Случай в маскараде - Майя Александровна Кучерская Страница 4

Звякнул мобильник: это была эсэмэска от Насти, ассистентки. Петя, не читая, отправил ей мигающую гифку-елочку и короткий текст: «На каникулах меня нет, с наступающим!» И снова отключил мобильный.

4

Все кончилось в одночасье. Не прошло и пяти дней.

Ранним утром второго января, когда страна медленно выбиралась из анабиоза, Петр Васильевич Курочкин и остальные официально выявленные и невыявленные пострадавшие обнаружили, что их мохнатые уши исчезли, а хвостики сгинули.

Петя почувствовал, что свободен, проснувшись на рассвете. Катька посапывала, отвернувшись к стене. Петя уже освоенным движением провел ладонью по голове, такая у него завелась привычка: изредка поглаживать свои ушки, проверять, как они там. Но на этот раз ладонь скользнула по знакомой голой лысине. Там было так же пусто, как прежде. Петя медленно провел по голове ладонью еще раз, на всякий случай, – ничего. Сунулся вниз: исчез и хвост. Как никогда и не было. Петя усмехнулся, замер, и сейчас же чувство потери больно укололо сердце.

Да, поездку в Альпы пришлось отменить, но это были счастливые четыре дня – свободы, новой близости с родными, их жалости и его совсем другой, более благодарной любви к ним. Как же славно они встретили Новый год! Сколько смеялись.

Нет, не проклятие это было, а настоящий новогодний подарок.

Петя тихо поднялся, с помощью все того же Катькиного зеркальца изучил осиротевшую лысину и обнаружил на голом, покрытом легким пушком поле три коротких белых волоса. Подумал-подумал и решил их не трогать. Пусть растут, а что? Сувенир на память.

Он усмехнулся и взял молчавший все эти дни мобильный – проверить, как там у остальных, тоже обратно очеловечились? Телефон ожил, засиял знакомыми иконками и десятками полученных в эти дни эсэмэсок.

Первой была Андрюхина: «Заяц белый, через три дня стартуем, на озере такой лов, ты с нами?»

Ноябрь 2020, сентябрь 2024

Кто живет в башенке?

А.М.К.

1

Больше всего на свете Андрюша любил воскресенья.

В этот день он даже просыпался раньше обычного. Бежал к маме проверять.

Не пора?

Ну, куда ты ни свет ни заря, – сонно вздыхала мама. – Босиком! Шесть утра, на улице тьма египетская… Ну, иди сюда. Только, чур, еще поспим. Тут у меня один Барсик, тут другой.

Их дымчатый и уже пожилой Барсик любил поспать у мамы в ногах, но под утро перебирался поближе. Андрюша забирался к ней под другой бочок, мама гладила ему спинку, и просыпался он только от запаха, густого, ванильного. Просыпался с предвкушением счастья: воскресенье! Вот почему сегодня не каша, а оладушки.

Андрюша вскакивал, бежал умываться, кое-как натягивал колготки и футболку, садился за стол. Обжигаясь, глотал оладушки и все равно не успевал… В коридоре звенела озорная торжествующая трель.

Андрюша бросался к двери. До замка́ он не дотягивался, мама мягко отстраняла его, поворачивала защелку – на пороге стоял кто-то такой знакомый. Заснеженный, в рыжей мохнатой шапке, с аккуратными темными усами, в запотевших очках, невысокий, толстый от куртки – папа? Каждый раз немного другой. Андрюше требовалось несколько мгновений, чтобы убедиться, узнать: он?

Папочка! Папа!

Папа всегда был с аккуратной сумкой из черной болоньи, сшитой когда-то мамой, и вынимал из черноты то коробку эклеров, то маленький грузовичок, то фломастеры.

Мама вздыхала.

– Сколько раз просила. Избалуешь его. Всё у нас есть.

– В следующий раз кляну-у-усь. Буду пу-у-уст. И гру-у-устен, – тянул папа шутливо, но мама не улыбалась. Тогда папа поводил носом:

– Как вкусно у вас тут пахнет!

Андрюша знал: если папа так сказал, значит, мама посадит его пить кофе с оладушками. И папа будет пить кофе и что-то рассказывать ей, посмеиваясь, про свою работу, реактивы, пробы, завлаба и еще про каких-то неизвестных людей, которые мешали папе… Потом мама станет что-то папе объяснять, и тут они обязательно начнут ссориться, тогда папа встанет. Правда, в последнее время ссорились они всё реже: мама перешла в другой институт, прежние люди, из раньше общего их института, уже не очень ее волновали, и от папиных разговоров про них мама теперь скучала. Вот и сегодня: обошлось! Папа быстренько выпил кофе, съел парочку оладушков, а вскоре мама проговорила, словно бы с неохотой:

– Ну что? Одевайся.

Через несколько минут Андрюша был готов. Плотные зимние штаны с начесом, пальто, шапка-ушанка, валенки, варежки на резиночке – всё на месте.

– Ты бы так в садик одевался! – качает головой мама. И смотрит на папу строго:

– Вы надолго сегодня?

– До самого до вечера! – выпаливает папа.

Андрюша заливается смехом. Но маме не смешно, она недовольна: а спать? Сон днем? А обедать? Бутербродов хоть возьмите. Замучаешь ведь ребенка.

– Мамочка, но это же только сегодня! – хнычет Андрюша.

– Ладно, – вздыхает мама. – Сегодня мне будет, чем заняться. Так что можете и погулять, – глаза у нее вдруг становятся хитрые.

Папа водил его и в зоопарк, и в кукольный театр – тот, что был рядом, и далекий, с волшебными часами, но сегодня он произносит: ну что, в Бум-бум?

Андрюша подпрыгивает. Он любит в Бум-бум. Когда-то, когда был маленький, он называл так сад имени Баумана.

2

Деревья у них во дворе в белом инее, стоят притихшие, сонные; солнце спряталось, но где-то неподалеку; тучи сочатся светом; по кустам бегают розовые и желтые искорки. Мороз совсем легкий, и снег под валенками поскрипывает глухо, мягко. Папа шумно втягивает воздух: то, что надо! Идеальная для прогулки погода. А пахнет-то!

Андрюша тоже вдыхает поглубже: пахнет морозом, сухим снежком, зимой и жареной картошкой из окна. Кто-то глухо бьет веником по ковру, чистит его снегом. Они выходят на длинную белую улицу. Машин почти нет – воскресенье. Только один троллейбус прогудел мимо, и снова все стихло.

Обычно папа сажает Андрюшу на санки с голубым, сшитым мамой матрасиком, везет до самого сада, но сегодня Андрюше хочется идти рядом, и он шагает, держась за папину руку в толстой перчатке, а другой рукой тянет санки, сам.

Рядом с папой их протяженная улица с домами делается необыкновенной. На одном доме, оказывается, рычит лев с разинутой пастью, на другом устроилась каменная сердитая женщина с длинными волосами, на третьем птица: сегодня только клюв и глаза торчат, остальное покрыто снегом.

– Это улица знаменитая, – рассказывал папа, – здесь даже Пушкин бывал!

– Я знаю Пушкина, – радостно перебивает Андрюша, – нам в садике его показывали.