Кнут Гамсун - Последняя глава Страница 43

Очень вышло хорошо, Даниэль молодец, точь-в-точь, как благородные французы у нее в книжках, monsieur без пятнышка и без всякого недостатка, даже его беззаботность была ей приятна. Она часто приходила к нему на лед побеседовать, иногда находила его около новой проруби, которые ему все приходилось делать, в конце концов он перебрался в самое верхнее горное озеро и ловил там. Он не гнался при этом за особенно большим уловом; для Даниэля, привыкшего удовлетворяться немногим, довольно было его дневного заработка. Его хорошее настроение не изменяло ему. Будет тут и на кофе для Марты, — говорил он, — это хороший заработок для зимнего времени. Фрекен спросила, сколько он получает за каждую рыбу, но он не мог этого сказать, это было неодинаково, в зависимости от величины и от веса. Каждая рыба приносила во всяком случае достаточно на кофе и на сахар, и сверх того он немного откладывал. При этом он хвалился шутливо: ему нужно выдумать расходы, чтобы как-нибудь ими покрывать доходы, а не наоборот.

В эти дни дамское население санатории как будто что-то замышляло; они часто собирались в кружок и обсуждали что-то, одна из дам сидела с карандашом в руках и записывала что-то на бумаге. Каждый раз, когда появлялась фрекен д'Эспар, они смолкали.

Это было безразлично фрекен Жюли д'Эспар, о, это совершенно не касалось ее, она могла делать вид, что вовсе не замечает этой компании. Но с течением времени ей наскучило быть вне общения с людьми, она попыталась пойти на сближение, предлагала, не хочет ли кто-нибудь взять у нее почитать французские книжки, но ничего не достигла этим. Ей становилось скучно, ей становилось одиноко, человек так же, как и ворона, не выносит одиночества. У нее был Даниэль на льду, но до него был длинный и холодный путь, до верхнего озера. — Самоубийца стал менее общительным со времени отъезда своего приятеля; несчастный Самоубийца снова стал тосковать и прекратил свое лазанье по горам. Он никогда больше не прикасался также к шарам кегельбана.

Таким образом, для фрекен приезд адвоката был действительным оживлением. Он был такой обходительный и доброжелательный, такой услужливый, и так как фрекен была единственным человеком из первой группы приезжих, то он был особенно к ней внимателен, к досаде и зависти остальных.

Адвокат мог немного рассказать о господине Флеминге, и кое что из его сообщений было ново для фрекен: его задержали еще в Христиании; в виду его больных легких, он сразу был помещен в больницу и мог поправляться там, пока не будет решен вопрос об его выдаче. При этом он сам оплачивал свои расходы и держал себя во всех отношениях воспитанным и благородным человеком. Интересно было то, что со стороны финских властей как будто не особенно серьезно собирались преследовать похитителя, совершившего подлог; они сами просили, чтобы пациенту было предоставленно хорошее леченье и хороший уход. — Бог знает, кто он такой в конце концов, и что он сделал худого: — сказал адвокат. — Может быть, и ничего, может быть, это только одно недоразумение, которое выяснится. Мы с вами, фрекен не знаем этого.

— Нет.

— Нет. Что мы можем знать о гостях, посещающих санаторию? Мы их не подвергаем допросу, мы принимаем их за тех, за кого они выдают себя. Их, как ветром, приносит сюда и с востока, и с запада, отсюда они опять уезжают, большинство уехавших больше никогда к нам не возвращается, жизнь смыкается над ними для нас. Они приезжают сюда, чтобы побыть в санатории, и уезжают; пребывание здесь не является частью их жизненного пути, мы предоставляем им отдых и развлечение, некоторым спасаем здоровье и жизнь, но они проводят здесь только ограниченное время. Может быть, нам случалось давать тут приют искателям приключений — так что из того? Мы не полиция. Иногда до нас доходит какой-нибудь слух, или какое-нибудь газетное сообщение заставляет нас вспомнить о том или другом лице, побывавшем здесь у нас. Помните вы принцессу?

— Да.

— Английскую-то миледи? Так вот, шепчут о том, что она вовсе не леди и не принцесса. По-видимому, ее разоблачили. Это нас не касается. Она провела здесь некоторое время с переводчиком и камеристкой, она не принесла нашему учреждению никакого вреда, по счету нам за нее было заплачено. Что в действительности заплатила за нее фру Рубен, это ее дело, а не наше. Если фру Рубен заплатила, значит, она знала, почему это делает. Кстати, фру Рубен очень похудела.

— Я слышала об этом.

