Лев Толстой - Том 19. Избранные письма 1882-1899 Страница 42

Намерение ваше приехать к нам с Гольцевым, кроме большого удовольствия, во всякое время нам ничего доставить не может*.

Ге был еще у нас, когда пришло ваше последнее письмо, и мы вместе с ним смеялись вашему описанию*. Но тут, кроме смеха, дело очень интересное и знаменательное. Когда увидимся, поговорим.

Так до свиданья. Любящий вас

Л. Толстой.

161. H. H. Ге (отцу)

1890 г. Декабря 18. Ясная Поляна.

Получил ваше письмо*, дорогой друг, то есть к Маше, в то время, как сам каждый день собирался писать вам. Писать нет ничего особенного, а просто хочется, чтобы вы с Колечкой помнили меня и знали, что я вас помню и люблю. Известия от вас хорошие и те, которые от вас, и те, которые мне передал Поша о Колечке и его жизни. От вас известия хороши и о том, что Колечка собирается приехать, и о том, что Элпидифоровна* хорошо устроилась и хорошо себя чувствует, и о том, что работается*. Это большое счастье, когда работается с верой в свою работу, счастье, которое когда дается, чувствуешь, что его не стоишь. У нас все это последнее время темные посетители: Буткевичи, Поша, Русанов, Буланже, Попов, Хохлов, которые еще теперь здесь. Поминаю ваши слова, что человек дороже полотна, и тем заглушаю свое сожаление о медленном движении моей работы, которая разрастается и затягивает меня*. А за ней стоят другие, лучшие, ждут очереди, особенно теперь, в это зимнее, самое мое рабочее время. Вчера получил «Review of Reviews», в котором статья Диллона о вас* и ваш портрет Ярошенки, «Тайная вечеря», «Выход с тайной вечери», «Милосердие», «Петр и Алексей» и «Что есть истина?». Диллон был у нас и рассказывал, что и в Англии последняя картина понравилась. Что пишет Ильин? Где он? Как бы опять не замучал вас*. У нас все здоровы и благополучны, Лева и Таня уехали к Илье. Поша был принят хорошо и оставил нам самое радостное, чистое впечатление. Колечке, Рубану, Зое*, Элпидифоровне и прежде всех Анне Петровне передайте мой привет и любовь. Читаю я теперь в свободное время книгу Renan «L’avenir de la science»* — это он написал в 48 году, когда еще не был эстетиком и верил в то, что единое на потребу. Теперь же он сам в предисловии с высоты своего нравственного оскопления смотрит на свою молодую книгу. А в книге много хорошего. Чертков просил написать или поправить тексты к картинам, и представьте, что, попытавшись это исполнить, я убедился больше, чем когда-нибудь, что эти выбранные лучшие по содержанию картины — пустяки. К евангельской картине могу пытаться писать текст — выразить то, как понял художник известное место, а тут — хоть «Осужденный»* или «Повсюду жизнь»* очень хорошие картины, но не нужные, и нечего писать о них. Всякий, взглянув на них, получит свое какое-либо впечатление, но одного чего-нибудь ясного, определенного она не говорит, и объяснение суживает значение ее, а углублять нечего. Может быть, вы поймете, хотя не ясно. Целую вас всех.

Л. Толстой.

1891

162. H. H. Страхову

1891 г. Января 7. Ясная Поляна.

Кажется, я виноват перед вами, дорогой Николай Николаевич, за ваше хорошее последнее письмо*, что не отвечал. Очень занят. Все силы, какие есть, кладу в работу*, которой занят и которая подвигается понемногу — вступила в тот фазис, при котором регулярно каждый день берешься за прежнее, проглядываешь, поправляешь последнее и двигаешь хоть немного вперед, а то зады исправляешь в 10 и 20-й раз, но уже видишь, что основа заложена и останется. Это делаешь утром, потом отдыхаешь, гуляешь, потом семейные, посетители, потом чтение.

