Николай Гарин-Михайловский - Том 1. Детство Тёмы. Гимназисты Страница 46

Яковлев, первый ученик, молча поднял брови. Рыльский досадливо опустил глаза. Долба с сожалением смотрел в сторону, а один ученик, Славский, не утерпел и даже искренне чмокнул губами.

— Как же вы это сделаете, чтоб точка А попала в точку D? — спросил учитель, смотря в то же время в лица учеников.

— Наложу так…

Наступила пауза. Учитель вытянул шею и внушительно сухо сказал:

— У вас, Корнев, выражения совершенно не математические.

— Я не способен к математике, — ответил Корнев, и раздраженное огорчение зазвучало в его голосе.

Учитель не ожидал такого ответа и, недоумевая, обратился к нему:

— Ну, так оставьте гимназию…

— Я себе избрал специальность, в которой математика ни при чем…

— Меня ни капли не интересует, какую вы специальность себе избрали, но вас должно интересовать, я думаю, то, что я вам скажу: если вы не будете знать математики, то вам придется отказаться от всякой специальности.

— А если я не способен?..

— Нечего и лезть…

По коридору уже несся звонок.

Учитель собрал тетради, пытливо заглянул в глаза Корневу и, сухо поклонившись классу, вышел своей походкой заведенной куклы.

— Охота тебе с ним вступать в пререкания? — обратился к нему с упреком Рыльский.

— Да ведь пристает…

— Ну и черт с ним. Человек мстительный, требовательный, только создашь такие отношения…

— Черт его знает, обидно стало: я, главное, знаю, чего ему хочется. Чтоб я сказал, что вот будем вращать до тех пор, пока вершина А совпадет с вершиной D…

Рыльский, Долба и Дарсье удивленно смотрели на Корнева.

— Если знал, зачем же ты не сказал?

— Да когда же я в этом смысла не вижу.

— Ну, уж это… — махнул рукой Рыльский и засмеялся.

Рассмеялся и Долба.

— Нет, ты уж того…

— Ну, какой смысл, объясни?! — вспыхнул Корнев.

— Да никакого, — сухо смерил его глазами Рыльский, — а экзамена не выдержишь…

— Ну и черт с ним…

— Разве, — проговорил пренебрежительно Рыльский.

— Я, собственно, совершенно согласен с Корневым, — вмешался Карташев, — не все ли равно сказать: будем вращать или наложим.

— Ну, и говорите на здоровье. Станьте вот перед этой стенкой и пробивайте ее головой.

— Эка мудрец какой, подумаешь, — возразил Корнев, раздумчиво грызя ногти.

— Вот тебе и мудрец… Вечером у тебя?

— Приходите…

Дальше всех по одной и той же дороге было Семенову, Карташеву и Корневу.

Когда они дошли до перекрестка, с которого расходились дороги, Корнев обратился к Карташеву:

— Тебе ведь все равно: пойдем со мной.

Карташев обыкновенно ходил с Семеновым, но сегодня его тянуло к Корневу, и он, не смотря на Семенова, сказал:

— Хорошо.

— Идешь? — спросил отрывисто Семенов, протягивая руку, и сухо добавил: — Ну, прощай.

Карташев постарался сжать ему как можно сильнее руку, но Семенов, не взглянув на него, попрощался с Корневым и быстро пошел по улице, маршируя в своем долгополом пальто, выпячивая грудь и выпрямляясь, точно проглотил аршин.

— Вылитый отец, — заметил Корнев, наблюдая его вслед. — Даже приседает так, хотя воображает, вероятно, что марширует на славу.

Карташев ничего не ответил, и оба шли молча.

— Послушай, — начал Корнев, — я тебя, откровенно сказать, не понимаю. Ведь не можешь же ты не понимать, что вся та компания, которой ты окружил себя, ниже тебя? Я не понимаю, какое удовольствие можно находить в общении с людьми, ниже тебя стоящими? Ведь от такого общества поглупеть только можно… Ведь не можешь же ты не понимать, что они глупее тебя?

Корнев остановился и ждал ответа. Карташев молчал.

— Я положительно не могу понять этого, — повторил Корнев.

Карташев сам не знал, что ответить Корневу. Согласиться, что его друзья глупее его, ему не позволяла совесть, а вместе с тем слова Корнева приятно льстили его самолюбию.

— А я тебя не понимаю, — мягко заговорил Карташев, — твоей, да и всех вас резкости со всеми теми, кого вы считаете ниже себя…

— Например?

— Да вот хотя с Вервицким, Берендей, Мурским…

— Послушай, да ведь это же окончательные дураки.

— Но чем же они виноваты? А между тем они так же страдают, как и другие. Ты бросишь ему дурака и думать забыл, а он мучится.

— Ну, уж и мучится.

