Михаил Салтыков-Щедрин - Дневник провинциала в Петербурге Страница 42

- Ну, брат, я бегу! - спохватился Прокоп, - да ты что, свободен, что ли?

- Спать хочется, а то какие же у меня дела!

- Ну его, сон! успеем выспаться, как в деревню вернемся. Аида со мной на Смоленское! Там, брат, в кухмистерской на казенный счет поминки устроены, так кстати закусим и выпьем.

Я с минуту колебался, но времени впереди было так много, времени ничем не занятого, вполне пустопорожнего... Оказывалось решительно все равно, чем ни наполнить его: отданием ли последнего долга застрелившемуся холостым выстрелом генералу или бесцельным шаганием по петербургским тротуарам, захаживанием в кондитерские, чтением пенкоснимательных передовых статей, рассматриванием проектов об упразднении и посещением различного рода публицистических раутов. В самом деле, не рискнуть ли на Смоленское?

- Мы вот как сделаем, - продолжал между тем искушать Прокоп, - сперва генералу честь отдадим и в кухмистерской закусим, потом отправимся обедать к Дороту, а там уж и на Минералы рукой подать! Каких, брат, там штучек с последними кораблями привезли! Наперед говорю: пальчики оближешь!

Но согласие и без того уже виделось в глазах моих...

----

Похороны были, так сказать, выморочные. По-видимому, и сам покойный генерал был выморочный, ни в каком ведомстве не нужный генерал. Переход через Валдайские горы, в свое время составивший славу Фон Керля, был давно забыт; только немногие из сослуживцев, да и то большею частью из состоящих по кавалерии, почтили память усопшего. Ни родственников, ни хозяев печального торжества не было; распоряжался казначей того ведомства, на счет которого хоронили Фон Керля, но и его действия заключались единственно в уплате издержек по церемонии. Впрочем, на закуске, в ближайшей к кладбищу кухмистерской, было довольно оживленно. Собрались большею частью люди ни мне, ни Прокопу неизвестные, но нас так усердно потчевали, как будто мы были ближайшие родные покойного. Прокоп, по обыкновению, лгал, то есть утверждал, что сам присутствовал при том, как Фон Керль застрелился, и собственными ушами слышал, как последний, в предсмертной агонии, сказал: "Отнесите господину министру внутренних дел последний мой вздох и доложите его превосходительству, что хотя я и не удостоился, но и умирая остаюсь при убеждении, что для Петрозаводска... лучше не надо!"

Некоторые из сослуживцев-генералов облизнулись при этом, а один из них сказал:

- Вы обязаны исполнить волю покойного! Быть может, его высокопревосходительство тронется этим и хотя в отношении к другим будет не столь взыскателен!

- Непременно-с! непременно-с! - уверял Прокоп, - помилуйте! какого еще к черту губернатора надо!

По сцеплению идей, зашел разговор о губернаторстве, о том, что нынче от губернаторов все отошло и что, следовательно, им нужно только иметь такт. Прокоп стал было утверждать, что и совсем их не нужно, но потом сам убедился, что, во-первых, некому будет взыскивать недоимки, а во-вторых, что без хозяина, во всяком случае, как-то неловко. От губернаторства разговор опять возвратился к покойному и к славнейшему подвигу его жизни: к переходу через Валдайские горы.

- Скажите, пожалуйста! вы были свидетелем этого перехода? - обратился к Прокопу один из генералов.

- Еще бы! Я тогда юнкером в Белобородовском полку состоял; но так как покойный всегда особенно меня жаловал, то я у него почти за адъютанта служил. Только вот стоим мы, как сейчас помню, в Яжелбицах...

- Так, так! Это было при Яжелбицах! - воскликнули в один голос все генералы, словно чем-то обрадованные.

- Ну-с, стоим мы этак в Яжелбицах, а в это время, надо вам сказать, рахинские крестьяне подняли бунт за то, что инженеры на их село шоссе хотели вести {Яжелбицы и Рахино - станции на Петербургско-Московском шоссе. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)}. Ну-с, хорошо. Только смотритель Яжелбицкой станции и говорит покойному: не угодно ли, говорит, вашему высокоблагородию - он тогда еще полковником был - ухи из форелей откушать? у нас, говорит, преотменные в озере ловятся! Разумеется, сейчас за мной: так и так, как ты думаешь, успеем ли мы уху съесть? "И думать, говорю, об ухе нечего!" Ну, поморщился мой полковник - сами вы знаете, господа, какой он охотник покушать был, - однако видит, что моя правда, воздержался! Было это дело у нас, доложу вам, пятого июля, немного спустя после полден...

- Так, так! Пятого июля! Так и в истории этого похода сказано!

