Михаил Гоголь - Мертвые души Страница 46

В дорогу! в дорогу![В дорогу! в дорогу вновь. ] В сторону грустные элегии! Прочь с лица надвинувшаяся морщина и что-то похожее на слезу! Окунемся разом в свет и жизнь и посмотрим, что делает Чичиков.

Чичиков проснулся ни рано, ни поздно, а как раз в пору. Проснувшись он крякнул, прижал несколько плеча к голове, потянул ноги и усмехнулся, как человек, который чувствует сам, что выспался и хорошо и вдоволь. Надевши одни спальные сапоги и, набросив затем на плеча халат, он подошел прямо к своей шкатулке и сначала перед нею потер руки не без наслаждения, а потом отпер. Ему очень хотелось посмотреть на свои приобретения. Из-за этого желанья он даже позабыл поглядеться в зеркало, что делал он всегда после[делал обыкновенно герой наш всякий раз тотчас после] пробуждения от сна, ибо был подобно весьма многим несколько неравнодушен[от сна, будучи измлада несколько неравнодушен] к своей физиогномии. В физиогномии же своей он находил[физиогномии. Кажется более всего он находил] привлекательного в своем подбородке, которым весьма часто хвалился[подбородке и часто хвалился им] пред кем-нибудь из приятелей, особливо если это было во время бритья. “Вот посмотри”, говорил он обыкновенно, гладя его рукою, “какой у меня подбородок, совершенно круглый”. Но теперь он не занялся ни подбородком, ни туалетом. В уме у него сидели мужики, ими была занята голова его. Он вынул со дна шкатулки бумаги, между которыми очень скоро отыскал[Далее начато: а. полученные записочки, содержавшие; б. исписанные листочки] листочки, исписанные именами [и беглых и несуществующих душ]. Когда разложил он их перед собою, когда взглянул на имена всех этих мужиков, которые точно были когда-то мужиками, работали, пахали, пьянствовали, извозничали, обманывали бар, а может быть [кончили] и жили по правде, считаясь <?>, какое-то странное, совершенно непонятное ему самому чувство обняло его. Каждая записочка как будто имела какой-то свой особенный характер и как будто самые мужики[Далее начато: имели] получили чрез то какой-то свой особенный[Фраза осталась незаконченной. ] Мужики, принадлежавшие Коробочке, все почти были с придомками. Записка Плюшкина отличалась краткостью в слоге. Часто были выставлены только одни начальные слоги имен и отчеств и две точки. Реестр Собакевича[Далее начато: отли<чался>] поражал необыкновенной полнотой и обстоятельностью. Ни одно из похвальных качеств мужика не было пропущено. Об одном[На этом текст рукописи прерывается. Вместо “Чичиков проснулся ~ Об одном”: Очнувшись после весьма крепкого сна, герой наш довольно бодро вскочил с постели и первою мыслию его была сделанная покупка. Он не подошел даже к зеркалу и не подумал о своем туалете. Не мешает заметить, что герой наш очень любил свою физиономию, что, впрочем, водится за всяким и в чем натурально нет ничего удивительного, потому что своя рожа несравненно ближе, чем всякая другая: ее можно и потрепать и пр. Он особенно восхищался своим подбородком и очень часто хвастался им кому-нибудь из своих приятелей, особливо, если это было во время бритья. “Вот посмотри”, говорил он обыкновенно, гладя его рукою, “какой у меня подбородок: совершенно круглый”. Но на этот раз он не взглянул на свой подбородок, ни даже не погладил его рукою, а прямо так, как встал в короткой рубашке и спальных сапогах, подошел к столу, на котором лежал дорожный портфель его. Вынувши из него бумаги, он сложил их в кучку перед собою и, удовлетворивши нос свой, как водится, с обоих подъездов призом довольно крепкого табаку, он принялся за них с чувством тайного удовольствия. Когда он разложил перед собою все эти бумажки и забранные им записки о числе душ, где были написаны подробно имена всех мужиков, которые, точно, были когда-то мужиками, работали, пахали, пьянствовали, извозничали, то невозможно выразить, что почувствовал он в то время. Он почувствовал себя как бы отцом семейства, помещиком, хозяином, и занялся довольно сурьезно важностию своей обязанности. В уме его родились весьма неглупые солидные мысли и меры очень благоразумные. Но это заблуждение продолжалось весьма не долго: он вспомнил, что мужики были мертвые; а. Чичиков проснулся с весьма приятною усмешкою, как человек, который чувствует сам, что хорошо и вдоволь