Алексей Константинович Толстой - Князь Серебряный (Сборник) Страница 45

Н. С. Лесков [37]

(6 апреля 1871 года)

Зачинается песня от древних затей,От веселых пиров и обедов.И от русых от кос, и от черных кудрей,И от тех ли от ласковых дедов,Что с потехой охотно мешали дела;От их времени песня теперь повела,От того ль старорусского краю,А чем кончится песня – не знаю.

У Владимира Солнышка праздник идет,Пированье идет, ликованье,С молодицами гридни ведут хоровод,Гуслей звон и кимвалов бряцанье.Молодицы что светлые звезды горят,И под топот подошв, и под песенный лад,Изгибаяся, ходят красиво,Молодцы выступают на диво.

Но Поток-богатырь всех других превзошел:Взглянет – искрами словно обмечет:Повернется направо – что сизый орел,Повернется налево – что кречет;Подвигается мерно и взад и вперед,То притопнет ногою, то шапкой махнет,То вдруг станет, тряхнувши кудрями,Пожимает на месте плечами.

И дивится Владимир на стройную стать,И дивится на светлое око:«Никому, – говорит, – на Руси не плясатьСупротив молодого Потока!»Но уж поздно, встает со княгинею князь,На три стороны в пояс гостям поклонясь,Всем желает довольным остаться —Это значит: пора расставаться.

И с поклонами гости уходят домой,И Владимир княгиню уводит,Лишь один остается Поток молодой,Подбочася, по-прежнему ходит,То притопнет ногою, то шапкой махнет,Не заметил он, как отошел хоровод,Не слыхал он Владимира ласку,Продолжает по-прежнему пляску.

Вот уж месяц из-за лесу кажет рога,И туманом подернулись балки,Вот и в ступе поехала баба-яга,И в Днепре заплескались русалки,В Заднепровье послышался лешего вой,По конюшням дозором пошел домовой,На трубе ведьма пологом машет,А Поток себе пляшет да пляшет.

Сквозь царьградские окна в хоромную сеньСмотрят светлые звезды, дивяся,Как по белым стенам богатырская теньХодит взад и вперед, подбочася.Перед самой зарей утомился Поток,Под собой уже резвых не чувствует ног,На мостницы как сноп упадает,На полтысячи лет засыпает.

Много снов ему снится в полтысячи лет:Видит славные схватки и сечи,Красных девиц внимает радушный приветИ с боярами судит на вече;Или видит Владимира вежливый двор,За ковшами веселый ведет разговор,Иль на ловле со князем гуторит,Иль в совете настойчиво спорит.

Пробудился Поток на Москве на реке,Пред собой видит терем дубовый;Под узорным окном, в закутном цветнике,Распускается розан махровый;Полюбился Потоку красивый цветок,И понюхать его норовится Поток,Как в окне показалась царевна,На Потока накинулась гневно:

«Шеромыжник, болван, неученый холоп!Чтоб тебя в турий рог искривило!Поросенок, теленок, свинья, эфиоп,Чертов сын, неумытое рыло!Кабы только не этот мой девичий стыд,Что иного словца мне сказать не велит,Я тебя, прощелыгу, нахала,И не так бы еще обругала!»

Испугался Поток, не на шутку струхнул:«Поскорей унести бы мне ноги!»Вдруг гремят тулумбасы; идет караул,Гонит палками встречных с дороги;Едет царь на коне, в зипуне из парчи,А кругом с топорами идут палачи, —Его милость сбираются тешить,Там кого-то рубить или вешать.

И во гневе за меч ухватился Поток:«Что за хан на Руси своеволит?»Но вдруг слышит слова: «То земной едет бог,То отец наш казнить нас изволит!»И на улице, сколько там было толпы,Воеводы, бояре, монахи, попы,Мужики, старики и старухи —Все пред ним повалились на брюхи.

Удивляется притче Поток молодой:«Если князь он, иль царь напоследок,Что ж метут они землю пред ним бородой?Мы честили князей, но не эдак!Да и полно, уж вправду ли я на Руси?От земного нас бога господь упаси!Нам Писанием велено строгоПризнавать лишь небесного бога!»

И пытает у встречного он молодца:«Где здесь, дядя, сбирается вече?»Но на том от испугу не видно лица:«Чур меня, – говорит, – человече!»И пустился бежать от Потока бегом;У того ж голова заходила кругом,Он на землю как сноп упадает,Лет на триста еще засыпает.

