Лето в Провансе - Люси Колман Страница 43

Он улыбается:

– Ваша сестра приносит мне радость день за днем. Иногда она бывает похожа на смерч, бывает упрямится, но это у вас, наверное, семейное.

Я широко раскрываю глаза:

– А я-то думала, что единственная упрямица в семье – я! Что ж, добро пожаловать на наши семейные «русские горки»![6]

– Поверьте, ничего другого мне даром не нужно!

– Шушукаетесь обо мне? – раздается голосок. Ханна окидывает нас презрительным взглядом.

– О ком же еще? – отзывается Лиам, и мы втроем покатываемся со смеху.

Расставаться трудно. Зато у меня была возможность убедиться, что Оуэн и Ханна уже не нуждаются в старшей сестре так остро, как раньше. Пришло время это признать. У них собственная жизнь, и они перед ней не пасуют; да, мы ужасно друг по другу скучаем, но когда встречаемся, чувствуем себя так, словно и не разлучались. Уехав, я стала думать по-новому; мать с отцом подозревали, что результат будет таким, потому, наверное, и не возражали, когда мы Эйденом посвятили их в свои планы.

Дверь мастерской распахивается. Увидев выражение лица Нико, я сразу понимаю, что он явился с недобрыми вестями.

– Новости от моего агента. Переговоры о приобретении последней картины прерваны. В последнем письме написано, что владелец не желает ее продавать. Причины отказа не указаны. Я имел глупость убедить себя, что все завершится очень быстро и успешно. Тем труднее смириться с неудачей.

Я инстинктивно прикрываю левой ладонью рот.

– Ах, Нико, как же я вам сочувствую! Мы уже были в одном шаге от празднования победы…

Подойдя к нему, я чувствую, как из него сочится боль. Он получил сокрушительный удар, невозможно принять неспособность что-либо изменить.

– Теперь у моего агента связаны руки. У него нет выбора, остается только ждать, что будет дальше. Вдруг со временем к нему опять поступит предложение продолжить переговоры?

У меня нет слов, чтобы его утешить.

Мы трудимся всю ночь. Знаю, Нико, как и я, переполнен противоречивыми чувствами. Я не могу утешить его так, как ему – я инстинктивно чувствую, как именно, – хотелось бы. Чем ближе я к нему подступаю, тем сильнее меня к нему тянет, но существует черта, которую я просто не могу переступить. Но наша тесная связь не требует воплощения в словах. Находиться в одном помещении – уже утешение. Не означает ли даже молчание измену, если оно так наполнено смыслом?

Наступает момент, когда у меня уже нет сил поднять кисть. Уходя, я знаю, что Нико немного успокоился, хотя бы немного принял то, чего не в силах изменить.

21. Удивительный поворот событий

– Я должна кое-что вам сказать, Ферн. Пару важных вещей. У вас найдется пять минут? Давайте прогуляемся. Утро прохладное, но мне нужно место, где нас не подслушают.

Я хмурюсь. Кажется, дело серьезное, хотя я не представляю, что сейчас услышу от Келли; остается надеяться, что не что-то плохое. Я уверена, что их отношения с Тейлором чисто платонические. Если нет, то, значит, я плохой физиономист.

Я киваю, снимаю со спинки стула куртку и иду за Келли к двери гостиной.

– Проблемы? – спрашиваю я ее. Надеюсь, это звучит как ни в чем не бывало, без намека на тревогу.

– Да. То есть нет. Не то чтобы…

Я подбадриваю ее улыбкой:

– Ты уже перечислила крайние варианты и все между ними.

– Действительно! – смеется она. – Хочу попросить вас об услуге, а еще хочу кое-чем поделиться. Только чур это строго между нами! Мне немного неудобно… Заранее спасибо. Даже не знаю, с чего начать…

Мы покидаем двор и заходим в сухую шуршащую траву. Конечно, Прованс красив в любое время года, но сейчас особенно кстати порадоваться тому, как хорошо, как уютно мы примостились у подножия громоздящихся вдали гор.

– Делай так, как тебе удобно, Келли, – говорю я, натягивая на уши шапку с помпоном.

Она хихикает и поправляет свою шапку.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Ди-Ди молодчина, но в этих вязаных шапочках мы смахиваем на эльфов!

Я смотрю на нее, и обе мы разражаемся хохотом. Дело не в фасоне наших головных уборов, а в том, что Ди-Ди пустила в ход все свои «излишки», как у нее это называется. Шапочки у нас радужные, если только в природе бывают радуги с четырьмя десятками цветов. У меня помпон голубой, у Келли фиолетовый.

– Подумаешь! – Я пожимаю плечами. Келли тут же подхватывает:

– Своевременная мысль! – Она выдерживает короткую паузу и продолжает: – Учтите, услуга немаленькая. Я сказала отцу, что не хочу возвращаться. Не вообще, но в обозримом будущем. Вот я и прошу вас поговорить об этом с Нико, вдруг у него другие планы? Сама я не хочу: он может смутиться, если не одобрит эту идею.

Я останавливаюсь, Келли тоже. Но долго стоять неприятно, сырость пробирает до костей.

– Пойдем-ка в сарай, – предлагаю я, и мы ускоряем шаг. – Подвинем скамейку, у стенки будет теплее.

У сарая всего три стены, это, скорее, навес, но даже он защищает от ветра.

– Поговорю, о чем речь! Но я заранее знаю, что Нико одобрит твое решение остаться. Ты очень полезный сотрудник: ведешь занятия по рукоделию, хорошо общаешься с гостями. Ты откровенна с ними, когда это необходимо.

– Это вы насчет того, что я резала себе вены? Я хотела сбросить с плеч этот груз. Вопрос стоял так: либо сюда, либо в лечебное учреждение, под постоянный надзор. Был и вариант похуже: отец собирался запереть меня дома и приставить ко мне сиделку. Стыдно сознаться, я подумывала еще раз полоснуть себя бритвой.

Она сжимает челюсти, я, наоборот, изумленно разеваю рот, глаза наполняются слезами. Я не успеваю выразить ей сочувствие, потому что она спешит продолжить:

– Мне нужно, чтобы вы знали, что мое прежнее уныние прошло. Оказалось, что я могу делать вещи, которые укрепляют волю к жизни. Здесь я чувствую себя на своем месте. Только здесь я могу такое сказать. Вы же знаете, что это вы с Патрицией вернули мне веру в себя? С тех пор она только крепнет.

– О, Келли! Ты – само сопереживание, сострадание и любовь, иногда от этого прямо дух захватывает! Странно, если ты этого не знаешь. Ты всех вдохновляешь, ты не по годам зрелый и терпеливый человек, потому что умеешь выживать при любых обстоятельствах. Надеюсь, ты заметила недавнюю перемену в Тейлоре – опять-таки благодаря тебе. Даже Бастьен стал гораздо общительнее, потому что ты вовлекаешь его во все, во что только можно.

– Вообще-то, мы – странная команда, правда? Три мушкетера… – Она откашливается. – А теперь плохая новость. Отец требует, чтобы я вернулась, хочет, чтобы я была у него на виду, как он выражается. Он называет происходящее здесь у нас культом, он уверен, что мне промывают мозги.

Я широко раскрываю глаза.

– Он говорит ТАКОЕ?

– Да, буквально! Если Нико ответит согласием,