Мирза Ибрагимов - Слияние вод Страница 41

- Тебе не холодно, ханум? Может, шинель накинуть?

- Нет, мне хорошо.

Салман показал на сверкавшее от мелких капель, будто сказочное, дерево у дороги,

- Посмотри, как красиво! Ни роса, ни дождь, - только в Мугани бывает такая светлая весенняя изморось.

- Никогда не видала такого чуда, - призналась Майя. - Вот как удачно, что мы встретились!

- А я счастлив! - прошептал Салман. - Едва из дали я увидел тебя, как в груди моей вспыхнула лучезарная радость... Моя покойная мать не раз говорила: "Сынок, счастье ищи на дороге. Встретится белолицая невысокая полная женщина - продолжай спокойно путь, удача сопутствует тебе. Если ж наткнешься на загорелую худую старуху, тотчас возвращайся обратно: горя хлебнешь!..." Не упрекай, ханум, что я тоже влюблен немножечко в такие старинные приметы: от матери и отца перешло. Кажется, ты тоже любишь народные изречения?

- С чего вы взяли?

- Вижу. Эх, ханум, вы, горожане, думаете, что в деревнях-то живут первобытные дикари! Вам и в голову не приходит, что каракулевые папахи украшают героев, храбростью превосходящих львов! Мы тоже любуемся звездами в небесах и чистыми, словно звезды, очами красавицы. Не только куропаток, прячущихся под кустами, ищем, но и райские цветы. И в нас бьется сердце, полное любви и обожания.

Салман говорил гладко, с напускным волнением, как примерный ученик, выучивший назубок стихотворение, а Майя, не придавая его словам никакого значения, думала, что бухгалтер, видно, любит почесать язык, но в общем-то человек сердечный, приветливый.

Лошадь чего-то испугалась, всхрапнула, метнулась в сторону и помчалась, закусив удила, по извилистой, исчезавшей в кустарнике тропинке.

Майя невольно прижалась всем телом к Салману.

- Что случилось?

- Волк где-то близко, в зарослях, - со спокойствием бывалого муганца ответил Салман. - У моего красавчика нюх борзой собаки. Чуток, как дикий гусь. На весь мир не променяю такого скакуна!

А конь вынес их из густого камыша, перепрыгнул через арык, и Майя увидела огромную отару ягнят.

Ягнята разных мастей - желтые, серые, каштановые - разбрелись по степи, то сбивались в кучу, то расходились, то ложились, похожие на сугробы грязного снега.

Пастух в белой барашковой шапке, в накинутой на плечи шубе медленно шел посреди отары, насвистывая, размахивая длинной палкой.

- Ах, негодная, подкралась! А я - то думал, - волк! - воскликнул Салман и сбросил с плеча двустволку. - Теперь держись, - велел он Майе; раздался гулкий выстрел, конь заплясал, вспугнутые ягнята метнулись к пастуху, ища защиты.

Взрывая копытами сырую землю, расшвыривая комья грязи, лошадь понеслась прямо в заросли, и Майя еще крепче уцепилась за Салмана, чтобы не слететь с лошади.

- Держись, ханум! - кричал он во все горло. - Вот она, проклятая, не ушла!

Истекая кровью, большая рыжая лисица била хвостом, царапала когтями землю, хрипела и ползла в кусты, все еще надеясь спастись, а когда лошадь ударила ее копытом, в предсмертной тоске хищница укусила свою лапу.

- Какая тяжелая смерть! - вздохнула Майя, глядя, как извивался в последних судорогах зверь.

- Ишь как ловко подкралась! - говорил, тяжело дыша, Салман. - Минутка еще - и ушла бы. Ладно, я помогу ей околеть...

И направил упиравшегося коня на лисицу; копыта с хрустом пригвоздили ее к земле; всхрапнув, высоко задрав хвост, лошадь выпрыгнула из кустарника, словно ей самой было омерзительно давить беспомощное животное.

- Что вы сделали! Стыдно! - сказала Майя.

- Что поделаешь, - засмеялся Салман. - Еще ни одна моя пуля не пропадала зря. Лошадь шарахнулась, вот и попал не в голову, а в живот.

Подбежал пастух, схватил за хвост лисицу, потащил ее, пятная кровью траву, а Салман начал хвастливо рассказывать ему, как издалека приметил рыжую и подбил метким выстрелом.

3

Майя ехала молча. Ее поразило, с какой холодной жестокостью Салман прикончил раненую лисицу, а тот, заметив, как замкнулась Майя, пытался оправдаться.

- В прошлом году возвращался из Сальян, вот так же выскочила из засады лиса, распорола живот ягненку. Кто хоть раз это видел, - лисицу не пожалеет, нет! Своими руками задушит. Я лисиц ненавижу потому, что сердце уж очень доброе, ягнят люблю! - Эти слова так понравились Салману, что он повторил с грустью: - Сердце уж очень доброе, ягнят люблю...

- А почему у пастуха нет собаки?

- У некоторых есть. Обычно волкодавов берут на яйлаги, там волки. Не приведи бог в горах с ними встретиться!

