Николай Некрасов - Том 4. Поэмы 1855-1877 Страница 45

Безосновательно усмотрел в «Саше» отход от обличительных тенденций также редактор газеты «Русский инвалид» полковник П. С. Лебедев, который именно с этой точки зрения приветствовал поэму в обширной статье (РИ, 1856, 2 июня, № 121, с. 528–529). Более критично подошел к поэме А. И. Рыжов (псевдоним — О. Колядин): признавая высокие достоинства поэмы, которую он назвал «замечательным произведением», он в то же время писал, что она показывает, «до какой степени анализ <…> подорвал основы стихотворной деятельности нашей…». Назвав вступление в поэму (т. е. главу 1) «превосходным», он в той же статье заявлял о «прозаическом покрое рассказа» в ней, о «тяжести» и «топорности» некрасовского стиха и т. п. (БдЧ, 1856, № 2, «Журналистика», с. 72–74).

Отзывам литераторов либерального и консервативного толка противостояли оценки, которые получила поэма в высказываниях революционных демократов. Глубокое истолкование поэмы дали Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов, которые, как уже говорилось, связывали ее идейный смысл с задачей обличения российского либерализма (см.: Маслов В. С. Чернышевский и Добролюбов о поэме Некрасова «Саша». — Некр. сб., III, с. 340–345).[7] Высоко оценил поэму Д. И. Писарев, причисливший ее (в статье «Писемский, Тургенев и Гончаров», 1861) к тем произведениям, за которые Некрасова «знает и любит живая Россия» (Писарев Д. И. Соч., т. I. М., 1955, с. 196). Известная революционерка-семидесятница В. Н. Фигнер, вспоминая о впечатлении, которое на нее в ранней молодости произвела «Саша», писала: «Над этой поэмой я думала, как еще никогда в свою 15-летнюю жизнь мне не приходилось думать. Поэма учила, как жить, к чему стремиться. Согласовать слово с делом — вот чему учила поэма, требовать этого согласования от себя и от других учила она. И это стало девизом моей жизни» (Фигнер В. Запечатленный труд. Воспоминания в двух томах, т. I. M., 1964, с. 92).

Что же молчит мой озлобленный ум?.. — Отзвук пушкинского стиха «С его озлобленным умом…» («Евгений Онегин», глава седьмая, строфа XXII).

Весела въехал я в дом тот угрюмый, Что, осенив сокрушительной думой, Некогда стих мне суровый внушил… — Речь идет о поместье Некрасовых Грешнево и о стихотворении «Родина» (1846).

Так, после битвы, во мраке ночном ~ Волосы мертвых бойцов шевелит! — Эти стихи, вероятно, навеяны Крымской войной.

Или какой чернокнижник-губитель? — Чернокнижник — колдун.

«Несчастные»*

Печатается по Ст 1873, т. I, ч. 2, с. 103–145, с восстановлением ст. 251 по автографу ИРЛИ А, ст. 658–664, 715–716, 718–722, 804 — по автографу ИРЛИ Б, ст. 717 — по автографу ГБЛ.

Впервые опубликовано: ст. 164–220 — С, 1856, № 5 (цена, разр. — 30 марта и 5 апр. 1856 г.), с. 139–141, в составе стихотворения «Петербургское утро (отрывок)», с подписью: «Н. Некрасов» (перепечатано: Ст 1856, с. 148–150); ст. 244 (со слова «Невольно») — 375 — С, 1857, № 3 (ценз. разр. — 28 февр. 1857 г.), с. 51–54, под заглавием: «Отрывок из поэмы», с подписью: «Н. Н.» (в оглавлении: «Н. А. Н.») и датой: «Рим, декабрь, 1856»; полностью — С, 1858, № 2 (ценз. разр. — 8 и 10 февр. 1858 г.), с. 241–266 под заглавием: «Эпилог ненаписанной поэмы», с подписью: «Н. Некрасов».