Пробудился Поток на другой на реке,На какой? не припомнит преданье.Погуляв себе взад и вперед в холодке,Входит он во просторное зданье,Видит: судьи сидят, и торжественно тутНад преступником гласный свершается суд.Несомненны и тяжки улики,Преступленья ж довольно велики:

Он отца отравил, пару теток убил,Взял подлогом чужое именьеДа двух братьев и трех дочерей задушил —Ожидают присяжных решенья.И присяжные входят с довольным лицом:«Хоть убил, – говорят, – не виновен ни в чем!»Тут платками им слева и справаМашут барыни с криками: браво!

И промолвил Поток: «Со присяжными судБыл обычен и нашему миру,Но когда бы такой подвернулся нам шут,В триста кун заплатил бы он виру!»А соседи, косясь на него, говорят:«Вишь, какой затесался сюда ретроград!Отсталой он, то видно по платью,Притеснять хочет меньшую братью!»

Но Поток из их слов ничего не поймет,И в другое он здание входит;Там какой-то аптекарь, не то патриот,Пред толпою ученье проводит:Что, мол, нету души, а одна только плотьИ что если и впрямь существует Господь,То он только есть вид кислорода,Вся же суть в безначалье народа.

И, увидя Потока, к нему свысокаПатриот обратился сурово:«Говори, уважаешь ли ты мужика?»Но Поток вопрошает: «Какого?»«Мужика вообще, что смиреньем велик!»Но Поток говорит: «Есть мужик и мужик:Если он не пропьет урожаю,Я тогда мужика уважаю!»

«Феодал! – закричал на него патриот, —Знай, что только в народе спасенье!»Но Поток говорит: «Я ведь тоже народ,Так за что ж для меня исключенье?»Но к нему патриот: «Ты народ, да не тот!Править Русью призван только черный народ!То по старой системе всяк равен,А по нашей лишь он полноправен!»

Тут все подняли крик, словно дернул их бес,Угрожают Потоку бедою.Слышно: почва, гуманность, коммуна, прогресс.И что кто-то заеден средою.Меж собой вперерыв, наподобье галчатВсе об общем каком-то о деле кричатИ Потока с язвительным тономНазывают остзейским бароном.

И подумал Поток: «Уж, Господь борони,Не проснулся ли слишком я рано?Ведь вчера еще, лежа на брюхе, ониОбожали московского хана,А сегодня велят мужика обожать!Мне сдается, такая потребность лежатьТо пред тем, то пред этим на брюхеНа вчерашнем основана духе?»

В третий входит он дом, и объял его страх:Видит, в длинной палате вонючей,Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках,Собралися красавицы кучей.Про какие-то женские споря права,Совершают они, засуча рукава,Пресловутое общее дело:Потрошат чье-то мертвое тело.

Ужаснулся Поток, от красавиц бежит,А они восклицают ехидно:«Ах, какой он пошляк! как он неразвит!Современности вовсе не видно!»Но Поток говорит, очутясь на дворе:«То ж бывало у нас и на Лысой Горе,Только ведьмы хоть голы и босы,Но, по крайности, есть у них косы!»

И что видеть и слышать ему довелось:И тот суд, и о боге ученье,И в сиянье мужик, и девицы без кос —Всё приводит его к заключенью:«Много разных бывает на свете чудес!Я не знаю, что значит какой-то прогресс,Но до здравого русского вечаВам еще, государи, далече!»

И так сделалось гадко и тошно ему,Что он наземь как сноп упадаетИ под слово прогресс, как в чаду и дыму,Лет на двести еще засыпает.Пробужденья его мы теперь подождем;Что, проснувшись, увидит, о том и споем,А покудова он не проспится,Наудачу нам петь не годится.

Начало 1871

…Федор Михайлович (Достоевский) прочел «Власа» Некрасова – и как прочел! Зала дрожала от рукоплесканий, когда он кончил чтение. Но публика не хотела еще расстаться с знаменитым чтецом и просила его еще что-нибудь прочесть. Федор Михайлович и на этот раз не заставил себя долго просить; он сам, видимо, был сильно наэлектризован энтузиазмом публики и не ощущал еще усталости. Он прочел маленькую поэму графа А. К. Толстого «Илья Муромец» и при этом очаровал своих слушателей художественною передачею полной эпической простоты воркотни старого, заслуженного киевского богатыря-вельможи, обидевшегося на князя Владимира Красное Солнышко за то, что тот как-то обнес его чарою вина на пиру, покинувшего чрез это его блестящий двор и уезжавшего теперь верхом на своем «чубаром» в свое родное захолустье, чрез дремучий лес. Когда Федор Михайлович читал финальные стихи поэмы: