Отравленные слова - Майте Карранса Страница 44

– Барбара! – в исступлении кричит она и бьет кулаком по зеркалу с такой силой, что стекло разбивается. Осколки рассыпаются по раковине, по плитке пола, лицо в зеркале дробится на части и исчезает. – Барбара! Не уходи! Вернись! – кричит Нурия вне себя.

– Мама! Мама! Что такое?

Нурия застывает, будто парализованная.

– Мам, ты поранилась?

Она узнает их, узнает эти голоса. Это близнецы прибежали, испугались звона стекла и ее криков. Нурия застывает, тело ее напрягается, как у хищника, который готовится к прыжку. Она не отвечает, дышит тяжело.

– Мама! Мама!

Нурия слышит голоса и понимает, что ее зовут из мира людей. Их голоса будто вытаскивают ее на поверхность.

– Мам! Вызвать врача?

Нурия с трудом поднимается на ноги, голова идет кругом, и обнаруживает, что разбила зеркало в туалете, что чуть было не совершила чудовищный поступок и что дети ее в ужасе.

– Ничего страшного! Зеркало разбилось, но со мной все нормально, – отвечает она голосом, который удивляет ее саму. Этот голос принадлежит ей, но звучит непривычно. Нурия слышит его и замирает от восхищения. Она хозяйка своему голосу, она говорит то, что хочет сказать. Она знает: близнецов надо беречь, им нельзя видеть ее в таком состоянии, они не выдержат. Постепенно Нурия осознает: она существует, она жива.

– Я уже выхожу, не волнуйтесь, – добавляет она. «И Барбара тоже жива, как и близнецы. Она жива», – повторяет Нурия, не в силах поверить. Жива! Барбара жива, и ей нужна живая мать.

Нурия Солис опустилась на самое дно и теперь хочет выйти из темноты. Она могла бы остаться в глубине, свернуться в клубок и не двигаться, но вместо этого заставляет себя шевелить пальцами, руками, ногами, поднимать веки. Она сама не знает как, но она снова нащупала в себе силу, которая в юности гнала ее покорять горные вершины. Силу, которой завидовала Элисабет. Силу, в которую когда-то влюбился Пепе и которую сама Нурия давно считала утраченной. «Сейчас я встану, – с нажимом говорит она самой себе, – умоюсь, успокою близнецов, оденусь и поеду искать Барбару». Ее воля к жизни заржавела, она заводится постепенно, как старый механизм после долгого простоя. Нурия потихоньку встает, умывается ледяной водой, аккуратно вытирает капли, стекающие с шеи. Делает один вдох, другой, потом берет диазепан, транксимезин, валиум, антидепрессанты и всю ту дрянь, которую пила последние четыре года, и методично вытряхивает содержимое каждой упаковки в унитаз. Разноцветные таблетки плавают на поверхности, сбиваются в стайки. Нурия нажимает на кнопку, поток уносит их по трубам, и ей кажется, что она нажала на какую-то кнопку в своей жизни и начала освобождаться от него, от Пепе. Не забывай принимать таблетки, это для твоего блага. Он хотел, чтобы она всегда была такой: покорной, безвольной и бессмысленной. Он подрезал ей крылья, уничтожил ее самооценку, грыз ее, пока не убил ее душу. У нее больше нет души, осталась одна оболочка, а внутри ничего, она стала призраком. Силы покидают Нурию, ей страшно повернуть ручку, страшно встретиться взглядом с собственными детьми. «Давай же, – говорит она себе. – Теперь ты должна сама думать, принимать решения, действовать».

Нурия Солис вновь нашла себя, но она больна, надломлена: слишком долго он глумился над ней. «Нет, – говорит она, – я не знаю, я не смогу, я уже не помню, как это – чего-то хотеть, о чем-то мечтать, к чему-то стремиться». Она в отчаянии пытается нащупать внутри мотор, чтобы работал без перебоев. Она хочет избавиться от него, от его жестокости и манипуляций, от собственной беспомощности. Ей отчаянно необходимо как-то воскресить веру в себя. У нее мало времени, ей нужно будет воспрянуть от затянувшегося кошмара, вновь начать жить, подойти к нему и без страха ему противостоять. И Нурия находит причину жить и хватается за нее, как утопающий хватается за соломинку.

«Барбара жива», – говорит она себе. Ее девочка жива, и ей нужна мать.

21. Барбара Молина

Говорят, Мария Антуанетта, королева Франции, когда пришли enfants de la Patrie[36], поседела целиком за одну ночь. А еще говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, как в ускоренной съемке. Уж не знаю, что у меня с волосами, зеркала тут нет, но вполне возможно, что я седая уже давно. А трейлер своей жизни, из которого сама же вырезала куски, я смотрю постоянно, помимо своей воли. Наверное, смерть моя приближается.

Это вновь произошло на Рождество. В разгар каникул, вся семья была дома, посреди гостиной стояла наряженная елка, под ней громоздились подарки в разноцветной оберточной бумаге. Я заметила, что во время обеда он пил. Ел мало, а выпил много. И все смотрел на меня, а потом на дядю Иньяки, то на меня, то на него, и повторял: правда же Барбара у нас красотка? А Иньяки отвечал, что да, что я уже совсем взрослая. Он выпил очень много, от него разило спиртным. Когда все гости разошлись и мама тоже с нами попрощалась (ей пора было на работу), меня пронзило предчувствие. «Тебе сегодня тоже надо на работу?» – «Да, милая, если б ты знала, как не хочется…» Это было дурное предзнаменование. Он поймал меня в коридоре, я не успела уйти к себе и запереться на ключ. Потащил к себе в спальню, подальше от комнаты близнецов. «Что у тебя было с Мартином Боррасом? – Он прижал меня к стене. – Что ты ему позволила, как далеко у вас с ним зашло?» Не знаю, откуда он знал про Мартина, что Мартин мне нравится, что мы встречаемся, но он знал все. «А с Хесусом Лопесом? Думаешь, я идиот? Хочешь, скажу тебе, кто ты такая? Хочешь? Я же не слепой, отлично видел, как ты весь вечер флиртовала с Иньяки. С Иньяки ты тоже спала?» Он прижался ко мне, я стала отнекиваться, говорила, что не хочу, просила его отпустить меня, и тогда он меня избил – так сильно, что я потеряла сознание и пришла в себя уже в своей постели. Все болело, кружилась голова. Все тело у меня было в синяках. Он помыл меня, помазал йодом и мазью, принес мне чаю. Он был в отчаянии, в слезах, алкоголь уже выветрился. «Прости меня, – твердил он, – прости, милая, я не хотел делать тебе больно, я потерял голову. Если мама узнает, она расскажет полиции, меня посадят в тюрьму, и тогда она никогда тебя не простит. Ты же не хочешь разрушить нашу семью? Правда же?»