- Ну, вот видите! Не лгу же я! Да и зачем лгать, коли сам собственными глазами все видел! Только вот, смотрю я, солнышко-то уж книзу идет, а нам в тот же день надо было покончить с Рахиным, чтобы разом, знаете, раздавить гидру - да и шабаш!

- Совершенно справедливо! Бунты - тут первое дело натиск и быстрота! А потом - вольным шагом, и по домам! - воскликнули генералы.

- Ну-с, только вот и говорит мой полковник смотрителю: нет, говорит, старик! мне, говорит, надо к двум часам вот эту гору взять, а к пяти часам чтобы в Рахино! Когда там покончим, тогда и уху к вам есть прибудем. А вы, господа, изволите ли знать Яжелбицкую-то гору?

- Как же, как же! ужаснейшая гора! - воскликнули генералы, из которых некоторые даже отмеривали руками.

- Ответивши таким манером смотрителю, покойный улыбнулся этак и говорит солдатикам: "А что, ребята, к пяти часам будем в Рахине?" Ну, разумеется: ради стараться! Сейчас- барабаны! Песенники вперед! на приступ! гора к черту! - и к пяти часам у нас уж кипел горячий бой под Рахиным! К шести часам гидра была при последнем издыхании, а в девять полковник уж был в Яжелбицах и говорил мне: ну, теперь я надеюсь, что и ты не скажешь, что я ухи не заслужил? И скушал разом целых три тарелки!

- Браво! браво! ну и нам теперь самое время выпить за покойного!

Быть может, время так и прошло бы в мирном веселии, если б Прокоп не выпил несколько лишних рюмок хересу и под их наитием не вздумал вступить в религиозный спор.

- Одно жаль, - сказал он, - не в нашей русской вере помер! Говорил я ему еще накануне смерти: окрестись, говорю, Карл Иваныч! Вспомни, куда ты идешь! По крайности, в царство небесное попадешь! с людьми будешь!

Генералы, из которых большинство были немцы, обиженно переглянулись между собой.

- Но позвольте узнать, - спросил один из них, - какие основания вы имеете, чтобы так низко ставить нашу святую евангелическую религию?

- Да такие основания, что она и не религия совсем!

- Однако имеете ли вы доказательства в пользу вашего мнения?

- Каких там еще доказательств! Не религия - и все тут!

Ну, первое доказательство: ваша вера таинства погребения не признает на что похоже!

- Но позвольте вам доложить, что такого таинства и в вашей русской религии не находится!

- Ну, уж это дудки!

- Однако ж это ужасно! - воскликнули хором генералы.

- У нас над покойником-то поют! - упорствовал Прокоп, - и дьякон и поп - честь честью в могилу кладут! А у вас что! пришел ваш пастор, полопотал что-то, даже закусить с нами не захотел! На что похоже!

- Позволь, душа моя, - вступился я, - ведь действительно и у нас таинства погребения нет!

- Ну, нет так нет - не в том штука! А вот мы в святого духа верим, а вы, немцы, не верите!

- Позвольте же вам доложить...

- Нечего тут докладывать! Этак вы скажете, что и чухна белоглазая - и та в бога верит!

- Но это ужасно!

- Ужасно-то оно ужасно, только не нам! Вам будет ужасно - это так!

- Но позвольте вам сказать, милостивый государь, что мы так точно верим в святого духа, как бы он сейчас между нами был!

- Ну, между нами-то, пожалуй, сейчас его и нет! Это, брат, враки! А вот, что вы в Николая Чудотворца не верите - это верно!

- Но Николай - это совсем другое дело! Николай - это был очень великий человек!

- Боговдухновенный, сударь! Не "великий человек", а боговдухновенный муж! "Правило веры, образ кротости, воздержания учителю!" - вот что-с! произнес Прокоп строго. - А по-вашему, по-немецки, все одно: Бисмарк великий человек, и Николай Чудотворец великий человек! На-тко выкуси!

Глаза у генералов постепенно расширялись; чиновники похоронного ведомства потихоньку посмеивались, а Прокоп разгорячался все больше и больше.

- Скажи это я, русский, - ораторствовал он, - давно бы у меня язык отнялся! А с вас, с немцев, все как с гуся вода!

Слово за слово, генералы так обиделись, что прицепили палаши, взяли каски и ушли. Псокоп остался победителем, но поминовенная закуска расстроилась. Как ни упрашивал казначей-распорядитель еще и еще раз помянуть покойного, строптивость Прокопа произвела свое действие. Чиновники боялись, что он начнет придираться и, пожалуй, даже не отступит перед словом "прохвосты". Мало-помалу зала пустела, и не более как через полчаса мы остались с Прокопом вдвоем.

- Ну, скажи, пожалуйста, какая тебе была охота поднимать всю эту историю? - укорял я Прокопа.

- А по-твоему, в рот им смотреть?

- Как ты странно, душа моя, рассуждаешь! совсем с тобой правильного разговора вести нельзя!