Александр Фадеев - Последний из удэге Страница 46

Казанок, впрочем, нисколько не нуждался в этом, приспособив в качестве своего эконома Бусырю. Мешок Бусыри всегда был полон до отказа, - иная пища до того залеживалась в нем, что протухала. Несмотря на это, Бусыря всегда попрошайничал с униженностью и нахальством глупого человека, и все так привыкли к этому, что это не считалось уже позорным: ему нигде не отказывали, а только пользовались случаем потешиться над ним, чему немало способствовал и сам Казанок.

Нужно было удивляться тому, как этот щуплый белоголовый парень, безраздельно владевший Бусырей и живший за его счет, превращал его рабскую любовь к себе и жадность по отношению к другим в средство для его унижения, увеселения других и собственного наслаждения, оставаясь в то же время в глазах у всех простым, бедовым и славным парнем.

- Ну нет, Федя, нам этого не хватит, - говорил он Бусыре, когда тот развязал перед ним свой переполненный мешок.

- Как не хватит? - удивился Бусыря, задрав к нему свое поросшее темным волосом лицо. - Вот дурак... Ну, как так не хватит?.. - размышлял он вслух, начиная уже сомневаться.

- Ясно, не хватит. А дорога? Нам еще ден пять идти...

Через минуту Бусыря сидел перед одной из крестьянских "волостей" и, протягивая грязную толстую руку, нахально выпрашивал:

- Ну, дай сала... Ей-богу, я свое утром съел...

Сережа, проходивший от реки с наполненным котелком, остановился в кустах и прислушался.

- А не хочешь по заднице выспитком? - спросил какой-то шутник (в отряде были уже специалисты по обращению с Бусырей).

- Ну вот - выспитком! - обиделся Бусыря. - А ежели б тебя?.. Ну, дай, ну, что тебе стоит? Не с голоду же мне сдыхать?

- А коли не хочешь сдыхать - становись раком. Я тебя по мягкому, ей-богу...

Некоторое время Бусыря, сопя, наблюдал за тем, как исчезает под усами белое жирное сало; оглянулся на Казанка, но тот безразлично смотрел в сторону; люди, сдерживая улыбки, тоже не глядели на Бусырю.

- А ты не больно? - неуверенно спросил Бусыря.

- Совсем не больно, - невинно сказал шутник. - Ей-богу же, совсем не больно... Да стань, ну что тебе стоит? - вдруг начал он упрашивать.

- Ну, ладно, только смотри, чтоб не больно... Да зачем это тебе? спохватился Бусыря. - Неужто без этого нельзя...

- Становись, не бойся, Федор Евсеич! - вмешался какой-то степенный бородач в картузе так положительно и веско, точно речь шла действительно о неприятном, но совершенно необходимом деле.

- Только смотри, чтоб не больно, - сказал Бусыря, становясь на четвереньки.

Шутник сильно замахнулся ногой, но не ударил.

- Ух!.. - выдохнул Федор Евсеич, поджимая толстый зад.

- Ну-ну-ну!.. - уже повелительно крикнул шутник. - Не оглядываться!.. И в то же мгновение он с силой ударил его носком сапога по заду.

Федор Евсеич ткнулся лицом в траву; люди покатились от хохота; громче всех слышен был пустой и тонкий хохоток Казанка. Сережа почувствовал вдруг, как горячая и страшная волна хлынула ему в голову, и он, расплескивая из котелка воду, с трудом удерживаясь, чтобы не вспылить, и страдая от этого, почти побежал к своему костру, где поджидали его ничего не подозревавшие Гладких, Кудрявый и Мартемьянов.

Бусыря в распахнутом полушубке сидел на земле, раскинув руки, и смеялся, поглядывая на людей маленькими похитревшими глазками.

- Совсем не больно было, - говорил он счастливым голосом.

Ему отрезали сала, и он, сопя, заковылял к Казанку. Но есть ему пришлось в одиночестве, потому что натравивший его Казанок подсел в компанию к шутникам и вместе с ними подсмеивался над Бусырей.

IX

Вверх по течению реки дороги уже никакой не было. Река все время петляла. Вьючные лошади путались в кустах. От ругани провожатых, многократно повторенной горным эхом, стоял по тайге неумолчный стон.

Гладких и Мартемьянов ушли далеко вперед, только Кудрявый то и дело отставал, проверяя лошадей и вьюки, успокаивая людей; потом он снова обгонял цепочку мелкой иноходью, цепляясь за кусты, сутулясь и обтираясь рукавом. Он всегда был так поглощен заботами, что не успевал подумать о себе: патронташи его были плохо притянуты и болтались на тощей груди; серая, мокрая под мышками суконная рубаха выбилась из-под ремня, и сзади выглядывал белый кончик нижней. Он так потел, что на впалых его щеках, едва покрытых нежным загаром, проступала нездоровая бледность.

- Сеня! Не беги так крепко - простынешь! - кричали ему вслед.

- Ты им задай, Сеня!..

- Сеня! Гляди, какую я нашел ягодку!..

Присевший в сторонку по нехитрой нужде грек Стратулато, на которого Кудрявый едва не наскочил, приветливо указал ему на кусток рядом и, выкатив веселые круглые белки, сказал натужно:

- Хозяину - честь и мэсто...

