ужасом, придвинул ежедневник и принялся перемножать столбиком числа и месяцы, левой рукой пересовывая ляссе с заполненных страниц к пустым и обратно. И не забывая, конечно, бросать значительные взгляды на монитор с двумя десятками таких же деловитых лиц.

Не помогло. Придавленная зевота выламывала челюсти, а ноздри распахивала, кажется, до ушей. И как раз курганский коллега завершил доклад про региональную Общественную палату и предупредительно умолк. Наступившую паузу зевок должен был порвать демонстративно и непоправимо. В прежние времена мог спасти приступ кашля, но в ковидных условиях он был совершенно неуместен и граничил с изменой – не Родине, так труду во благо ее. А выключать звук во время конференций по защищенной линии не разрешалось.

Салтыков плотно взялся ладонью за лицо, и тут Варчук объявил:

– Спасибо, с образованием разобрались. Дальше спорт и культурка, первым… так, Пенза первой, затем Сарасовск. Кофе-брейк пятнадцать минут.

– Хорошо, Борис Петрович, – вякнул пензенский коллега, как будто его кто спрашивал, и Варчук ушел с линии.

Салтыков поспешно выключил звук, задрал камеру и зевнул. Яростно, с лязгом и фиоритурным стоном, выворачивая веки и свихнув, кажется, челюсти. Зевнул еще раз, культурно-спортивно, встряхнулся, потянулся, вытер слёзы, сделал контрольный зевок, вяло ткнул в кнопку селектора и спросил:

– Баженов еще ждет?

– Да, Георгий Никитич, – сказала секретарша с интонацией, предоставлявшей начальству богатые возможности для трактовки.

– Упорный. Запускай, только быстро. И кофе мне сделай.

Дверь в кабинет тут же растворилась и возник Баженов – загорелый, подтянутый и в дорогом костюме, на котором даже депутатский значок смотрелся как дизайнерский аксессуар. Это, впрочем, не исключалось: понаделал себе брошек из платины с рубинами и лазурью и вделал в каждый пиджачок, чтобы не перестегивать. С него станется.

Под мышкой Баженов держал папочку, а в руке – чашку на блюдце.

– Здравствуйте, Георгий Никитич, – сказал он, осторожно подавая кофе Салтыкову. – Это вам, упреждаем желания.

Салтыков, хмыкнув, приподнялся, принял и поставил на стол кофе, пожал Баженову руку и отхлебнул из чашки.

– Орел, – отметил он. – И как раз вовремя. Борис Петрович сейчас за культуру допрашивать будет. Давай в темпе, что там с журналом? Успеваешь?

– Как и обещал, готовы, – отрапортовал Баженов, выставив папку на случай, если Салтыков решит проверить цифры. – Вообще без бюджетных вливаний. Открываем приветствием шефа.

Салтыков глотнул еще разок и сказал:

– Шефа – ту мач. Сам выступи.

Баженов поднял было бровь, но тут же поспешно кивнул. Салтыков кивнул в ответ и продолжил:

– И насчет «без бюджетных» не горячись, нам тоже интересно культурке порадеть. Главное – подборка Чернавина и тираж до февраля. Вручим Борису Петровичу журнал с дядюшкой – считай, шеф переутвержден.

Баженов показал, что понял. Салтыков, допивая кофе, кивнул на папку.

– KPI там какой, тыща в бумаге и три – уников?

– Так точно, – подтвердил Баженов, поспешно открывая нужную страницу.

Салтыков, изучив ее, кивнул, откинулся на спинку кресла и благожелательно добавил:

– И про весь холдинг подумаем. Что там у тебя из живого?

– Храню, как велели: печать, реклама, сайт. «Вечерку» по первому сигналу оживим.

– Ой не… Выборы точно без газет пройти надо, а там будем посмотреть. Главное – «Пламя» до февраля, добро?

Баженов кивнул и встал по стойке «смирно для гражданских». Салтыков крепко, с хлопком, пожал ему руку.

– Не задерживаю. Подавайся на тендер, копейку забросим, к лету KPI сделаете – отдельной строкой заведем. Держи в курсе. Счастливо.

Он зевнул вслед Баженову, встряхнулся и внес в тезисы доклада пункт про хранение богатых культурных традиций на примере возрождения областного литературно-художественного журнала «Пламя», из которого в свое время шагнул в большую литературу великий классик и гордость как советской литературы, так и Сарасовской области Анатолий Чернавин. Менее известный – и этого уже Салтыков, конечно, не скажет, – как любимый дядюшка замглавы администрации президента Бориса Варчука.

Глава четвертая

Печатать, держа ноутбук на коленях, неудобно. Но стол Наташа протереть так и не собралась, а без этого касаться побитой и растрескавшейся лакировки просто опасно: можно поцарапаться, поймать занозу или подцепить какую-нибудь заразу, с тучных времен заждавшуюся шанса распространиться.

Это крыло третьего этажа пустовало лет десять. Его, насколько помнила Наташа, пробовали сдавать после закрытия «Пламени», но арендаторы сбегали, не вытерпев даже пробного срока. Потом издательство вместе со зданием несколько раз переходило к новым владельцам, всё более бестолковым и не имеющим представления о СМИ и полиграфии, так что запустение распространилось и на другие этажи. Потом совместный налет налоговиков и пожарной инспекции разогнал уже и владельцев. Потом издательство досталось Баженову, который немедленно заявил не наполеоновские даже, а македонские, с обеих рук и на ходу, планы. Потом случилась пандемия с официальными и неофициальными локдаунами. А теперь вот планы Баженова резко, что называется, претворялись в жизнь – Наташиными в основном усилиями. Почему именно ее и как так получилось, Наташа не понимала до сих пор. И даже радоваться особо не могла.

Впрочем, радоваться по-настоящему – она давно не могла. Четырнадцать с половиной лет, если точно.

Наташа поежилась от шороха, качнулась в драном кресле, выволоченном из-за стола, вздохнула и приступила к последней странице. Профессионализм не пропьешь. Радости нет, кругом болваны, а на дворе мерзкий ноябрь, но ручки и голова дело помнят – и умеют успевать к дедлайну даже с самыми мутными, политесными и раскланивающимися во все нужные стороны текстами.

Дверь стукнули и тут же распахнули. Наташа попыталась встать. Баженов, весь из себя блестящий и красивый, показал, что не надо.

– Здрасьте, Сан Юрьич.

Баженов сообщил,