выспался. Надевши спальные сапоги и не надевая еще халата, он подошел прямо к своей шкатулке и [потер приятно] перед нею потер приятно руки, а потом отпер. Ему очень хотелось посмотреть на свои приобретения. [Даже туалет был оставлен, который] Даже позабыто было посмотреть в зеркало. Тем более это было странно, что он вообще был неравнодушен к своей наружности, что впрочем водится за всяким и в чем натурально нет ничего удивительного, потому что свое лицо несравненно ближе, чем всякое другое; его и потреплешь, и пощиплешь, и пощупаешь, а с другим не всегда можно это сделать, и часто хвалился им пред кем-нибудь из своих приятелей и т. д. как в тексте. ] “Что ж ты опять врешь”, говорит капитан-исправник, скрепивши речь свою кое-каким крепким словцом. [говорит капитан-исправник, привинтивши кое-какое словцо; а. говорит капитан-исправник, наддавши тебе при сем <1 нрзб.> кое-какое крепкое словцо] — Где же твой пашпорт?” — “Он у меня был”, говоришь ты проворно: “да, статься может, видно, [да видно] как-нибудь дорогой пообронил его”. — “А солдатскую шинель”, говорит капитан-исправник, загвоздивши опять тебе в придачу кое-какое крепкое словцо: “зачем стащил[“А солдатскую шинель зачем стащил?” говорит капитан-исправник, загвоздивши в придачу тебе прибаутку; а. “А солдатскую шинель зачем стащил?” говорит капитан-исправник, загвоздивши в придачу кое-какое известное словцо] и у священника сундук с медными деньгами?” — “Никак нет”, говоришь ты, не сдвинувшись: “в воровском деле никогда еще не оказывался”. — “А почему же шинель[А шинель зачем] нашли у тебя?” — “Не могу знать, верно, кто-нибудь другой принес ее”. — “Ах, ты, бестия, бестия”, говорит исправник, покачивая головою и взявшись под бока. “Набейте ему на ноги колодки и сведите в тюрьму”. — “Извольте, я с удовольствием”, отвечаешь ты. И вот, вынувши из кармана табакерку, ты потчиваешь дружелюбно каких-то двух инвалидов, надевающих на тебя колодки, и расспрашиваешь их, давно ли они в отставке и в какой войне бывали, и вот ты себе живешь в тюрьме, покамест в суде производится твое дело, и пишет суд: “Препроводить тебя из Царево-Кокшайска в тюрьму такого-то города”, а тот суд пишет опять: “препроводить тебя в какой-нибудь Усть-Сысольск”, и ты себе переезжаешь из тюрьмы в тюрьму и говоришь, обсматривая новое обиталище: “[И здесь не дурно] Нет, Усть-Сысольская тюрьма будет почище: там хоть и в бабки, так есть место”. — “Филипп Тепякин!..[Филипп Ховрякин!..] Ты что за птица?..” Но здесь он взглянул на часы[Но здесь герой наш взглянул нечаянно на часы] и увидел, что было уже несколько поздно. Сложа бумаги свои, он поспешил одеться, потому что никак не хотел откладывать дела в долгий ящик и положил, если можно, хоть половину купчих крепостей совершить того же утра. В приятельском отношении председателя он был совершенно уверен, уверен был, что если дело паче чаянья и потребует долее времени, назначенного для присутствия, то[Далее начато: одно уже слово председателя] председатель прикажет продлить присутствие, так же у Гомера боги приказывают продлиться дню, чтобы дать возможность добраться своим любимцам. Но он поспешил в палату ранее [обыкновенного] для того, чтобы быть как-то [более] покойнее после совершенного окончания, да и к тому во всех делах своих, особенно важных, так и неважных, он был очень аккуратен. На улице он услышал позади себя произнесенное его имя, оглянулся, пред ним стоял Манилов, очутившийся вдруг и неожиданно, как будто с облаков. [Вместо “было уже ~ облаков”: зарассуждался довольно долго и потому поспешил наскоро заняться изготовлением всего, что следует, с тем, чтобы сей же час идти в палату для совершения крепостей. Одевшись довольно наскоро, он схватил портфель подмышку и махнул пешком. Не успел он выйти на улицу, как навстречу Манилов. ] Они заключили друг друга в объятия и минут пять оставались на улице в таком положении. Поцелуи с обеих сторон так были сильны, что у обоих весь день почти болели передние зубы. Манилов был решительно вне себя, от удовольствия зажмурил глаза совершенно, [от удовольствия так зажмурил глаза, что] и на лице его остался только нос да губы. Почти с четверть часа он держал обеими руками его руки и нагрел их страшно. В самых вежливых и приятных словах [он] рассказал <что> только