Сережа часто видел перед собой усталое лицо Кудрявого с большими темно-серыми поблескивающими глазами и жалел его.

- Зачем вы так бегаете? - не выдержал он однажды. - Ведь у вас легкие нездоровы!

- Ничего... не вредит это... - сказал Кудрявый, с трудом переводя дух. - Я здесь отдыхаю еще... Все говорят: поправился... - Он посмотрел на Сережу с обычным своим грустным выражением и, все еще тяжело дыша, вдруг улыбнулся, блеснув ровными кремовыми зубами, - веселые морщинки сбежались у его глаз. Ты бы на руднике посмотрел на меня. Вот там я, правда, чуть не сдох! выдохнул он хрипловатым смеющимся голосом.

- Вы работали на Тетюхинском? Это серебро-свинцовые? А у Гиммера вы не работали?

- Работал и у Гиммера... Мало сказать, работал, - я перед войной в собственной передней его плюху от околоточного получил, да еще и в каталажке посидел...

- Это мой дядя, между прочим, - откровенно сказал Сережа.

Он хотел добавить несколько осуждающих слов по адресу дяди, но почувствовал, что этого совсем не нужно, и ничего не добавил.

- Так это дядя твой? Ловко!.. - удивился Кудрявый. - Ну, да это сейчас сплошь да рядом... У меня вон брат был эсером. Членом эсеровского областного комитета был, в белом заговоре участвовал! А в Ольге случайно узнал я, что помер он месяца два тому назад и тоже от чахотки... Видать, она эсеров сильнее пробирает! - с внезапной жесткой усмешкой сказал Кудрявый.

- Вот это странно... - задумчиво сказал Сережа. - То есть странно, что он эсер, а вы... У меня ведь, понимаете, вот в чем дело: дядя у меня, конечно, буржуй, но только я никогда с ним не был связан. А отец у меня... Сережа запнулся, - отец, правда, формально не входил ни в какую организацию и, пожалуй, тоже больше был связан с крайними эсерами, - в девятьсот седьмом году он был выслан из Саратова как эсер, - пояснил Сережа, - но в семнадцатом году он сразу пошел с большевиками... И, понимаете, все знакомые перестали ему руку подавать!.. Он мне рассказывал, как на крестьянском съезде в Никольске главный врач переселенческого ведомства пришел к нему в гостиницу уговаривать: "Я, говорит, хочу поговорить с вами, как коллега с коллегой... Вся наша корпорация..." - Сережа напружил шею, изображая главного врача, и сделал величественный жест рукой. - Отец посмотрел на него и говорит: "Уйдите отсюда вон..." - "То есть позвольте!.." Тут отец вспылил, да как закричал на него: "Вон!!!"

Кудрявый громко засмеялся, обнажив верхний ровный ряд зубов.

- Ему, понимаете, хотелось уж хоть уйти с достоинством, - смеясь, говорил Сережа, - а отец схватил палку, да за ним по коридору!.. Говорит, не удалось догнать - из-за ревматизма, а то бы он ему показал "корпорацию"!.. Так у нас и получилось: мы с отцом здесь, а Гиммеры там. А у вас ведь, товарищ Кудрявый, насколько я знаю...

- Вот что, - с улыбкой перебил его Кудрявый. - Нехорошо у нас получается, я тебя - на "ты" и "Сережа", а ты меня - на "вы" и "товарищ Кудрявый". Зовут меня Семеном, а в отряде все больше Сеней кличут... Да это ничего, - он виновато замахал рукой, заметив, что Сережа смутился, - это же все равно, конечно...

- Ну "Сеня"... ну, ладно - "Сеня"... - засмеялся Сережа, только теперь обратив внимание на то, что Кудрявый еще совсем молод и что разговаривать с ним необыкновенно легко и приятно.

- Да, так об отце-то твоем я наслышан, - сказал Сеня, - и очень уважаю его. Сказать откровенно, я как узнал, что ты сын его, очень мне это приятно стало. Вот, думаю, все-таки... ну... хорошо как получается!.. А то, что брат мой эсер, - это, знаешь, не удивительно. Мастеровые мы - привозные с Урала. Отец - мастеровой у меня, дед мастеровой, прадед мастеровой, и это, братец ты мой, такая цеховщина, что меньшевиков и эсеров у нас сколько хочешь. Да недалеко ходить! Колчак целую дивизию собрал!..

- А как же вы-то... - Сережа запнулся, покрутил рукой и, смеясь, повторил по складам, - как же ты-то... Сеня... большевик?

Кудрявый на мгновение задумался.

- А этого уж я, братец ты мой, не знаю, - сказал он, виновато разведя руками, и засмеялся вместе с Сережей, собирая у глаз веселые морщинки.

- А скажи откровенно, - вдруг спросил Сережа, - но только совсем откровенно: любил ты своего брата или нет?..

- Да, это вопрос... - Сеня помолчал. - Любил, конечно... До этого, правда, я и вспомнить его не мог без злости, а вот как узнал, что умер он, так понял, что любил. В таком разе ведь, знаешь, все ровно бы снимается, а вспоминается... ну, вот как мы с ним в шайбы на улице играли, - а он еще такой неловкий был: его все обыгрывали! Или как заблудился я в лесу, а он целую ночь искал меня и весь от слез распух... Жалко!.. И она, брат, опасная нам - жалость эта...