В собрание сочинений впервые включено: Ст 1861, ч. 2, под заглавием: «Несчастные», с датой: «1856» (перепечатано: 2-я часть всех последующих прижизненных изданий «Стихотворений»).

Черновой автограф ст. 164–220 (в составе стихотворения «Петербургское утро»), без заглавия, запись карандашом от конца тетради к началу, — ГБЛ (Зап. тетр. № 3, л. 51–49 об.). Беловой автограф этого отрывка, являвшийся наборной рукописью и предназначавшийся для № 5 «Современника» за 1855 г., под заглавием «Совет. (Подражание Пушкину)», запись чернилами, — ЦГАЛИ, ф. 338, он. I, № 27, л. 92–93 об. (со следующими карандашными пометами рукою Некрасова — в начале, в левом углу: «В „Совр<еменник>“, № 5»; ст. 191–197 с изображением арестантской фуры отчеркнуты карандашом; в конце приписка: «N. В. Ежели отчеркнутые строки выкинет цензура, то печатать так:

Всё пусто…Что теперь ни встретишьНа всем

и проч.»).

Корректура стихотворения «Совет. (Подражание Пушкину)», в которой имеется предложенная купюра, с таким заключением цензора: «Эти стихи такие мрачные, представляют Петербург таким грязным и зловонным городом, что пропустить их нельзя и оставить при деле 13 ап<реля 1855 г.>» (ЦГИА СССР, ф. 777, оп. 2, № 28, л. 26). Беловой автограф этого же стихотворения под заглавием: «Совет» (вместо зачеркнутого «Секрет»[8]) — ГБЛ (Солд. тетр., л. 4–6 об.).

Беловой автограф ст. 244–375, являвшийся наборной рукописью, под заглавием: «Отрывок из поэмы», чернилами, с правкою карандашом, подписью: «Н. Н.» (вместо зачеркнутой: «Н. Н. Некрасов») и датой: «Рим, декабрь, 1856», — ИРЛИ, 21198, л. 1–4; послан Тургеневу в письме от 26 декабря 1856 г. и, по желанию Некрасова, отправлен затем в Петербург П. В. Анненкову для передачи в редакцию «Современника». В автографе содержались смягченные варианты ст. 357 и 360, с припиской на полях: «Для цензуры», и обращение к редакции журнала: «Прошу напечатать без опечаток. Если хоть слово выкинут, то не печатать. Некрасов».

Беловой автограф ст. 457–914, под заглавием: «Крот», вались чернилами, за исключением вписанного карандашом примечания возможно, рукою Некрасова: «В предыдущей главе рассказывающий излагает, за что он попал в Сибирь. Глава оканчивается тем что он, вместе с другими, потеряв всякую надежду, предался дикому буйству, подавляя в себе всякое человеческое движение», — ИРЛИ, 21194, л. 1–4 об.; послан Некрасовым И. С. Тургеневу вслед за письмом от 25 ноября 1856 г.

Автограф всей поэмы с последовательно исправленными заглавиями: а. «Преступники», б. «Воспоминания прощеного», в. «Несчастные», с подзаголовком: «Поэма в двух частях» и датами — на заглавном листе: «1856, ноябрь и декабрь. Рим», над текстом первой части поэмы: «[24] 22 дек<абря> 1856. Рим», в конце автографа: [ «Ноябрь и декабрь [1856] 1857. Рим»], запись чернилами, правка чернилами и карандашом, — ГБЛ (Зап. тетр. № 4, л. 1-28).

Копия А. Я. Панаевой с текста первой публикации поэмы в Современнике (1858, № 2), с карандашными исправлениями Некрасова, — ИРЛИ (Тетр. Панаевой, л. 8-33 об.).