A propos de* чтение, я читаю книгу, при которой беспрестанно вас поминаю и все хочется с вами поделаться впечатлением; это книга Ренана «L’avenir de la science»*. Я не жалею, что выписал ее. Я прочел треть, и, по-моему, никогда Ренан не писал ничего умнее: вся блестит умом и тонкими, верными, глубокими замечаниями о самых важных предметах, о науке, философии, филологии, как он ее понимает, о религии. В предисловии он сам себя третирует свысока, а в книге 48 года (я думаю, что он много подправил ее в 90-м году) он иронически и презрительно и замечательно умно отзывается о людях, судящих о предметах так, как он судит в предисловии; так что понимайте, как хотите, но знайте, что ума в нас бездна, что одно и требуется доказать. В общем и ложная постановка вопроса того, что есть наука, и отсутствие серьезности сердечной, то есть что ему всё все равно; такой же он легченый, с вырезанными нравственными яйцами, как и все ученые нашего времени, но зато светлая голова и замечательно умен. Например, разве не прелестно рассуждение о том, что для людей древних чудеса не были сверхъестественными, а естественными явлениями: все для них совершалось чудесами, как и для народа теперь. Но каково же положение головы человека с научным воззрением на мир, который хочет втиснуть в эти воззрения чудеса древнего мира?

Письмо ваше не под рукой у меня, и потому, может быть, на что-либо не отвечаю; если так, то простите. Целую вас.

Лев Толстой.

163. Г. С. Рубану-Щуровскому

1891 г. Января 13. Ясная Поляна.

Очень рад был получить письмо от вас, дорогой Григорий Семенович, рад просто общению с вами и рад был тому вопросу, который вы мне делаете. Как раз в это самое время Чертков прислал мне мои же, когда-то написанные мысли об искусстве, прося привести их в окончательный вид. Я не кончил и не издал их тогда именно потому, что хорошенько не разрешил того вопроса, который вы мне задаете*. Чем отличается искусство, — та особенная деятельность людская, которая называется этим именем, — от всякой другой деятельности, я знаю, но чем отличаются произведения искусства, нужные и важные для людей, от ненужных и неважных, где эта черта, отделяющая одно от другого? — я еще не сумел ясно выразить, хотя знаю, что она есть и что есть такое нужное и важное искусство*. Само Евангелие есть произведение такого искусства.

Есть самое важное — жизнь, как вы справедливо говорите, но жизнь наша связана с жизнью других людей и в настоящем, и в прошедшем, и в будущем. Жизнь — тем более жизнь, чем теснее ее связь с жизнью других, с общей жизнью. Вот эта-то связь и устанавливается искусством в самом широком его смысле. Если бы никто не употребил словесного искусства для выражения жизни и учения Христа, я бы не знал его.

И потому я думаю, что искусство важное дело, и его не надо смешивать с жизнью. Жизнь сама по себе, а искусство само по себе.

Передайте мой привет вашей жене.

Л. Толстой.

164. П. В. Засодимскому

1891 г. Января 13. Ясная Поляна.

Павел Владимирович! Я получил ваш рассказ* и тот-час же прочел про себя и другой раз своим домашним, так он мне понравился. Это то самое искусство, которое имеет право на существование. Рассказ прекрасный, и значение его не только ясно, но хватает за сердце. Вы спрашиваете о слабых сторонах. Слабого нет, все сильно, а недостатки есть: недостаток один тот, что во многих местах слишком подчеркнута дрянность рассказчика, например, где он говорит про свою храбрость — товарищ, дворник, дуэль — это надо выкинуть; другое, это его рассуждения и чувство под взглядом ребенка — это неверно в противуположную сторону (притом у новорожденных не бывает голубых глаз). Третье — не нравятся мне в конце его мечты о том, что могло бы быть, о елке*. Рассказ очень, очень хороший и по форме и по содержанию, и очень благодарен вам за присылку его.

Л. Толстой.

165. Н. С. Лескову

1891 г. Января 20–21. Ясная Поляна.

Ваша защита — прелесть*, помогай вам бог так учить людей. Какая ясность, простота, сила и мягкость. Спасибо тем, кто вызвал эту статью. Пожалуйста, пришлите мне сколько можно этих номеров.

Благодарный вам и любящий

Л. Т.

166. В. А. Гольцеву

1891 г. Января 20–21? Ясная Поляна.

Очень вам благодарен, дорогой Виктор Александрович, за ваше извещение и хлопоты о книге Алексеева*. Нашли ли вы статью для дополнения, а то я поищу в английских журналах*.

Книжечку вашу я прочел. Задача слишком трудная, даже невозможная изложить в таком объеме такие важные и поучительные события. А, разумеется, знать их хорошо, полезно, и хороший грамотей кое-что узнает.

Об искусстве все хочется кончить, да все не успеваю*.