- А у нашего колхоза много баранты? - заинтересовалась Майя.

- Да не так уж мало. А скоро станет еще больше. Рустам-киши - хозяин мудрый, расчетливый...

Воспользовавшись тем, что увлеченный собственным красноречием Салман опустил поводья, лошадь пошла шагом по извилистой тропке вдоль небольшого озера. Время от времени из камышей взлетали, со свистом рассекая крыльями воздух, дикие утки и гуси. И снова воцарялась тишина, глубокая, словно это степное озеро. Вдруг лошадь подняла уши, нетерпеливо заржала и пошла крупной рысью, стуча копытами по глинистой, плотно вытоптанной тропе.

- Табуны почуяла, - объяснил Салман. - Здесь зимуют наши стада и табуны.

Становище "Новой жизни" было расположено за приозерными камышами. Несколько плетенных из хвороста, обмазанных глиной сараев и хлевов для овец и три палатки стояли на равнине, окруженные грудами мусора, золы от костров, овечьего помета. В одном из загонов, огороженных камышовой изгородью, толкались и блеяли новорожденные ягнята. Эта мирная картина пришлась по душе Майе. Между сараев ходили женщины с кожаными наколенниками, обвязав поясницы шалями. Тут же играли грязные, взъерошенные, будто галчата, дети. Завидев всадников, они помчались навстречу. Женщины, вытирая шалями голые до локтей руки, побросали работу и тоже поспешили вслед за ними.

- Давайте отдохнем, я устала, да и посмотреть хочется, как здесь живут, - сказала Майя.

Салман повиновался с заметной неохотой: он уже раскаивался, что не следил за своевольным жеребцом, разрешил ему идти куда вздумается.

У высокой палатки стояла черноглазая девочка лет тринадцати; она так резко отличалась от других детей, что походила на одинокий мак, расцветший в пшенице... Вьющиеся черные волосы рассыпались по плечам, окаймляя заостренное личико с блестящими задорными глазами и крупными яркими губами.

Пока детишки, подталкивая друг друга локтями, перешептывались, рассматривая Майю и Салмана, девочка у палатки стояла неподвижно, закинув голову с надменным видом. За ее юбку цеплялся трехлетний малыш в рваной рубашонке.

Майя направилась к черноглазой девочке. Та отступила на шаг, а ребята, окружив плотным кольцом Майю, присмирели, ожидая, что будет дальше.

- Здравствуй, черноглазенькая! Как зовут-то?

- Так и зовут: "Гарагёз!"5 - смело ответила девочка.

- Подходящее имя. А малыш кем тебе приходится?

- Брат.

Майя вынула носовой платок, хотела вытереть нос мальчугану, но он спрятался за юбку сестры и вдруг пронзительно заплакал.

Из палатки донесся слабый женский голос:

- Кто там? Веди ребенка сюда.

К Майе и Салману подошли чабаны, сопровождаемые двумя огромными псами. Собаки лаяли, пытались броситься на чужих, но строгие окрики чабанов быстро их образумили.

Заведующий фермой чабан Керем, до самых глаз заросший черной бородою, поздоровался с Салманом за руку. Его помощник - юноша с легким пушком над верхней губою - застенчиво взглянул на Майю и отвернулся: видно, застеснялся. Салман объяснил, кто такая Майя, - тогда чабаны поклонились, протянули и ей тяжелые грубые руки.

Гарагез с братом вошли в палатку. Майя последовала за ними. В углу, на старой, каким-то чудом заброшенной сюда тахте, лежала женщина; седеющие волосы рассыпались по ее плечам, на бледном лице проступили темные пятна. Мальчик подбежал к ней и плакал, прижавшись к впалой груди, а мать гладила его по голове, стараясь успокоить.

- Кто тут живет? - спросила Майя.

- Я, я живу, - ответил чернобородый чабан, под хватывая плачущего сынишку. - Моя семья. Как имя? Керем наше имя. Это наша жена, это наши детки... - И, взяв на руки мальчика, вытер ему глаза. - Не реви, не реви, в нашей семье плакать не полагается!

Неожиданно в дальнем углу палатки раздался слабый писк. Майя вздрогнула. Когда глаза привыкли к полумраку, она разглядела привязанную к шесту люльку. Ребенок закричал еще пронзительнее... Майя подошла, нагнулась и увидела, что в люльке лежали два запеленатых младенца головками в разные стороны: один спал спокойно, а другой, сморщив красное личико, заливисто, что есть духу визжал.

Майя взяла крикуна на руки, и он тотчас замолчал, стал искать грудь... Гарагез сунула ему соску, младенец зачмокал и зажмурился.

- Близнецы?

- Да, да близнецы, - кивнул Керем. - Пять месяцев уже... Это, - он показал на лежавшего у Майи крикуна, - Хури, а это Пери.

Он осторожно взял у Майи ребенка и начал качать. От рубахи, от брюк и даже от бороды Керема пахло бараньим салом и собачьей шерстью. Майе чабан нравился: степенный, рассудительный, сразу видно - добродушный.