Анатолий Найман - Каблуков Страница 41

Актриса замечает - или делает вид, что только что заметила, корреспондента и с преувеличенной радостью машет рукой. "Хотите, познакомлю?" - говорит он врачу. Не дожидаясь ответа, идет к ее столику и после коротких переговоров - бo льшую часть времени с грузином - приводит с собой. По совпадению или потому, что узнал, пианист, до того просто перебиравший мелодически клавиши, начинает катить острый до привязчивости танцевальный ритм. Корреспондент успевает что-то коротко сказать ей. С первых тактов включившись в него, актриса подходит к врачу, ни слова не говоря, поднимает и увлекает на площадку перед эстрадой. "Эта музычка мне откуда-то знакома", - произносит она насмешливо. "Это из недавнего фильма, лепечет он. - Вы в нем снимались". Она искусно, а он, наоборот, своей неумелостью придают движениям прелесть и зажигательность, которые быстро захватывают зал. Она, по всей видимости, не столько танцует, сколько еще и показывает себя танцующей в фильме. Фокус в том, что снова и снова повторяется один и тот же простенький музыкальный рисунок, темп не возрастает, только в каждую его единицу вкладывается все больше хореографии - тоже простенькой, но берущей темпераментом и четкостью. Последний аккорд, представление кончается, публика заходится в восторге, бурно апплодирует, кричит, свистит.

Врач отводит актрису к ее столику, возвращается к своему. "Вы что хоть пьете? Водку? Налейте. В рюмку, в фужер - без разницы. Я запойный, мне нельзя нисколько". Выпивает, хочет налить еще, но так же решительно, как взял, отставляет графин. Хочет что-то сказать, начинает, обрывает себя, замолкает. Опять осматривается, быстро переводит глаза с одного сидящего на другого, не замечает приветственного жеста и улыбки, посылаемых актрисой, демонстративно враждебного взгляда ее кавалера. Словом, не находит себе места. Наконец, решительно бросает: "Выйдем на улицу", - и встает из-за стола. "В школе говорили: "Выйдем во двор, стыкнемся"". "Хуже. Там призыв к действию - нелепому, но происшествию. А я вас вызываю в надежде происшествия во что бы то ни стало избежать". Стремительно выходит. Тот оставляет на столе деньги и спешит вслед. Врач ждет на улице, и первое, что делает, это охлопывает его: грудь, под мышками, спину, ягодицы, ноги. "Эй, вы что, насмотрелись в поездках боевиков? Это другая страна, у нас кольтов не носят". "Носят записывающие устройства". "Весом в пуд". "Я видел и миниатюрнее".

Идут по улице, врач говорит быстро, не останавливаясь, не давая себя перебить. "Кого вы из себя строите? Никакой вы не газетчик, а я не лекарь. Вы - советский газетчик, я советский лекарь. Главное, что мы советские. Что мы советские - это девяносто девять процентов нашего химического состава. Что мы терапевт, репортер да кто угодно - один процент. Нечего делать вид, что вы, как там, у них, ведете журналистское расследование. Подноготная ему нужна! Очерк-то, небось, уже написан. "Пятнадцатое очко, стадион замер. Женя высоко выпрыгивает над сеткой, видит площадку противника, спиной чувствует собравшиеся в единый пучок взгляды двухсот миллионов, которые болеют за нее, взгляды пяти девчат, что на площадке, и тех, кто сейчас на скамейке запасных, этот луч наполняет ее сердце нестерпимым жаром, она не смеет промахнуться - бьет! Есть победа, есть медали чемпионов!" Мне сорок, а я уже врач сборной. Малейшая - не ошибка даже - неточность, и я участковый врач районной поликлиники. Я знаю этих ваших девчат, как свои пять пальцев. "Видите их голыми, ощупываете". Рассматриваю, как жену никогда не рассматривал, щупаю, мну, массирую, мази втираю, лезу во все места. Я их не ню вижу, не родимое пятно где у какой помню - я их вижу на рентгене, все снимки держу в голове. Это мой автопарк, я механик, машины должны быть в полном порядке, смазаны, залиты бензином, на ходу. Одна чихнет - все начальство смотрит на меня; вторая - на меня никто уже не смотрит, меня больше нет. К счастью, и они стараются не чихать. Потому что и они, как и я, уже не могут без того, что имеют. Без заграницы - это первое. Без денег - в пять и десять раз больше зарплат ткачих и асфальтоукладчиц, которыми они были. И участковых врачей. Без бифштексов и соков. Поэтому они заодно со мной, и чуть что - доктор, это у меня не трещина в пятке? доктор, меня изжога мучает!