Возникновение замысла относится к апрелю 1855 г., когда Некрасовым была предпринята попытка опубликовать стихотворение «Совет. (Подражание Пушкину)» в майском номере «Современника». Окончательно замысел созрел в начале 1856 г., о чем свидетельствует появление в «Современнике» и Ст 1856 стихотворения «Петербургское утро» с примечательным подзаголовком «Отрывок». Надежду на осуществление замысла укрепила амнистия политическим заключенным, объявленная 26 августа 1856 г. и открывшая возможность писать о сибирской каторге.

Оформление замысла связано с раздумьями поэта над судьбами «друзей народа и свободы», вероятно в период работы над поэмой «В. Г. Белинский». Как указано выше (см. на с. 527 наст, тома, а также: Другие редакции и варианты, с. 264), стихи «Пусть речь его была сурова И не блистала красотой, Но обладал он тайной слова, Доступного душе живой», вошедшие в поэму «Несчастные», располагались по соседству с набросками к поэме «В. Г. Белинский» в Зап. тетр. № 3 (ср.: Чуковский К. Белинский в поэме «Несчастные». — ЛГ, 1946, 23 ноября, № 47). О Белинском как прототипе Крота писал П. Ф. Якубович, обративший внимание на то, что смерть Крота в поэме напоминает последние минуты жизни Белинского (см.: Н. А. Некрасов, его жизнь и литературная деятельность. Критико-биографический очерк Л. Мельшина <П. Ф. Якубовича>. СПб., 1907, с. 39–43). Однако обобщенно-романтизированный образ Крота нельзя связывать с отдельным лицом. Установлено, что на замысел поэмы о судьбе интеллигента на каторге повлияли также размышления Некрасова о положении ссыльного Достоевского. Именно в это время Достоевский напомнил о себе после долгих лет вынужденного молчания. Не исключено, что Некрасов читал сам или знал в изложении А. Н. Майкова письмо Достоевского к брату Михаилу от 22 февраля 1854 г. Достоевский сообщает в нем подробности отправки по этапу из Петербурга «ровно в рождество 1849 года». В набросках к поэме в Зап. тетр. № 3 у Некрасова уже появляется образ осужденного интеллигента, увозимого ранним утром из Петербурга, когда город подобен «опустелой зале, Где пировали вы вчера». В письме Достоевский рассказывает о «злобной радости», с которой каторжники из народа встретили дворян — политических преступников: «150 врагов не могли устать в преследовании, это было им любо…» (Письма Ф. М. Достоевского, т I. М.-Л., 1928, с. 136; ср. у Некрасова: «И было нам сначала любо Смотреть, как губы он кусал, Когда с ним обходились грубо…») — Характеристика Достоевским русского народа («„Поверишь ли“ есть характеры глубокие, сильные, прекрасные, и как весело было под грубой корой отыскать золото» — там же, с. 139) перекликается с монологом Крота: «Так под корой Сибири льдистой Золотоносных много жил» (подробнее об этом см.: Лебедев Ю. В. Некрасов и Достоевский в 60-е годы. Эпизод из творческих взаимосвязей. — Некр. и его вр., вып. 1, с. 95–98). О связи образа Крота с личностью Достоевского писал О. Ф. Миллер в кн.: Публичные лекции. Русская литература после Гоголя. СПб., 1874. Интересно также в этом плане свидетельство самого Достоевского: «…Однажды, в шестьдесят третьем, кажется, году, отдавая мне томик своих стихов, он (Некрасов, — Ред.) указал мне на одно стихотворение, „Несчастные“, и внушительно сказал: „Я тут об вас думал, когда писал это“ (т. е. об моей жизни в Сибири), „это об вас написано…“» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. худ. произв., т. XII. М.-Л., 1929, с. 348). Русское правительство впервые осуществило на петрашевцах изощренный «эксперимент», «…уравняв каторжанина-петрашевца с уголовным арестантом» (см.: Гернет М. Н. История царской тюрьмы, т. II, М., 1946, с. 215). Помещая Крота на одних нарах с уголовными преступниками, Некрасов открыто указал на «родословную» своего героя.