Ничего, кроме нас - Дуглас Кеннеди Страница 41

Когда я выходила, Хэнкок окликнул меня:

— Элис, задержитесь на два слова, пожалуйста.

— Ах, счастливица, папочка с тобой простится лично, — прошипела мне вслед Полли Стерн.

Я в ответ лишь вымученно улыбнулась. Дождавшись, пока остальные студенты выйдут, Хэнкок закрыл дверь аудитории. Потом, попросив меня сесть в кресло рядом с его кафедрой, он подсел ко мне:

— Я намерен задать вам крайне бестактный вопрос, Элис.

— Я сделала что-то не так, профессор?

— Нет, но вы можете знать что-то о некоем проступке, имевшем место среди студентов, посещавших мой курс.

— Что за проступок?

— Мне стало известно, что один из студентов для других писал курсовые работы.

— А кто это был, вы знаете?

— Не представляю. Знаю лишь, что двое студентов, не блещущих глубокомыслием и отточенным стилем письма, сдали мне работы, которые явно превышают их возможности. Такие вещи трудно отследить, тем более что я дал всем выбор — написать одну большую работу, как ваша, или три коротких. Последний вариант позволяет нарушителю найти кого-то, кто написал бы работы за него, не тратя слишком много времени. Я, естественно, поговорил с обоими студентами, которых заподозрил в подлоге. Оба заверили, что невиновны. Я передал этот дело декану, и тот тоже опросил их обоих по отдельности. Они снова все отрицали. Я хотел было заставить их сдавать устный экзамен в присутствии комиссии. Мне не позволили — по причинам, в которые я не буду вдаваться, чтобы не сказать лишнего. Замечу лишь, что спорту здесь придают слишком большое значение, как и в большинстве колледжей. В конце концов мне пришлось положительно оценить сданные этими студентами работы, хотя было совершенно очевидно, что они писали их не сами. Заведующий моей кафедрой сказал, чтобы я больше не возвращался к этому вопросу. Но я должен спросить вас как человека внимательного: вам известен кто-либо, кто мог написать заказные работы?

Неуверенная, во всем сомневающаяся девочка во мне тут же запаниковала, задаваясь вопросом: он что же, намекает, что эти работы написала я?

— Честное слово, профессор, я не слышала, чтобы кто-нибудь просил или заставлял другого студента писать за него работы.

Хэнкок наморщил лоб:

— Не хочу на вас давить. Но вы абсолютно уверены?..

— Профессор, если бы я хоть краем уха что-то такое услышала, то обязательно вам бы об этом сказала.

— Я это знаю, Элис. Именно поэтому я и обратился к вам. Потому что, когда несколько дней назад это стало известно…

Вдруг Хэнкок замолчал, голос его оборвался, как будто он задохнулся или подавился своими же словами. Лицо стало свекольного цвета. Вынув из кармана брюк носовой платок, Хэнкок прижал его ко рту и отчаянно закашлялся, потом снял очки и протер глаза. Я смотрела на профессора во все глаза, не в силах оторваться от искаженного страданием лица.

— Там, в коридоре, фонтанчик с питьевой водой… — выдавил он.

Я бросилась к двери, не забыв схватить пустой стакан со стола. Уложившись меньше чем в тридцать секунд, я вернулась с полным стаканом, стараясь не показать, как испугалась. Хэнкок тут же выпил все до дна. Затем на миг прикрыл глаза. К тому времени, как он снова открыл их, к нему вернулось самообладание.

— Спасибо, Элис. Я, как и прежде, прошу, чтобы все, о чем здесь говорилось, осталось строго между нами.

— Конечно, профессор.

Хэнкок встал и, подойдя к кафедре, стал собирать книги и бумаги.

Я отважилась рискнуть:

— Можно мне спросить, сэр…

Но он не дал мне закончить предложение, оборвав разговор двумя словами:

— Всего доброго.

После чего, не оглядываясь, направился к двери.

После этого эпизода я страшно переживала. Из-за того, как сухо он попрощался со мной — в конце года! — явно давая понять, что, по его мнению, я знаю больше, чем хочу показать (а я действительно ничего не знала). Пугала меня и мысль о том, не откажется ли профессор теперь быть моим научным руководителем, не отвергнет ли меня, как поступали взрослые люди, имевшие большое значение в моей жизни. Но больше всего огорчало то, что я подвела Хэнкока — не знала подробностей, которые ему так необходимы.

В конце концов я нарушила данное Хэнкоку обещание — рассказала всё единственному человеку, которому, как мне казалось, могла довериться всецело. Боб оказался выше всех похвал. Велел, чтобы я перестала извиняться за то, что раньше не рассказала ему о болезни Хэнкока, ведь, сохранив это в тайне я показала себя честным и надежным человеком. Новость о скандале с подложными работами Боба тоже поразила.

— Я мог бы поспрашивать, разузнать, кто для кого пишет, — сказал он. — Ну, то есть я готов поставить сотню баксов, что руководство колледжа потому велело Хэнкоку замять это дело, что замешаны были спортсмены, а они очень нужны своей команде, и неважно какой. Спорим, завтра к вечеру я разузнаю, кто виноват.

Но я понимала, что, если Боб ввяжется в это расследование, большие неприятности могут быть у нас обоих. И еще я знала, что Хэнкок, если узнает, что я нарушила свое обещание и обо всем проболталась Бобу, никогда мне этого не простит.

— Нет, не надо нам с тобой совать нос в это дело, — сказала я.

— Ты все сделала правильно. И не думай, пожалуйста, что Хэнкок так сухо с тобой попрощался, потому что в чем-то тебя подозревает. Пойми ты, чувак перед тобой показал свою слабость, этот приступ удушья… Он, видимо, сильно смутился, это выбило его из колеи.

И Боб обнял меня — именно в его объятиях мне сейчас и хотелось оказаться.

На другой день я обнаружила в своем почтовом ящике записку:

Дорогая Элис, я понял, что вчера поставил вас в неприятное положение, и хочу за это извиниться. Вы отлично работали в этом семестре, что и отразится на вашей итоговой оценке. Для меня было истинным удовольствием преподавать вам.

Искренне…

Вечером я показала записку Бобу.

— Видишь, напрасно ты огорчалась, — сказал он. — Хэнкок и сам решил больше не заниматься этим вопросом и жалеет, что втянул в это тебя. Ну что, ты успокоилась?

— Конечно, — кивнула я, но не могла избавиться от тревоги.

На лето мы сдали квартиру в субаренду студенту-музыканту — он устроился работать на летнем музыкальном фестивале в колледже. Целый день мы укладывали вещи и прибирались. Вечером мы собирались побаловать себя пиццей с пивом в центре города, а рано утром нам предстояло отбыть на автобусе в Бостон. Там Шон подыскал для нас «вольво» 1962