И начальство заодно со мной. Пока. Пока нет чепе - это их любимое слово. Чрезвычайное происшествие. Потому что чепе у меня - это чепе у них. Но я должен трепетать. Как все. Как вы. Перед своим начальством. Перед тем, которое видишь, но оно не самое страшное, не оно. А вот невидимое!.. Ну там, понимаете? Которое мы не смеем называть, а только головой мотаем в ту сторону, где оно находится. Оно в Доме. В каком-то доме, у которого нет адреса, но мы знаем, где он расположен, мы его видели, и в сторону той площади или реки, на которых он стоит, мотаем головой. Вот для них, кто в этом Доме, я собственноручно пишу лозунги, вычерчиваю таблицы, графики, диаграммы. Они мистика, и у меня мистика. Я не пью уже три года. Точнее, не пойман. Начальство леску подергивает - чтобы не забывал, где у меня под губой крючок. Я боюсь. Но я боюсь конкретной вещи и страхуюсь - завязал, зашился, не притрагиваюсь. А если притрагиваюсь - отпуск, конференция физкультурных врачей в Вятке, а еще лучше во Владивостоке, и только поездом, - то не раздвигая занавесок и не включая электричества. А тех, невидимых, я боюсь вообще. Боюсь всего. Страх перед опасностью: перед тигром, перед начальником - нормальный. Сильный, острый, не острый. Выпил, засекли, повязали, спустили с экскрементами в туалете - страшно, но точно так же, как бывает весело, беззаботно, отчаянно. Страшный страх - это когда не знаешь, чего бояться. Страшно, что двое детей. Что жена: вдруг она не жена, а стукачка. Что три года не пьешь. Три года не пьешь - и никто ничего не говорит. Страшно, что работаешь в сборной страны. И не выгоняют. Что в женской. Страшно, что в волейбольной. Ну и так далее. Что заграница, что зарплата, что жратва. И чем больше страшного, тем страх неудержимей. Диаграммы, лозунги - посмотришь, и вдруг, честное слово, что-то вроде ужаса накатывает. И что присылают корреспондента, и вот он идет по коридору. Не вопросов его страшно, не проницательности его какой-то особой - на вопросы-то мы ответим, уж как-нибудь вкрутим ему, что требуется, - а что идет.

И вы меня такого хотите на откровенность вытянуть? Чтобы я вам прямо так выложил: да, есть, наблюдал я этакое-сякое влечение, хи-хи-хи, у этой к этой, а у той к другой, и у себя самого, хи-хи-хи, наблюдал, а бывало, и к себе. Чего ж вы вашего главного вопроса не произносите? Давайте, давайте, его на ушко все слюнявят. Ну! Бойко, да? Баба или мужик, да? Отвечаю: на этот счет не обследовал. Выше пояса видел, молочные железы имеются, хотя развиты слабо и мало чем отличаются от мужских сосков. Волосяной покров лица заметный, ежедневно или через день сбривается. Случай в медицине не такой редкий: гормональные нарушения, а то и просто обмен веществ. Когда в первый раз попросил показать органы мочеполовой системы - рутинный осмотр, входит в инструкцию, - посмотрела внимательно в глаза и сказала: "Не хочу". Никакой грубости, никаких "отвали, мужик" - у нас такое бывает; никакого жеманства, тоже случается - а "не хочу", с достоинством. И добавила: "Жалоб нет". Из снисхождения ко мне: дескать, пиши в графу.

Теперь всё? Тогда, правда, отвали. Дай одному погулять - как сам хочу. А ты иди и в свою графу пиши: высоко выпрыгивает, спиной чувствует, здравствуй, победа". Он прибавляет шагу, и корреспондент отстает от рамки кадра.

(Указание режиссеру. 1) Не следует с налету, по первому впечатлению упрекать этот эпизод в некинематографичности, отсутствии захватывающего внимание видового ряда. Кинематографичность здесь - в скорости речи: она должна ощутимо превосходить скорость физического движения, ходьбы, соединенной с неадекватной жестикуляцией и, возможно, гримасами. Как бы быстро врач ни шел и ни увлекал с собой молчащего собеседника, усвоение его речи свидетелями: самим корреспонедентом, случайными прохожими, зрителями в кинозале - должно отставать от содержания речи, лучше всего до полного отрыва. Тем, кто ее слушает, достаточно лишь понять - пусть на подсознательном уровне, пусть на уровне догадки, - просто о чем она, в самом общем смысле. Детали, доводы, логика не важны, десятистепенны. Внушительность - во взволнованной моторности говорения, словно бы не принадлежащего говорящему, раз навсегда ускользнувшего от него. На экране: проход кажется ускоренным, снятым на грани рапида. Впечатление, что это слова разгоняют видовой ряд. Образы фона - мелькают, но слова мелькают быстрее - может быть, раза в два быстрее. Определить опытным путем: чуть ускорить, еще ускорить, чуть замедлить - пробами. 2) Включение в действие актрисы - последний поступок корреспондента. С этого момента самостоятельная его роль начинает наглядно умаляться, и за время монолога его спутника он окончательно - в соответствии с логикой своего появления в этой истории обнаруживает себя служебной фигурой. Он посредник, медиатор. Во всяком случае, до поры до времени.)