Десятые - Роман Валерьевич Сенчин Страница 41

– Хм, и повторил его судьбу.

– В смысле?

– Ну, есть же версия, что тоже с собой покончил. А перед этим вышел из Коммунистической партии.

– Социалистической, – поправил Трофим; биографию Лондона он знал неплохо, поэтому легко и с удовольствием ввязался в этот странноватый вообще-то сейчас разговор.

– Не суть важно, – дернул углом рта Ясир. – Разочаровался в социализме и самоубился…

– Он не разочаровался в социализме. Наоборот, он вышел из партии, потому что она утратила революционный дух.

– Да?.. Ну, выйти из партии – самое легкое… Труднее бороться за партию… Я слежу по возможности за твоими постами в жэжэ… Можно еще? – Ясир кивнул на бутылку. – Редко выпиваю, и вкус забыл…

– Да конечно. Наливай сам, не стесняйся.

Ясир наполнил рюмку, но пить не стал. Вздохнул:

– Не согласен я с твоей позицией. Пытаюсь и не могу… – И после этого забросил в рот водку, следом – очередную порцию пищи.

Трофим посмотрел на товарища, и вспомнился Шариков из фильма «Собачье сердце»; не любил он этот фильм, повесть, по которой он был снят, не был согласен с идеей Булгакова, но вот сейчас почувствовал себя профессором Преображенским, слушающим Шарикова.

– И в чем же не согласен, друг мой Ричард?

Ясир недоуменно взглянул на него, потом, видимо, вспомнил, что сам просил так себя называть.

– Слишком ты встрял в эту тему… в Новороссию. А про Россию вроде как и забыл. Впечатление, что всё у нас хорошо стало, а там – беда.

– Да, там беда, – спокойно подтвердил Трофим. – Там война.

– А здесь не война разве? Война. Только такая, скрытая… В ней труднее разобраться, кто союзник, кто враг. И такое впечатление, что все с удовольствием отвернулись на Украину. Там-то, типа, всё ясно. И ты вот в их числе, к сожалению… А так ведь за Россию болел, такие книги писал…

Ясир умолк, поковырял, потыкал вилкой кусок вареной колбасы. Смотрел в тарелку, но явно ждал, что ответит Трофим. Трофим молчал.

За последний почти год, с тех пор, как он открыто и четко заявил о своем отношении к происходящему сначала в Киеве, а потом и во многих регионах Украины, Трофим слышал и читал много чего о себе. Много оскорбительного. Одно дело, когда оскорбляет московская либерасня, укропы и прочие в том же роде, а другое, когда претензии предъявляют вроде бы близкие (еще недавно совсем безоговорочно близкие) люди и даже товарищи по партии…

– Чего молчишь? – не выдержал, поднял на него глаза Ясир.

– А что говорить? Оправдываться? – изо всех сил спокойно, с миролюбивой улыбкой сказал Трофим. – У меня в соцсетях, да и вообще повсюду всё сказано. Повторять это скучно и бесполезно.

– Да, ты много публикуешься, вообще очень много тебя стало.

– Что ж, извини.

– Я не в этом смысле… я не против вообще-то… Наоборот, горжусь, что наш человек таким стал… известным… Но… – Ясир снова налил себе водки и скорей выпил. – Но как… – голос стал сырым, слезливым, – как с Россией-то, Трош? А? – И после паузы еще раз, громче, нетерпеливей: – А?

– Я убежден, что судьба России решается сейчас там, в Новороссии… – Трофим произнес это отчетливо, как на каком-нибудь собрании. Но и на самом деле происходящее сейчас на кухне совсем не напоминало дружескую посиделку. – Когда присоединили Крым, столько людей очнулось у нас, вдохнуло свежий воздух после десятилетий этой трупной вони. Поднялся народ и на Украине… на тех территориях, которые были почему-то в двадцатом году пришиты к Украине. Так щедро причем, что через четыре года пришлось часть обратно забирать, в Ростовскую область. Ты в курсе, что Таганрог четыре года был украинским? Слава богу, ума хватило вернуть хоть его… А Одесса, Очаков, Измаил – это Украина? Луганск?… И что – нам бросать их? Смотреть, как их добивают?

– Без нас бы там ничего бы и не заварилось…

– Где? В Киеве или где?

– На Юго-Востоке этом.

– Ну да, сожгли бы, как в Одессе, полсотни недовольных. Что ж, мелочь, фигня… Я правильно понимаю?

– Я не об этом вообще. Я о России…

Ясир потер лицо ладонью; Трофим заметил, что побрился он небрежно, торопливо, были участки гладкой розоватой кожи, а рядом – темные пятна какой-то собачьей щетины; стало противно.

– За эти четыре года я всю почти Россию объездил, – продолжал Ясир. – Даже в Иркутске пожил… в Новокузнецке, Ачинске, не говоря о европейской части… Да везде… И ведь такая жуть… Что-то, конечно, делается… не как при Ельцине… но в основном – руины, разруха, бедность беспросветная. И… я стал записывать, что где… Сейчас! – вскочил, принес из коридора свой холщовый рюкзак с вылинявшим портретом Че Гевары; Трофим видел такие на рынке в Гаване…

– Сейчас я тебе зачитаю. – Ясир достал блокнот, полистал. – Вот, из свежего. «Закрытие больниц и поликлиник… сокращают врачей».

– Да, я в курсе.

– «В Вологде планируется закрыть молочные кухни. Причина: недостаток молочного сырья надлежащего качества». Еще по Вологде: «Многодетную семью Бушмановых вычеркнули из очереди на получение жилья. Стояли в очереди тридцать лет! Причина: дети выросли». А вот типа благополучная Москва: «В гимназии № 1552 прошла благотворительная ярмарка. Ученики продавали поделки, варенье, овощи с дачных участков. Таким образом собирали деньги для заболевшего одиннадцатиклассника. Ему нужна операция, которую могут провести только в Германии. Благотворительные фонды выделить деньги готовы, но не имеют права, так как операция будет проведена за границей». Это вообще нормально, когда детишки маленькие вынуждены торговать, собирать деньги?.. И подобного – куча, сотни примеров… Еще более жутких.

– Мить, никто не говорит, что в России всё прекрасно. Наши цели, – Трофим сделал звук проигрывателя громче, – остаются прежними. Я ненавижу капитализм, как и раньше. Когда собирал деньги на помощь, обошел человек пятнадцать наших местных олигарчиков. И всего двое дали. Без разговоров достали свои карманные и – дали. А остальные: извини, тяжелая ситуация, свободных средств нету… Да не нужны их миллионы. Здесь другое важно – участие. Миллионы вон простые люди собрали, и еще соберут миллионы и миллионы. А эти… жмоты просто или засветиться боятся… Выкосить всех, как в семнадцатом. Правда, – усмехнулся Трофим, – что с этими двумя делать, которые дали?.. Но в России, Мить, революционные перемены сейчас невозможны… Был декабрь две тысячи одиннадцатого, но в решающий день либералы увели людей с площади Революции. После этого я их возненавидел – Немцова, Рыжкова, Пархоменку…

Ясир хмыкнул:

– Я тебе на это могу