— И как еще!.. Да я тебе откровенно скажу про себя: другой раз вы мне наговорите такого, что положительно в тупик станешь: может, действительно дурак… Тоска такая нападет, что, кажется, лег бы и умер.

— Да и никогда тебя дураком и не называл никто; говорили, что ты… ну, не читаешь ничего… Ведь это ж верно?

— Собственно, видишь ли, я читаю и много читал, но только все это как-то несистематично.

Корнев усиленно грыз ногти.

— Писарева читал? — спросил он тихо, точно нехотя.

— И Писемского читал.

— Не Писемского, а Писарева. Писемский беллетрист, а Писарев критик и публицист.

«Беллетрист», «публицист» — всё слова, в первый раз касавшиеся уха Карташева. Его бросило в жар, ему сделалось стыдно, и уж он открыл было рот, чтобы сказать, что и Писарева читал, как вдруг передумал и грустно признался:

— Нет, не читал.

Искренний тон Карташева тронул Корнева.

— Если хочешь, зайдем — я дам тебе.

— С удовольствием, — согласился Карташев, догадываясь, что Писарев и был тот источник, который вдохновлял Корнева и его друзей.

— Странная вещь, — говорил между тем Корнев. — Говорят, твоя мать такая умная и развитая женщина — и не познакомила тебя с писателями, без знания которых труднее обойтись образованному человеку, чем без классического сухаря…

— Моя мать тоже против классического образования. Я теперь вспоминаю, она мне Писарева даже предлагала, но я сам, откровенно говоря, все как-то откладывал.

— Не могла ж она не читать… Вы какие журналы получаете?

— Мы, собственно, никаких не получаем.

— Вы ведь богатые люди?

Карташев решительно не знал, богатая женщина его мать или нет, и скорее даже был склонен думать, что никакого богатства у них нет, потому что и дом и именье были заложены, но ответил:

— Кажется, у матери есть средства.

— У нас ничего нет. Только вот что батька заработает. Мой отец в таможне. Но хотя там можно, он ничего не берет, — это я знаю, потому что у нас, кроме двух выигрышных билетов, ничего нет. Родитель молчит, но мать у меня из мещанок, жалуется и не раз показывала.

Голос Корнева звучал какой-то иронией, и Карташеву неприятно было, что он так отзывается о своей матери.

Они подошли к высокому белому дому, в котором помещалась женская гимназия, как раз в то время, когда оттуда выходили гимназистки.

В самой густой толпе учениц, куда, как-то ничего не замечая, затесались Карташев и Корнев, Корнева окрикнула стройная гимназистка лет пятнадцати.

— Вася! — проговорила она, сверкнула своими небольшими острыми глазками и весело рассмеялась.

— А-а! — ответил небрежно Корнев. — Наше вам.

— Ну, довольно, довольно…

— Сестрица, — отрекомендовал пренебрежительно Корнев, обращаясь к Карташеву.

— Вот я маме скажу, какой ты невежа, — ответила гимназистка, вспыхнув и покраснев до волос. — Разве так знакомят?

Карташев залюбовался румянцем девушки и, встретившись с ней глазами, сконфуженно снял шапку.

— Ах, скажите пожалуйста! — прежним тоном сказал Корнев. — Ну познакомьтесь… Сестра… Карташев…

— У вас есть сестра?

И едва Карташев успел ответить, она засыпала его вопросами: так же ли он груб с своими сестрами? так же ли от него мало толку? так же ли он никуда с ними ходить не хочет и такие же ли у него друзья, которые всё читают какие-то дурацкие книжки и никого знать не хотят?

— Поехали, — сказал Корнев и стал грызть ногти.

Карташев, идя с сестрой Корнева, сделал новое открытие, а именно, что он образцовый брат, хотя Зина и не скупилась ему на упреки. Приняв это к сведению, он стал выгораживать, как мог, своего товарища и уверять, что все это ей только кажется.

— Пожалуйста, не трудись, — перебил его Корнев. — Все, что она говорит, одна чистая правда, но дело в том, что я не желаю быть другим…

— Видите, какой он…

И, посмотрев на брата, топнув ногой, прибавила:

— У-у, противный!

Она отвернулась. Карташев смотрел на ее каштановые, небрежной волной выбившиеся волосы, так мягко оттенявшие нежную кожу ее белой шеи. Огонь пробегал по нем, и он страстно думал, что, если б у него была такая сестра, он молился бы на нее богу.

Она встретила его взгляд, и он испугался, как бы она не прочла его мыслей. Но она не только не прочла, но смотрела на него ласково и шла совсем близко около него. От мысли ли, что она ничего не заметила, от чего ли другого, но Карташев чувствовал себя как-то особенно хорошо и легко. Маня, еще три года назад овладевшая его фантазией, сразу стушевалась перед этой ослепительной, мягкой, женственной девушкой.