Рустам Гусейнов - Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе) Страница 42

- А посты соблюдаете? - спросил почему-то отец Иннокентий.

- Посты? - улыбнулся Глеб. - Посты у нас, батюшка, все соблюдают. Даже и неверующие.

- Вы что же не едите-то, - спохватился отец Иннокентий. Давайте, давайте, накладывайте, - он взялся за графинчик и налил Глебу еще водки.

Глеб осторожно поднял крышку у кастрюли и положил себе в тарелку дымящуюся картофелину.

Отец Иннокентий казался задумчив.

- А братец ваш тоже в Бога верит? - спросил он через некоторое время.

- Паша-то? Нет, что вы, никогда не верил. У него и отец неверующий был. И когда у нас жил, мы с ним на этот счет, бывало, спорили. Ну, по-детски, конечно, спорили. И с женой своей не обвенчанный он, и сына не крестил, хотя уж уговаривал я его. Сын у него хороший - Игорем зовут. Соскучился я по ним.

- А сами вы не женаты?

- Нет, не женат.

- Что так?

- Не знаю, - пожал он плечами. - Бог, наверное, не судил.

- Ну, еще успеете, - сказал отец Иннокентий. - Вы пейте. И ешьте - не сидите. Сколько ж мне вас уговаривать нужно?

Глеб взялся за стопку.

- Боюсь, захмелею я быстро. Что вы со мной, батюшка, делать станете?

- Спать пойдете, беда небольшая.

Глеб заранее приготовил себе огурец для закуски.

- Ну, ваше здоровье, отец Иннокентий, - улыбнулся он. Спасибо вам.

Со второй стопкой он справился уверенней. Отец Иннокентий, попыхивая трубочкой, внимательно наблюдал за ним.

- А вы полагаете, стало быть, - осторожно как-то спросил он через некоторое время, - что это Бог судит - жениться человеку или не жениться?

- Как же иначе? - немного удивился Глеб. - Любовь - она ведь Богом дается. Всякий человек в любви к Господу приближается.

- Может быть, так, может быть, так, - покивал отец Иннокентий. - Но я не то хотел спросить. Вы полагаете, стало быть, что у Господа для каждого человека своя судьба расписана? Что каждого Он по жизни за руку ведет? Вот сейчас, мол, женю его, а вот сейчас деньги у него в Москве украдут, пешком он пойдет, в дождь заблудится, к священнику постучится - и так всю жизнь?

Глеб даже вилку отложил, очень вдруг посерьезнел, выпрямился.

- Это ведь большой вопрос, батюшка, - сказал он. - Это, знаете, очень большой вопрос.

- Так что же?

- Думал я о нем много когда-то.

- Ну, и надумали что-нибудь?

- Мне кажется, что человеку трудно его решить окончательно. Сколько ни думай, получится всегда, что и да, и нет.

- Можете пояснить?

- Могу попробовать, - Глеб вздохнул и ненадолго задумался. - Тут ведь, батюшка, как посмотреть, - сказал он, помолчав. - С одной стороны, вроде бы слишком видна в иные минуты - истории, да и просто жизни всякого человека - рука Божья, рука направляющая. Как бы сбывались иначе пророчества? В чем смысл был бы откровения Иоанна? Ну, а с другой стороны, если спросим мы себя: в чем же тогда замысел был этого мира? Театр, представление кукольное на потеху? Для чего и кому нужны тогда заповеди евангельские? Для чего должны мы творить добро - то и окажется, что воля человеческая должна быть свободна - и иначе быть не может. Для себя я так думаю, отец Иннокентий - может, вы и не согласитесь: если кто в молитве искренней сердце свое и волю Господу отдает, того уже после Он во всем руководит; ну, а уж если кто по своему разумению жить хочет, того Господь не неволит. "Да будет воля Твоя и на земле, как на небе," - так заповедано нам молиться. Значит, только еще мечта это, и на земле до той поры мечтой останется, пока не изринут из себя люди гордыню сатанинскую, пока не поймут все, все до единого, что не придумать им себе лучшей судьбы, лучшей жизни, лучшего царства, чем дал бы Господь. Знаете, батюшка, с тех пор как церковь у нас в станице разрушили, ухожу я иногда в поле молиться. Далеко ухожу - чтобы за версту вокруг ни души - я и небо. Тогда легко-легко на сердце становится, и две только фразы в молитве остаются: "Спасибо Тебе, Господи. И да свершится воля Твоя."

- А за что же спасибо? - спросил отец Иннокентий, в одну минуту вдруг очень оживившийся.

- Как - за что? За то, что есть я. За то, что жизнь так прекрасна. За то, что жизнь вечная - несказанно еще прекраснее - ждет меня, и всех ждет.

- За то, что хорошо вам, значит?

- За то, что хорошо. И за то, что, знаю - после лучше будет.

- Ну, так это, скажу я вам, неподлинная вера.

- Почему же не подлинная?

- Потому что не много ее нужно - в то, что хорошо, верить, и в то, что "после лучше будет". Хотя, что правда, то правда, именно так все и верят почти. Если не все еще - в то, что сейчас хорошо, то уж все до последнего - в то, что "после лучше будет".

