Сергей Лукницкий - Начало Водолея Страница 40

Винченца задремала. Наш Герой посмотрел на нее и впервые подумал о том, что нет большей пытки для писателя, чем когда любимая женщина, самая дорогая и вкусная, самая волшебная и милая, могущая все, не может хотя бы для фарсу взять вот эдак и почитать рукопись ли, или книгу собственного мужа.

Не может, потому что его родной язык - русский, а он такой трудный, что даже их любовь не способна правильно расставить падежи.

Перо запропастилось неизвестно куда.

Он так и не нашел его, смотрел на сперва дремлющую, а потом уже в отчаянии уставшую его ждать жену и заснувшую так же красиво, как и ждущую. Он подумал, что иностранки умеют себя подать, быть красивыми и нравиться. Наших бы деть как их. И обещают, что лет через пять удастся.

Он достал шариковую ручку вместо шикарного убежавшего куда-то "паркера" и, расписав ее, принялся было вычерчивать свое имя, что всегда было у него верным признаком того, что сейчас вот-вот его осенит и покрытым письменами окажется уже целый лист, а там пойдет... Но не тут-то было.

Натура - вот она, перед глазами. Опиши волшебное тело той, которую любишь, ее щиколотки, бедра, ямочки на них, шею, покатость плеч, опиши подушки, на которых она не лежит, а возлежит, и волосы, которые эти подушки обнимают.

Но нет. Если бы писатели были такими умными, их было бы значительно меньше.

Он посмотрел в зеркало. И вдруг увидел там маму. Кто похож на мать, тот бывает счастливым. Видение исчезло, пригрозив ему лечь спать и прекратить бездарное сидение за столом.

Но глупый Наш Герой, вместо того чтобы бросить и задрипанную ручку, и бумаги, и прилечь рядом возле женщины, которую многие окружающие считали чудом, и огладить бы это чудо, провести пальцем по ее лбу, носу, осторожно по верхней губе и подбородку, перейти потом на шею так, чтобы не потревожить ее сон, дотронуться до груди и мягко, уже не пальцем, а ладонью - ее живота и там, услышав знакомое: "иди", вдруг неистово учинить бы творчество в первозданном, земном смысле этого слова, - как всякий русский писатель, испорченный безденежьем и революциями, сомнениями и табаком, вместо того чтобы замучить до смерти в объятиях родную женщину, вместо того чтобы наконец довести до бесчувствия любимую (хотя, в банальном, философском смысле этого понятия, лучше служить матери, чем всегда), с тоской стал решать перед измятым листом бумаги бесконечные вопросы "что делать?" и "кто виноват?".

Винченца меж тем спала, а Наш Герой, все реже поглядывая на нее, принялся наконец записывать, досочиняя то, что давно уже отмечено было в его записной книжке, а именно как раз про то волшебство и про то, что волшебник приходит только к тому, кто его ждет. И поэтому никогда он не придет к его Винченце. Да-да, не придет. Он ведь, надо думать, ищет дух, а не тело.

Посражавшись полчаса с листом бумаги, Наш Герой наконец смилостивился, устал и прилег рядом с женой, но лежал не долго, начал засыпать, а потом, уже сонный, встал, выключил забытый над письменным столом свет, и, совершенно не думая о том, что именно она, лежащая рядом, подарила ему вдохновение, отодвинул ее ноги ближе к стене, чтобы было побольше места, и окончательно заснул.

А во сне, во сне, который тотчас же, как видеоролик, предстал перед его сознанием, он увидел то, о чем давно уже мечтал.

Он увидел чудо.

Собственно, он с самого начала сна понимал, что такого не может быть, но, тем не менее с самого начала же вдруг расслабился и поддался неведомым силам.

Вероятно, мозг его не спал полностью, потому что контролировал происходящее. И все. Что происходило с ним, он знал, как будто второй или третий раз читал знакомую книгу. То самое, что было теперь с ним, происходило и с тысячью очевидцев, сумевших, покопавшись в глубинах памяти, восстановить главное, о чем думает человечество с момента своего существования.

Оно думает о жизни и смерти.

Во сне он совершенно явственно видел себя лежащим рядом с Винченцей, причем она виделась ему "не в фокусе" и ее изображение напоминало плохо сделанную нечеткую фотографию, а все внимание его было сосредоточено на самом себе.

Его тело выглядело неподвижным и безмятежным. Иногда по нему пробегала дрожь, которую он никогда не ощущал доселе.

Присмотревшись, он обнаружил, что оно покрыто голубым контуром, незаметным. Если не обращать на него внимания.