приехал в город[Вместо “Почти ~ в город”: Потом он держал почти с четверть часа обеими руками руку Чичикова и нагрел ее страшно. Он объявил, что сегодня поутру только приехал в город, а. Почти ~ страшно. В продолжении этого времени он рассказал и т. д. как в тексте. ] и что никак не мог себе отказать в удовольствии увидеть и обнять Павла Ивановича. Ко всему этому был прибавлен[обнять Павла Ивановича и при этом присовокупил] такой комплимент, какой только разве, в воскресный день где-нибудь на вечере какой-нибудь молодой помощник столоначальника скажет девице, с которою готовится танцевать. Чичиков уж никак[Так что наш Павел Иванович уж никак] не нашелся ему на это ответить; всё, что ни прибирал[Вместо “Всё, что ни прибирал”: что ни прибирал] он, всё в сравнении с ним было мало. Узнавши, [зачем] за каким делом Чичиков шел в палату, он изъявил готовность ему сопутствовать. [Узнавши, что Чичиков отправлялся в палату с тем, чтобы окончить дела по купчим, Манилов предложил ему сопутствовать. ] Приятели взялись под руки и пошли вместе. Как только где на дороге встречалась горка[Вместо “Как только ~ горка”: Если встречалась где-нибудь горка] или маленькое возвышение или ступенька, Манилов его почти приподымал рукою и поддерживал при всяком разе, приговаривая с весьма приятною улыбкою, что он никак не допустит, чтобы Павел Иванович ушиб свои ножки. Натурально, что герой наш не находился как благодарить и очень совестился, потому что знал[не находился как благодарить, тем более что знал] и сам, что немножко тяжеленек. В таких приятных разговорах они наконец дошли до площади, где находились присутственные места, — большой трехэтажный каменный дом, весь белый, как мел, вероятно, для того, чтобы были заметнее все пятна и пачкания, которыми был он покрыт с нижнего этажа. Караульная бутка, солдат с ружьем и длинные заборы, с кое-какими необходимыми заборными надписями, нацарапанными углем или мелом школьниками или уличными шалунами, которые, вероятно, [в свое время] были за это посечены, если только дались поймать себя на месте злодеяния, [длинные заборы с приписками и рисунками, которые пишутся с незапамятных времен на заборах] две-три извощичьи биржи — таков был вид этой уединенной или, как у нас говорят, красивой площади. Из окон второго и третьего этажа иногда высовывались головы жрецов Фемиды, но очень скоро прятались опять, [головы жрецов Фемиды, но скоро потом и прятались] потому что, вероятно, в то время входил в комнату начальник. Оба приятеля должны были не идти, а бежать по лестнице, ибо Чичиков, стараясь [сколько можно] избежать, [того] чтобы Манилов не поддерживал его под руки, ускорял шаг, а Манилов с своей стороны тоже летел вперед, [желая] стараясь не позволить Павлу Ивановичу устать или утрудиться, и потому оба запыхались очень сильно, когда взобрались, наконец, по лестнице. [Вместо “Оба приятеля ~ лестнице”: Приятели наши взбежали на лестницу, говорю взбежали, ибо Чичиков старался как можно взбежать скорее, чтобы Манилов не мог помогать ему, почти подсаживая на ступеньки, и потому оба запыхались довольно сильно. ] И в коридоре и на лестнице остановил их несколько сжатый воздух, бывающий вечно <?> в тех местах, где присутствуют сторожа. В комнатах и на стенах было как несколько <1 нрзб.>. Тогда еще не заботились так о чистоте, [Вместо “И в коридоре ~ чистоте”: И на коридоре и на лестнице нашли не мало грязи и чернил, ибо в то время еще не заботились так о чистоте, как теперь; a. И в коридоре и на лестнице почувствовали какой-то странный запах, всегда бывающий там, где присутствуют сторожа, ] и то, что было грязно, так и оставалось грязно, не принимая никакого привлекательного наружного вида. [не принимая нынешнего привлекательного вида, словом, всё, что ныне так красиво прячется в лакированные шкафы и получило такую благородную наружность, тогда было открыто во всей своей натуре. ] Фемида, просто какова она у нас есть, в неглиже и халате, принимала гостей. [Далее было: К тому же кстати тогда и вицмундиров еще не носили чиновники; а. Да и чиновники тогда еще не носили вицмундиров, а всякой надевал что ни попало на свои плечи. ] Следуя порядку вещей, долженствовало бы[Конечно, следуя порядку вещей, автору бы следовало] заняться описанием канцелярий и комнат, которыми