- Но разве, батюшка, в этом что-нибудь дурно?

- Только то и дурно, что не подлинная это вера. Потому что к Богу в ней любви ни на грош нету, а вся любовь к самому себе. К Богу же - лишь потому, что мне лучше будет. Ведь как такая вера рождается: "Если Бога нет, то после быть мне лучше никак не может. Ну, а раз я хочу, чтобы было лучше, значит, есть Бог." Вот вся и вера.

Глеб только руками развел.

- В первый раз я такое слышу, батюшка. Как же тогда верить можно?

- С любовью к Богу, сын мой, а не к самому себе. Милостей от Него не ждать - ни в этой жизни, ни в следующей. Верить в то, что Он есть, и любить Его за то, что Он есть, а не за блага Его - настоящие и будущие.

- Но разве мог бы человек любить за плохое, верить в плохое?

- Да ведь не в этом же дело - в плохое или в хорошее. Главное, что - в родное. Отца своего разве за то мы любим, что плох он или хорош? Тем более - разве за то, что можем мы ждать от него себе - плохое или хорошее? Мы любим потому, что плоть от плоти его, что он родной нам. В трудную минуту мы готовы отдать ему все - самих себя, не то что лучшую жизнь. И почитаем это за долг. И не ждем награды. Да и думали ли вы - какое право может быть у нас, трижды отрекшихся от Него: адамовым грехом, предательством Иуды, нынешним поголовным безверием нашим надеяться на лучшую жизнь, ожидать милостей? Самый праведный из людей трижды на дню - в мыслях ли, в делах - нарушает заповеди Его. От преступлений и злодейств человечества трижды пропитана Земля кровью. А вы говорите: жизнь прекрасна, и вам хорошо. Вы говорите: спасибо, Господи, за то, что жизнь лучшая меня ждет. Но чем же вы заслужили ее? Тем, что живете в вашей станице бок о бок с разрушителями церкви Божьей, и "беседы с ними не ведете"? Тем, что, пройдя мимо оскверненного храма, уходите в поле и шепчете с умилением - да сбудется воля Твоя?

Глеб поднял перед собой ладони, словно защищая себя от неожиданного нападения.

- Это не так, - пробормотал он.

Отец Иннокентий встретился с ним взглядом и тогда словно бы отступил, осел на табурете, заулыбался, пососал трубочку, убедился, что она погасла и потянулся за спичками.

- Не так? - переспросил он. - Ну, может, и не так, конечно. Может, что про вас - сгоряча я, хотя и с ваших же слов.

- Не так вы на мир смотрите, отец Иннокентий, покривившись тоскливо, выговорил Глеб.

- Не так, как вы?

- Господь - Он же не просто отец наш. Им целый мир сотворен.

- Ну, это когда было, - заметил священник. - Сейчас, боюсь, Он и узнает-то его с трудом - так успели дети, "по своему разумению" жить возжелавшие, похозяйничать тут.

- Не говорите так, - покачал головою Глеб. - Свобода человеческая - прекраснейший дар Божий. И в том, что дано нам волей свой распоряжаться, великий замысел этого мира состоит.

- Красивые слова, - затянулся трубочкой священник. - Очень много их успел человек в оправдание себе придумать.

Глеб ничего не ответил на этот раз и потупился. Отец Иннокентий, хотя и не подавал виду, давно не ощущал себя в таком хорошем расположении духа. Серьезных подозрений по наблюдении гость у него не вызывал. Священник давно полагал себя слишком многое прошедшим человеком, чтобы не уметь с нескольких слов отличить провокатора. Он почти готов был шептать сейчас наподобие Глеба: "Спасибо Тебе, Господи!" - за то, что в кои-то веки, и как неожиданно, появился у него настоящий собеседник. Он почувствовал даже, что и сам теперь, пожалуй, не прочь пропустить рюмочку.

- Трудно спорить людям на такие темы, - произнес, наконец, Глеб, поднимая глаза, и отцу Иннокентию показалось тогда, что он начал слегка хмелеть. - Никто здесь никогда ничего не докажет. Ведь раньше или позже всякий спор упрется в аксиомы, на которых человек свое мироздание основывает. А они у всех разные. И тут уж вопрос о вере выйдет, а спорить окажется вовсе не о чем.

- Ну, так поделитесь тогда своими аксиомами, попробуем основать на них мироздание, а там посмотрим.

- Поделиться-то можно, батюшка, - вздохнул он. - Но только, вы ведь сами знаете, когда за такой разговор берешься, жалеть потом приходится. Слова - они же всегда по краешку по самому скользят, а тут, по совести, душу нужно бы вынуть да дать потрогать - и то не много оказалось бы.

- Это, может, и правда, - согласился отец Иннокентий. - У всякого человека и слова свои, и уши. Но все же бывает, знаете, что понимаешь друг друга. Отчего уж, по крайней мере, не попробовать? Я бы вам и помог, если хотите. Ведь, аксиомы эти, какие бы ни были у людей разные, вопросы под собой всегда одинаковые имеют - вечные вопросы. Начните хоть с того, что такое, по-вашему, человек, и в чем смысл жизни его земной?