Белая. Разговор через стенку больничной палаты - Елена Эдуардовна Бодрова Страница 4

На глаза навернулись слезы. Отец взял мой костыль, который лежал между нами, хотел, видимо, переложить и, может, пододвинуться ко мне поближе. Может быть, даже обнять. Но вдруг уставился на него, как будто впервые увидел, погрустнел, посмотрел на меня, потом снова на костыль. Я отвернулся, а он так и остался сидеть на прежнем месте с костылем в руках. Как будто ему совестно было выпустить его из рук.

– Мог бы и не приходить. Тебя никто не заставлял, – сказал я. – Я тут нормально. Даже гуляю вот.

– Меня никто не заставлял.

– Вот и не приходил бы.

– Ты не хочешь?

Я отвернулся еще сильнее, хотя дальше уже некуда было. Я уже смотрел себе через плечо. Там было дерево. По листу полз точно такой же муравей, как и по костылю несколько минут назад. Интересно, это тот же муравей или просто похожий?

– Антон, я приду еще. Прийти?

– Папа…

– Я приду.

Папа встал. Осторожно, как что-то хрупкое или живое, облокотил мой костыль о скамейку.

– Ну, пока, – сказал он. Я видел его руки перед собой. Пальцы сжимались и разжимались. Я не поднял глаза.

– Пока.

Папа ушел, я смотрел ему вслед. Он прослеживался между ветками этого дерева с муравьем, пока не исчез за одним из листьев. Я приподнял этот лист пальцем, но папы там не было.

9

Я сорвал тот лист. Сейчас он лежал в моей тумбочке вместе с шоколадкой. Просто для того, чтобы было что-то зеленое в комнате, а не только белое. Только поэтому.

Зашла медсестра. Сегодня это была другая женщина. У нее сердито поджаты губы. Она вкатила капельницу, жестом приказала мне ложиться. Я лег. Вену она нашла сразу. Наверное, потому что она уже помечена красной жирной точкой. Воткнула иглу. Я уже привык к этому и даже не жмурился, а хладнокровно смотрел, как меня протыкают. Даже с каким-то злорадством. Или равнодушием. Не могу определить точно.

Привычно обратился взглядом к потолку. Надо было запрятать лист под подушкой. До тумбочки я теперь не дотянусь, а смотреть на лист было бы приятнее, чем на потолок. Или хотя бы чередовать: лист – потолок – лист – потолок.

Можно еще считать от одного до ста, а потом в обратном порядке. Я пробовал, первые разы это было даже интересно.

Из розетки послышался стон. Затем еще один, погромче.

– Опять эта дура, – процедила себе под нос медсестра, пододвинула капельницу еще ближе к моей кровати и поспешно вышла.

За стеной зашуршали, зашебуршились, послышались громкие всхлипывания, шаги. Короткий вскрик и протяжный стон. Еще шаги, еще шебуршание. Затем все стихло. Я лежал в каком-то оцепенении, боясь пошевелиться. Комнату заливал веселый дневной свет, бросая на стены большие солнечные квадраты.

10

Я лег, вытянул руки на одеяле и разглядывал плафон. Он круглый с блестящей каемкой по краю. Как пуговица на полотне-потолке. Я его замечаю, только когда лежу вот так и пытаюсь заснуть. Хотел достать из тумбочки лист и положить рядом с подушкой, но передумал.

– Антоша.

Я подскочил от неожиданности. Только что было совсем тихо, и вот на тебе. Опять.

– Антоша, – повторил голос за стеной.

Я повернулся на бок.

– Привет, – сказал голос.

Я повернулся на другой бок и закрыл ухо подушкой. Вроде помогло. Я лежал так минут десять, наверное.

– Антоша, – услышал я сквозь подушку.

– Не зови меня! – не выдержал я. Сказал так прямо в пустые глазницы розетки. С той стороны послышался тяжелый вздох.

– Привет, – сказал голос неуверенно.

– Пока, – ответил я.

– Антоша.

– Не зови меня.

– Привет, Антоша.

– Отстань, а?… – сказал я в самую розетку.

– Я люблю тебя.

– Что? – я повернулся и непонимающе глядел в лицо розетки. Как будто это она сказала.

– Я люблю тебя.

– Ты меня даже не видела.

– Я люблю тебя.

– Заело, что ли?

– Антоша.

– А, точно, ты же психичка.

– Я Дылда.

– Длинная, что ли?

– Антоша, ты хороший.

– С чего ты взяла?

– Просто.

– Хватит со мной говорить.

– Я люблю тебя.

– Замолчи, ладно?

– Антоша.

– И не называй меня Антоша. Я Антон.

– А я Дылда.

– Чувствую себя полным придурком.

– Ты хороший.

Я замолчал, надеясь, что, наткнувшись на тишину с моей стороны, она отстанет. Еще не хватало заводить светские беседы с психичками через розетки.

– Антоша.

– Антоша.

– Антоша.

– Антоша.

– Да заткнись ты!

Она заткнулась. Ненадолго. Послышался тихий стон. Тягучий, как смола, он нарастал. Как будто кто-то зачерпывает ложкой и тянет-тянет его вверх, а он все не кончается. Я зажал уши. За стеной опять послышались шаги и шебуршение, как было днем. Я открыл уши. Стон стал тише, но не прекратился.

Он перемежался всхлипываниями и жалобным «не надо».

– Руки ей держи, – раздался сдавленный голос. – Руки!

Несколько торопливых шагов по комнате, всхлипывания, «не надо», еще несколько шагов, звук пружин кровати. Стихло.

Я смотрел на провод, идущий от розетки к потолку. Провожал глазами все его изгибы. В голове раз за разом повторялось: сдавленно, как из подземелья, «руки ей держи», жалобные всхлипы «не надо», удаляющиеся шаги и звук закрывшейся двери. Тихий такой звук, какой-то недоговоренный. Может, поэтому он продолжался и продолжался в моей голове?

Я повернулся к розетке. Провод от нее все так же бесконечно уходил вверх.

– Дылда, – прошептал я. Тишина.

Что ж, я хотел, чтобы она замолчала. Я отвернулся от