Вдруг этот контур слегка сместился, и Наш Герой почувствовал в теле, которое он продолжал до этого мгновения ощущать, необыкновенную легкость, такую, словно с него сняли уздечку или сковывающие рамки. Тело стало воздушным, и он уже готов был приподняться в воздухе над кроватью, но отчего-то раздумал это делать.

Очертания его тела в это время сдвинулись еще раз, и вот уже контур головы лежит на груди у его собственного тела и продолжает еще сдвигаться, а самое тело продолжает безмятежно и неподвижно покоиться, словно бы спать.

Наш Герой с любопытством наблюдал это превращение и вдруг отвлекся, а как раз в это время контур, окончательно освободив его, взмыл к потолку.

Несмотря на темень, в комнате казалось светло. Винченца перевернулась на другой бок и, просунув свою ногу между его ног и положив одну руку на его грудь, продолжала спать.

Он знал, это ее любимая поза. И, несмотря на то что он не был теперь в своем теле и не был в границах контура. А смотрел на все это откуда-то извне. Ему казалось, что он чувствует ее тяжесть.

А на столе покоились страницы, на которые ему теперь уже было совершенно наплевать, но тем не менее он подлетел к ним и, перечитав, даже поправил несколько ошибок.

"Крошка любимая, солнышко мое, - было написано на листах, - ласточка пестрокрылая, птенчик весенний, послушай, моя девочка, ответ на нечаянный, так давно заданный тобою вопрос: помнишь, много лет назад, когда я еще только за тобою ухаживал? Ты спросила меня тогда, чем творческий человек отличается от обычного и, вообще, есть ли какая-нибудь разница. Я не помню наверное, что я тебе ответил тогда, но чувствую, что-то сугубо теоретическое и наверняка заумное. Мне хотелось тебя поэпатировать.

Тогда эпатаж удался.

Сегодня днем ответ на этот вопрос пришел сам собой. Я сотворил эксперимент, сотворил его случайно, ибо все. Чем ты занимаешься, все твои бумажки лежали на столике у тебя на работе, и мне вдруг захотелось вылить все их содержимое в одну пузатую, никому не нужную книгу. Я это сделал, и ты знаешь, что получилось в результате? В результате получилось самое настоящее золото! Но не мне принадлежит честь в его открытии, не мне, а тем бесчисленным авторам, которые нанесли тебе всей этой окололитературной муры и положили на этот столик. Не будь их, и не принеси они все это, и не положи их в одно место - ничего бы не было. Но во времени и в пространстве все литературно-химические смеси попали в одну точку, и вот тут-то начался эксперимент.

Твой научный руководитель видел на столике все эти бумаги, но воедино их не слил, ибо знал, заведомо знал из учебника, им же самим написанного, что ничего не получится, итальянский козел и меценат Дженти, который, ты говоришь, страстно в тебя влюблен, тоже их видел, но ему гораздо более приятно было тобой владеть, чем помогать тебе. И он их слить побоялся, а вот я, ничего в литературоведении не понимая, нахулиганил. Я ведь не критик, да, честно говоря, мне твои штучки надоели, и вот, чтобы ты побыстрее собралась домой и не засиживалась бы подолгу в нерабочие часы в твоем институте, я просто смешал все воедино, чтобы получилась в данном случае серая книга, которую бы ты, обозвав меня, выкинула бы вон.

Но моя цель была достигнута - домой бы мы ехали вместе. Я спешил, я приехал за тобою на нашей красненькой машинке, которую поставил у подъезда института под знаком "Стоянка запрещена". Каждый раз, когда я за тобой заезжаю на работу, мне приходится платить очередной книгой милиционеру, потому что я всегда ставлю машину у этого знака, и впредь буду так делать, потому что это лучше, чем ставить машину далеко - тогда бы ты, усталая после работы, шла куда-то, где нет такого знака, а есть стоянка, и твои бы прелестные ножки, облаченные в сапоги, мерзли бы в стужу.

Итак, я спешил, потому что из окна увидел: на перекрестке появился милиционер... - и по невежеству слил всю твою дрянь воедино. Нечаянно получилось золото.

Это я говорю, конечно, к примеру, никакого золота из муры, которой ты занимаешься, не получится никогда, даже если экспериментировать буду я, но примерно то же самое происходит с писателем, художником, музыкантом.

Он совершает открытие нечаянно. Более того, тогда, когда и он, и все окружающие знают, что здесь, в этой области, уже все опробовано и ничего нового быть не может.

И вот здесь является одна странная вещь. Ты помнишь книжку "Незнайка в Солнечном городе"? Там говорится о том, что Незнайка узнал от своей приятельницы Кнопочки, что для того, чтобы встретить волшебника, надо всего-то совершить три хороших поступка, и принялся, естественно, эти поступки совершать. Кто бы, интересно, не хотел встретить волшебника?