Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве) Страница 45

Начальный, петербургский, период их отношений хотя и был окрашен, как это всегда и бывает, ярким пламенем вдруг вспыхнувшей страсти, но несколько омрачался тем, что приходилось таиться-скрываться, осторожничать, сдерживать проявления своих чувств. По-настоящему любовь их должна была разгореться в совместном путешествии по заграницам - подальше от дома, от Марии Дмитриевны, от журнальных обременительных забот, от досаждающих кредиторов, которые, конечно же, не способствовали поддержанию приподнятого настроения, столь необходимого в страстной безрассудной любви.

Достоевский возлагал очень большие надежды на эту любовь. Она возродила его мечты на подлинные, настоящие и животворные отношения с женщиной, которые только и смогут сделать жизнь мужчины по-настоящему полноценной и счастливой. В наши планы не входит разбор нравственных аспектов данного вопроса (уж применим-используем сухой научный оборот!), нам важно проследить-выяснить, как был наказан Судьбою за свою безумную страсть писатель-реалист, потерявший голову и забывший напрочь о жёстком и жестоком реализме действительной жизни. Небеса, конечно же, никак не могли одобрить-благословить эту связь, эту преступную с точки зрения морали и строгих моралистов любовь-страсть.

Итак, Аполлинария первой, не дождавшись Достоевского (катастрофа с закрытием "Времени" задержала его), выезжает за границу и ждёт-дожидается Фёдора Михайловича в Париже. Заметим, к слову, что крушение журнала уже можно рассматривать как наказание свыше за безрассудную и преступную связь. Но истомившийся до предела любовник, вырвавшийся наконец из России, и не подозревает, что произошло-свершилось уже и катастрофическое крушение его любви и что в Париже ему предстоит упасть в бездну отчаяния. Для реализма исследования следует упомянуть, что не только предмет любви влёк Достоевского за границу. Конечно, любимая, желанная и также сгорающая (как ему ещё грезилось) от взаимной страсти женщина, это, разумеется, во-первых. Во-вторых, он снова, увидит-посмотрит Европу, свои любимые уже места и шедевры мировой живописи. Ну а, в-третьих, наконец-то суждено ему и в полной мере вкусить пьянящую, колдовскую, сладкую отраву рулеточной игры, сорвать в единый миг громадный куш и выскочить в конце концов из нищеты-бедности раз и навсегда, о чём он тоже давно уже в мечтах грезил...

"Во-вторых" удалось-получилось вполне: писатель вновь, как и за год до того, успел за короткий срок побывать в Германии, Франции, Швейцарии, Италии. Что касается "в-третьих", то и это поначалу удалось-свершилось словно бы по волшебству: в первую же игру в Висбадене Достоевский выигрывает громадную для него сумму - 10 000 франков. Это примерно около 2500 рублей, и если учесть, что Фёдор Михайлович выехал из Петербурга с теми жалкими остатками от 1500 рублей, выданных ему в долг Литфондом, что сохранились после расчёта с кредиторами и оставления некоторых сумм на расходы жене, пасынку и вдове брата, то можно представить, каким Крезом почувствовал-ощутил он себя и в какой эйфории пребывал-находился после баснословного выигрыша. Даже письмо его к сестре жены, В. Д. Констант, отправленное 20 августа /1 сентября/ 1863 года из Парижа, когда после Висбадена прошло уже несколько дней (и к тому же любовь его уже терпит катастрофу!), - и то письмо это переполнено эмоциями, возбуждением, головокружением и восторгом от такой сказочной удачи на рулетке.

Увы, эта страсть к игре действительно превысит у Достоевского накал всех других и всяческих страстей, но речь об этом у нас впереди. Пока же отметим, что в прерывисто-судорожном по тону письме к Варваре Дмитриевне уже содержатся как бы черновые фрагменты с подробностями рулеточной игры к будущему роману "Игрок" и содержится-прорывается признание Достоевского, образно говоря, о первом зловещем звоночке-предупреждении грядущих рулеточных катастроф. Фёдор Михайлович, как бы сам стараясь не придавать этому значения, забалтывая этот факт, сообщая о нём торопливо и как-то вскользь, всё же информирует свояченицу: из десяти с лишком тысяч франков он всё же половину спустил-проиграл - ну, совершенно случайно! И вообще, в рулетку никто не умеет играть. Ну, разве, два-три человека. А остальные всё проигрывают дотла. "Будь семи пядей во лбу, с самым железным характером и всё-таки прорвётесь. Философ Страхов и тот бы прорвался..." А секрет игры, оказывается, "ужасно глуп и прост и состоит в том, чтоб удерживаться поминутно, несмотря ни на какие фазисы игры, и не горячиться. Вот и всё, и проиграть при этом просто невозможно, а выиграете наверно..." (282, 40)

Конечно, Фёдор Михайлович совсем даже не хладнокровный "философ Страхов", но даже ему удалось каким-то чудом прервать падение в пропасть полного проигрыша, остановиться, удержаться, выкарабкаться, скрутить себя и уехать из Висбадена с половиной выигрыша прочь и подальше. И это была его первая и последняя победа над самим собой, над своей болезненной наркотической страстью к рулетке. Пока же он, отослав часть денег страждущим родственникам в Петербург, устремляется, наконец, в Париж, где его уже дожидается ужасный провал-катаклизм с его мечтательным пунктом "во-первых".