проходили наши герои; но автор должен признаться, что от рождения[но автор, от рождения] питает сильную робость [в отношении] вообще ко всякого рода присутственны<м> мест<ам> [Уж такой странный [у него] характер у автора] или уже он чувствует в сокрушенной душе своей, что грешен, и от того боится как смерти правосудия. [питает сильную <робость> касательно присутственных мест и всю жизнь свою боялся правосудия. ] Если же и случилось ему проходить когда-либо подобные места, даже в облагороженном виде, [даже в нынешнем облагороженном их виде] с лакированными полами и столами из красного дерева, [то] он всегда потуплял глаза в землю и старался пробежать их как можно скорее, и по этой-то самой причине никогда не мог[как можно скорее; и потому никогда почти не мог] порядочно заметить, как там всё благоденствует и процветает. Герои наши видели только мельком чернильницы, бумаги, лица, множество разных темных верхних облачений, более или менее поношенных, и отделявшуюся[Далее начато: между ними очень] весьма резко какую-то серую куртку, которая, своротив голову на бок и положивши ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто, вероятно, какое-нибудь очень убедительное, [Герои наши видели только мельком чернильницы, бумаги, фраки и одного чиновника, который просто сидел в куртке из серого сукна] да слышали[сь] урывками небольшие фразы, как-то: “Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368”. — “Вы всегда куды-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы”.[с моей чернильницы] Иногда же голос более величавый, без сомнения, одного из начальников раздавался повелительно: “На, перепиши, а не то снимут сапоги, и просидишь ты у меня сорок дней не евши”. Шум от перьев был страшный и походил на то, как будто бы[Шум от перьев был такой страшный, как будто бы] несколько телег в глубокую осень проезжали по лесу, заваленному на четверть аршина иссохшими листьями. Один из священнодействующих, тут же находившийся, который с таким усердием приносил жертвы Фемиде, что оба рукава лопнули на локтях и давно лезла оттуда подкладка, за что и получил в свое время[и получил он] коллежского регистратора, прислужился нашим приятелям таким же образом, каким некогда Виргилий Данту, и провел их, наконец, в главную комнату присутствия, где стояли одни только широкие кресла, и в них перед столом с зерцалом и двумя толстыми книгами сидел один, как солнце, председатель. [и в них как солнце сидел один председатель перед столом, зерцалом и двумя толстыми книгами. ] В этом месте новый Виргилий[В этом месте Виргилий] почувствовал такое благоговение, что никак не осмелился занести туды ногу, и поворотил назад, показав свою спину, которая вся была вытерта, как рогожка, и в добавку торчало на ней еще куриное перо. [торчало на ней куриное перо] Вошедши в залу присутствия, Чичиков увидел, что председатель был не один: около него сидел Собакевич, который так закрылся стоявшим на столе зерцалом, что его вовсе было не заметили. Председатель, вставши со стула, обнял Чичикова, и оба поцеловались почти в засос. Казалось, он уже был предуведомлен Собакевичем, ибо тотчас же поздравил с выгодною покупкою крестьян, несколько раз повторивши, что благое дело произвели, и прибавивши, что вообще очень приятно видеть, как человек, что-нибудь приобретая, доставляет[В рукописи описка: доставляя] таким образом своим потомкам возможность подвизаться на дела полезные отечеству. Потом взаимно осведомились о здоровье, оказалось, что у обоих побаливала поясница. Оба взаимно изъявили соболезнование и приписали это сидячей жизни. Чичиков обратился с вопросом о здоровье к Собакевичу. [Вместо “и оба ~ Собакевичу”: сказавши: “Сколько зим-то мы с вами, Павел Иванович, не видались. Садитесь-ка, батюшка, знаем, всё знаем. Благое дело сделали: совершили покупочку. Похвально, похвально”. Герой наш, хотя слова председателя, конечно, ничего не могли заключать в себе такого, однако ж, при слове покупочка, немножко как-то смутился, сказал “да” и спросил тотчас о здоровье; узнавши же, что у председателя побаливает только одна поясница, он пожалел душевно и обратился с тем же к Собакевичу; а. и оба поцеловались почти в засос. Председатель, казалось, был уже предуведомлен Собакевичем, потому что поздравил и т. д. как в тексте. ]