Яркие пятна солнца - Юрий Сергеевич Аракчеев Страница 41

Почти рядом с гостиницей, у края обрывистого окского берега на обширном пыльном пространстве, обнесенном забором, расположилась ярмарка. Здесь было оживленно и весело: все нарядно одетые, кто во что горазд, бабы – в праздничных белых платочках, старики – в непривычных для себя отглаженных пиджаках. Много толкущихся, жующих овес лошадей… Ярмарка только еще начиналась – привозили товар, располагались прямо на земле или на телегах, страшно шумели – как будто это и было самое главное, – но весь этот разноголосый шум перекрывали торжественные мерные звуки колоколов собора, огромная звонница и купола которого возвышались сразу же за оградой. Люди все прибывали и прибывали – шли и ехали через окский мост, карабкались по тропинкам крутого берега, подходили и с восточной стороны, из приалексинских деревень. А я, готовый к отъезду, стоял, прислонившись к раме своего нагруженного велосипеда, и казался мне мой двухколесный друг машиной времени, перенесшей меня вот в восемнадцатый или девятнадцатый век, с его бурлящим, торговым колоритом…

Постояв, очарованный этим прорвавшимся людским темпераментом, спустился я по рискованным береговым тропинкам к мосту, перебрался через Оку, выехал по вчерашней дороге вдоль берега – мимо пляжей, мимо Соцгородка – на длительный подъем вдоль селения с неприятным названием Мышега. И очутился наконец на обычной проселочной дороге, которая, по словам встречных, вела на Ферзиково.

Дорога шла по возвышенности, отсюда хорошо было видно и извилистую Оку, и Алексин со светлеющим храмом, сизо-зеленый алексинский бор, деревни правее и левее Алексина, карьер, где вчера рвали щебенку, холмы, поля и леса. Далекие горизонты терялись в туманной дали. Дул свежий ветерок, почти попутный, а небо, которое с раннего утра было ясным, а потом, когда я стоял на ярмарке, нахмурилось было, опять начало проясняться. Свободно хозяйничал ветер у себя наверху, перестраивая по своему желанию покорные облака, лучи солнца уже пронизывали их, некоторые светились, а сам маленький светлый кружок висел в стороне, словно бы он здесь вовсе и ни при чем.

Мрачноватая равнина расстилалась впереди по направлению моего следования, на западе, и было почему-то тревожно ехать. Будто узнал я там, позади, какую-то тайну, а теперь не миновать мне сурового наказания за любопытство.

Было пустынно вокруг, только раза два встретились принаряженные люди, которые, по всей вероятности, тоже пробирались на ярмарку, но непонятно, откуда они взялись, потому что вокруг не было деревень.

Стало жарко, я решил снять свои длинные спортивные штаны и надеть короткие шорты. Наконец из-за пригорка показалась деревня. С радостью помчался я к ней, однако первые же жители, увидевшие меня, с какой-то непонятной враждой принялись подтрунивать над моим непривычным для них, а потому, значит, якобинским, с их точки зрения, нарядом.

– У нас здесь без штанов не ездиют!

Крутя педали все быстрее и быстрее, несясь по деревне мимо деревянных домов, около которых сидели люди, я слышал вслед совсем не приветливое:

– Эй, голоштанный! Штаны-то потерял где?

Странное дело: не только шутка была в тоне кричащих, но и настойчивое, чуть ли не суровое осуждение. И жутковато мне стало. А ну как камни начнут кидать?

И опять, опять я вспомнил соседа-врача. Ясно же, почему я не мог забыть его, ясно. Да, ему не нравился мой образ жизни, как, впрочем, и мне его. Да, он не принимал мою философию, как и я никогда не мог принять его. Но разница между нами все же в том, что мне и в голову не приходило относиться к нему при этом как-то неприязненно, высокомерно осуждать и считать его человеком «в высшей степени странным». То есть лишать его права мыслить и жить по-своему. А вот его, как я видел, очень беспокоил мой образ мыслей и жизни. Почему? Впрочем, говорил же один из великих людей, кажется Байрон: «Я ничего не имел бы против дураков, если бы они не заставляли меня думать и жить так, как они считают нужным». Почему же все-таки люди так агрессивны, когда дело касается чужих взглядов на жизнь? – думал я с печалью, несясь в своих шортах по не слишком-то ухоженной, разбитой деревенской дороге мимо покосившихся, не всегда опрятных изб…

О, если бы дело касалось только длины штанов или поездок взрослого человека на велосипеде! «Разум добр и снисходителен, невежество зло и агрессивно» – это, если не ошибаюсь, Омар Хайям. А ведь зло – это всегда следствие какой-то неполноценности. Хочешь понять злого человека – ищи, какую обиду он испытал от людей ,либо от природы. Точнее – только от природы, ибо человек, щедро наделенный природой, никогда не может быть обижен людьми настолько, чтобы стать злым. Злой человек по-настоящему несчастен… Заслуживает ли он сочувствия, жалости? Да, пожалуй. Но ни в коем случае мы не вправе уступать его злу.

Вокруг деревни, которую я проезжал, были, кажется, такие же перелески, поля, такое же над ней было небо, а вот неприятная какая-то атмосфера здесь. Почему?

Вскоре хорошо укатанная грунтовая дорога пошла вдоль узкоколейки, но опять она была странно пуста. Может быть, по случаю воскресенья? В одном месте велись какие-то работы: стоял бульдозер, валялись каменные столбы, трубы, высились кучи земли. Но и здесь не было ни души.

Только один раз, опрометью, обогнав меня и чуть не задев, пронесся мотоцикл с двумя седоками. Грустное было место. Мне даже останавливаться и отдыхать не хотелось.

Эх, жаль, что не было у меня бутылочки и не с кем было выпить, чтобы отпраздновать приезд в Ферзиково и выезд на шоссе Таруса – Калуга. Ах, какое же это было шоссе: гладкое, чистое, недавно залитое, с аккуратными километровыми столбиками и дорожными знаками! Кажется, и педали-то крутить не надо – велосипед сам несся, дорвавшись наконец до настоящей дороги. Теперь и в гору можно было ехать и с горы лететь, не слезая и не боясь за багажник, теперь я чувствовал себя, как самолет, вырвавшийся наконец из сплошной, непроглядной облачности. И небо-то совсем прояснилось, стало безветренно и жарко, и час не поздний…

Стрекотали кузнечики. Очень редко по шоссе проносились автомашины. Велосипед стоял, прислоненный к стволу березы, а я лежал в тени на мягкой мураве, положив голову на руки, вдыхая целительный, напоенный ароматами листьев и трав воздух, причастившись вновь к