Вот здесь-то и проявился ещё раз наглядно "закон спирали" в судьбе Достоевского, о котором уже упоминалось. Как и в случае с Марией Дмитриевной за несколько лет до того, всё повторилось вплоть до деталей: вновь стоило Фёдору Михайловичу отпустить от себя любимую, как на пути её встречается молодой и совершенно ничтожный красавчик, и возлюбленная Достоевского теряет голову, предаёт их жаркую любовь и вообще собирается связать свою жизнь-судьбу с новым любовником.

Исследователям-биографам Достоевского повезло, что в данной истории любви оба главных героя - литераторы. И Аполлинария Суслова создала-сочинила на этом материале свою уже давно забытую читателями повесть "Чужая и свой", и Фёдор Михайлович написал свой известный роман "Игрок", а кроме того многие страницы дневника Сусловой посвящены её взаимоотношениям с Достоевским, и нередко в письмах писателя тех лет упоминается имя Аполлинарии.

Хотя бы пунктирно вспомним-восстановим фабулу этой любовной драмы. Суслова встречает в Париже некоего молодого студента-испанца Сальвадора, влюбляется, отдаётся ему и пытается предупредить-остановить Достоевского от приезда письмом-признанием: "Ты едешь немного поздно..." Фёдор Михайлович не успел получить ошеломительное письмо-известие и вынужден был пережить-вынести потрясение в непосредственном разговоре-объяснении с любимой. Вот как по горячим следам изобразила мелодраматично эту доподлинно драматическую сцену сама Аполлинария в своём дневнике. Она сообщила ему, что уже поздно:

"Он опустил голову.

- Я должен всё знать, пойдём куда-нибудь и скажи мне, или я умру...

(...) Когда мы вошли в его комнату, он упал к моим ногам и, сжимая, обняв, с рыданием мои колени, громко зарыдал: ?Я потерял тебя, я это знал!..?"

Простим третьестепенной писательнице Сусловой это "с рыданием... зарыдал", но предельное отчаяние Фёдора Михайловича она передать сумела. И дальше в дневнике - поразительная подробность, совершенно точно и знаменательно характеризующая автора "Белых ночей", "Униженных и оскорблённых" и повторяющая-копирующая, опять же, его сибирский период жениховства. Он выпытывает у Сусловой, кто же такой его счастливый соперник и, узнав подробности, ощущает "гадкое", но даже в чём-то и утешительное чувство: "...ему стало легче, что это не серьёзный человек, не Лермонтов". Надо полагать, пошли Судьба соперниками Достоевскому не ничтожных вергуновых-сальвадоров, а Лермонтова или, допустим, Льва Толстого, то Фёдор Михайлович вряд ли пережил бы тогда победу такого соперника...

Пока же он, совершенно в духе и стиле своих героев, уговаривает Аполлинарию не порывать до конца отношений с ним, он согласен оставаться-быть всего лишь другом, братом - кем угодно, лишь бы находиться рядом, сохранять хоть какие-то надежды на возвращение её любви и совершить вместе, как они и мечтали, путешествие по Европе. И, как ни поразительно, именно так всё и случилось-произошло: они действительно путешествовали вместе (испанец, как говорится, добившись своего, вскоре Суслову бросил), останавливались в гостиницах в одном номере, правда, двухкомнатном, но всё время находились вдвоём, наедине, и отношения между ними установились совершенно фантасмагорические. Вот ещё характерные фрагменты дневника Аполлинарии:

"...Часов в десять (вечера. -- Н. Н.) мы пили чай. Кончив его, я, так как в этот день устала, легла на постель и попросила Фёдора Михайловича сесть ко мне ближе. Мне было хорошо. Я взяла его руку и долго держала в своей. Он сказал, что ему так очень хорошо сидеть. (...) Вдруг он внезапно встал, хотел идти, но запнулся за башмаки, лежавшие подле кровати, и так же поспешно воротился и сел.

- (...) Ты не знаешь, что сейчас со мной было! - сказал он с странным выражением.