В доме на холме. Храните тайны у всех на виду - Лори Фрэнкел Страница 43

Картография

У Рози была карта и головная боль. От последней она приняла аспирин и ни чуточки не надеялась, что поможет. Для первой были три маркера разных цветов и надежда противоположного толка — невероятно высокого полета, надежда типа «это решит все проблемы», надежда, что греет сердце, когда решаешь проблему, которую можешь решить, а не такую, которую решить не можешь. Было больше трех ночи, ближе к четырем. Она знала, что скоро встанут дети. Она знала, что и самой давно пора в постель. Но не спалось. Вот вообще — настолько, что лучше встать и сделать что-нибудь — все равно что, — чем лежать и думать, почему не спится.

Поэтому она раз за разом вставала и проводила полночь и следующие часы с картой. На ней были Соединенные Штаты целиком, вместе со всеми дорогами и топографией. Полностью развернутая, она занимала всю поверхность обеденного стола, но Рози не нужен был полный разворот. Некоторое время средние пять складок так и оставались сложенными, но из-за этого возникал выпуклый бугор в центре, затруднявший процесс цветного кодирования. В конце концов она взяла ножницы и отрезала их, тщательно скрепив остатки клейкой лентой только с оборотной стороны, чтобы при необходимости без помех пользоваться ручками и маркерами. На самом деле, это уже вторая по счету карта, поскольку первая была изрисована заметками, стрелочками и большими и малыми крестиками.

Пенн говорил: «Ложись спать». Пенн говорил: «Заканчивай это безумство», — думая, что эксцентричная формулировка, может быть, рассмешит ее и смягчит намек на то, что она ведет себя ненормально, тем не менее продолжая намекать. Пенн говорил: «Мэдисон — идеальный город. Либеральный и красивый. Свободно мыслящий, с умными, образованными горожанами и медициной мирового класса». Пенн говорил: «Невозможно держать под контролем все. Где бы ты ни жила, плохие люди будут везде. Где бы ты ни жила, дерьмо периодически случается». Но Рози знала, что Пенн говорит это, потому что он — поэт, и рассказчик, и последователь культа нарративной теории, взрослый мужчина, который до сих пор верит в сказки и счастливые концовки. Для нее диагноз и лечение были намного более клиническими концепциями. Она подходила к немощи так, как всегда: первичный осмотр, физическое обследование, анализ симптомов. Принимала в расчет историю пациента и средовые факторы. Разрабатывала план лечения.

Ясно было то, что они не могут растить ребенка здесь. Не могут растить здесь всех детей. Им нужно уехать «Туда». Да, Мэдисон был открытым, приемлющим и толерантным, но толерантность — это дерьмо собачье. К дьяволу толерантность! Мэдисон был толерантным… вот только это не так. Мэдисон был толерантным только в случае, если ты не забрел от дома на расстояние мили в любом направлении и не пригласил к себе людей из внешнего мира. Чед Перри, как выяснилось, был из Кеноши, а в этом случае толерантность не работает, верно? Поппи не был чем-то таким, что следовало перетерпеть — типа у тебя простуда, и да, это раздражает, и нет, ты не умрешь, так что купи салфеток и книжку про зомби и на два дня залезь под одеяло. Это с простудой следовало мириться. А детям следовало радоваться.

Вот тогда Рози и прошлась ножницами по середине страны и большей части юга. Теперь ее карта Соединенных Штатов выглядела как укороченное нахмуренное лицо с оплавившейся, сросшейся серединой, с отрезанным, за исключением самых краев, подбородком. Мать страстно ратовала за Финикс. Присылала статьи и письма о фестивале гей-прайда в Финиксе, о мальчике-трансе в средней школе Финикса, которого сверстники выбрали королем школьного бала, о важности семьи и особенно бабушек в жизни детей, о погоде в феврале (солнце каждый день, температуры выше плюс двадцати), о том, что дочь мыслит предвзято, когда говорит, что любой, кто живет дальше сотни миль от океана, — шовинист. Рози удаляла их, не читая.

Задевающие небоскребами тучи, славящие различия прибрежные мегагорода соблазняли оборудованными по последнему слову техники медицинскими учреждениями, прайд-парадами и разнообразием. Но Рози не настолько сошла с ума, по крайней мере пока, чтобы уверовать, что многочисленные отпрыски смогут обойтись столь тесным пространством. Им нужно было больше травы и меньше бетона, больше простора и меньше карабканья вверх, и даже если бы они были готовы переехать в один из этих городов, все равно не смогли бы позволить себе квартиру на семерых на Верхнем Вест-Сайде Манхэттена. Оказалось, скачок от толерантности к прославлению стоил недешево. И она продолжала искать.

Когда стало ясно, что задабривание и оптимизм не работают, Пенн переключился на подстрекательские лозунги.

— Мы не можем сдаться и смыться, — говорил он. — Это значит отдать победу ублюдкам. Мы сильнее.

— Они забьют его до смерти, — отвечала Рози.

— У тебя здесь есть работа, которую ты любишь.

— Он угрожал нашему ребенку пистолетом, — отзывалась жена.

— Детям здесь нравится.

— На глазах у всей семьи.

— Нельзя уезжать из-за одной чудовищной пьяной студенческой вечеринки, — говорил Пенн. — Нельзя уезжать из-за одного ужасного похода в гости.

— Нельзя оставаться, — возражала Рози, — зная, что здесь происходит.

— Нельзя сдернуть с места целую семью из семи человек из-за потребностей одного, — говорил Пенн, и не было ясно, относится ли это «один из них» к Поппи с его потребностью быть где-то в таком месте, где он мог быть тем, кем являлся, или к Рози с ее потребностью быть «Там». Но именно так Пенн проигрывал спор в любом случае, потому что, разумеется, можно сорвать с места целую семью из семи человек ради потребностей одного из них, потому что для этого и существует семья.

И поэтому одним ранним утром, еще до рассвета, она нашла его — идеальный курс лечения, сыворотку от всех Ников Калькутти на свете, и всех Чедов Перри, и всех кошмарных студенческих