— Очень похудела, стала гораздо подвижнее, гораздо красивее; на нее приятно смотреть. Меня не удивит, если это результат ее пребывания здесь, в Торахусе. Я сам точно вновь рождаюсь, когда приезжаю сюда. Не правда ли, вы тоже находите, что здесь здорово жить?

— О, да.

— Хотя вы, собственно, не похудели, я не могу этого сказать, скорее пополнели немного.

Фрекен д'Эспар ярко покраснела:

— Я как была, так и осталась.

— Но немножко, может быть, пополнела, чуть-чуть только, конечно. И оно именно так и должно быть: похудание для жирных и прибавка веса и полноты для худощавых. Это наверное от здешней воды, ее положительно надо дать анализировать. Ох, мне так много надо бы тут сделать! Вот флаг, например. Подумайте, мы все время живем без флага, я совсем забыл об этом в свое время. У нас два флагштока, один на крыше, а другой на лугу, но флага нет. Но к рождеству флаги будут обязательно. Кстати, я пригласил на рождество ректора Оливера. Вы ведь в хороших отношениях с ректором Оливером?

— Да.

— Я пригласил его провести здесь рождество. Я им дорожу, он известный в стране человек, большое имя. Когда он осенью вернулся домой, то с большой похвалой написал о нас и о нашей работе здесь на общее благо, называя санаторию целебным приютом в горах. Это было напечатано в одном местном листке, но теперь я хотел бы, чтобы он написал в какой-нибудь большой газете, я думаю, это и ему самому доставит больше удовлетворения.

— Нас тут несколько времени назад ленсман посетил, — сказала фрекен. — Приходил нас допрашивать.

— Да, о господине Флеминге. Меня потом об этом уведомили, жаль, что меня тут не было, и я не мог помешать этому. Надеюсь, он вел себя прилично? Того бы еще не хватало! Я, в общем, еще проберу ленсмана, я требую, чтобы нашим гостям был покой.

— Вы упомянули о господине Флеминге — что он, не умер, жив еще?

— Надеюсь, — ответил адвокат, неизменно доброжелательный и снисходительный по отношению ко всем, в том числе и к отсутствующему подделывателю. — Я ничего не слышал, но надеюсь, что господин Флеминг получил пользу от пребывания здесь, и что ему лучше. Господин Флеминг был в высшей степени любезный и располагающий молодой человек, аристократичный и воспитанный, с примерными манерами; если он опять приедет, санатория Торахус открыта для него. В общем, мы были все время счастливы в смысле пансионеров, все хорошие люди, которых очень приятно было бы опять видеть здесь. Что касается принцессы, то она была для нас не плохой рекламой; если ей случится вернуться, мы и ей скажем — милости просим. Как она себя держит, какой air! He знаю, имеет ли это для вас значение, но про себя должен сказать, что это на меня действует, говорите, что я глуп, если хотите!

— Для меня это тоже имеет значение, — сказала фрекен д'Эспар.

— Понятно. Ведь вы француженка. Да, принцесса была-таки хороша. Она разговаривала с доктором и со мной, и со всеми так, как будто мы были ее служащими. Оно не вредно получить небольшой lecon, как себя держать с принцессой. Доктор Эйен спрашивал, не надо ли ему надевать перчатки, когда он идет к ней с докторским визитом, но мне казалось, что это преувеличение, ему могло понадобиться пощупать ей пульс, и тогда перчатки были бы некстати.

Не надо держать себя лакеями, надо иметь чувство собственного достоинства. Но мне и сейчас досадно, что у нас не было флага, когда она была здесь.

Надо признаться, адвокат Руппрехт обнаруживал иногда довольно младенческие свойства, он заразился в своей среде всякими пустяками, некоторым снобизмом, наивной утонченностью; но достоинства его значили гораздо больше и были очень ценны: его доброжелательство, его услужливость, его замечательные способности, как хозяина. Он не был лишен природного такта и сделал поэтому вид, что совершенно не заметил изуродованного лица фрекен д'Эспар. Когда она под конец сама обратила его внимание на это, адвокат Руппрехт нагнулся вперед, чтобы лучше видеть, и сказал:

— Теперь, когда вы сказали…

— О, — воскликнула она, смеясь, — вы чересчур деликатны.

— Да, когда вы сказали. Я не так уже хорошо вижу, как раньше, но когда вы показали, я, конечно, вижу. Ну, это ничего не значащая царапина, прямо без всякого значения, вы только выиграете от этого, если будете налеплять на нее мушку.

— Да, — сказала она, улыбаясь, — придется уж, конечно, прибегать к мушкам.

— Маленький рубчик, который нисколько вас не портит. Как это вы его получили?