Булат Окуджава - Упраздненный театр Страница 46

Двор пропах шашлыком и жареным луком. Этот запах вытекал из окон ресторанной кухни. Вход в кавказский ресторан был с Арбата, а окна кухни дышали во двор.

Однажды, вдоволь посмеявшись над генералом Франко, приблизились они все к кухонному окну и увидели, как колдует у плиты старый повар-грузин в белом колпаке и несвежем фартуке. Вот они видят, как он подходит к окну, наливает в стакан вино из бутылки и, утерев пот со лба, разом выпивает это вино... Потом подмигивает ребятам и отходит к плите. "А чего ж нам не налил?!." - смеется Петька. И тут же снова подходит к окну повар и снова наливает полный стакан, и ставит его на подоконник, а сам торопится к плите. Они приблизились к самому окну, разинув свои красные, пересохшие рты... "Ну, давай!" - говорит Петька, и Витька хватает своей синей ручкой стакан и опрокидывает его в рот, и истошно орет, и кашляет, и отбегает прочь... Повар хохочет и грозит пальцем, и кричит:

"А ты хотел вино? Да?.. А уксус не любишь? Да?.."

Через несколько дней им удается взять реванш. Повар их не видит и ставит на подоконник дымящуюся жаровню, в которой покоится вспухшая, подрумяненная утка. И уходит к плите. "Ну, давай!" - шепчет Петька Ванванчу и притоптывает кривыми ножками. У Ванванча столбняк. Он смеется, потому что это шутка, но холодок проходит по спине. Витька глотает слюну. "Ну, давай!.." - подталкивает его Петька. Повар занят своим делом. Нинка тяжело дышит. Витька хватает утку за лапку, и их уже нет, словно смыло. Они уже в лифте. Чердак. Пыль. Запустение. "Да не дергайте!.." - шипит Витька и загораживает утку, и сам первый, первый... как бы ее ухватить?.. И вонзает желтые зубки в гузку... Тут все начинают рвать утку и раздирают ее, и чавкают. И Ванванч, вдруг освободившись от сомнений, хватает крылышко. Так легко на душе!.. Вот они закончили лакомиться и присели на грязное чердачное бревно. Витька закурил папироску. "У, дурак!" - осуждает его Нинка. "А иди ты, знаешь куда? - огрызается Витька. - Нажралась и помалкивай!.." - "Подумаешь, - смеется Нинка, - ворюга сопливый..."

...Да, время летело быстро. Оно всегда стремительно в преддверии чего-то главного. А ведь и вправду, предчувствие скорых перемен, добрых, именно добрых, значительных, неминуемых, возбуждало и лихорадило. Так не может продолжаться вечно. Внезапно оказался разоблаченным славный чекист Николай Ежов. "Какая сволочь! - ахнула Ашхен, и щеки ее впервые за год порозовели. - Что он натворил!.." Она бросилась в справочную НКВД на Кузнецкий мост, приготовившись к известию о полной перемене, но ей вновь пролаяли в окошечко о том, что Шалва Окуджава сослан на десять лет без права переписки!.. Она поняла, что до перемен еще не дошло. "Фу ты, черт! Фу ты, черт!" - повторяла она многократно, не зная, как быть, куда идти, кого просить... Месяц прошел в пустых ожиданиях счастливой весточки от Шалико. Затем произошло событие, которое сначала оценила только она. "Мама, - сказала она Марии привычным шепотом, - ты представляешь, теперь вместо этой сволочи будет Лаврентий!" - "Какой Лаврентий?" - не поняла Мария. Потом вдруг до нее дошло. "Вай! - ахнула она. - Тот самый?.. Это хорошо?.." - "Откуда мне знать, - сказала Ашхен, - во всяком случае, он знал Шалико". - "Ашо-джан, - сказала Мария, - он не очень симпатичный..." - "Эээ, мама!.. - воскликнула Ашхен, словно это воскликнула Сильвия. - При чем это?!. Я должна с ним встретиться. Пусть он выяснит..."

Она вновь обрела стремительность и непреклонность. Она была почти прежняя Ашхен, которую нельзя было свернуть с пути или остановить. С чьей помощью, каким образом ей удалось добиться своего - мне неизвестно. Какие удочки она забрасывала, кому и что нашептывала, какие бесшумные стрелы направляла в цель - осталось тайной. Теперь она видела перед собой Лаврен-тия, того, тифлисского, не очень надежного, скрытного, в пенсне, как в маске, но у которого что-то такое вдруг, бывало, проскальзывало, вдруг возникало, что-то такоечеловеческое - на восковых щеках, в маленьких глазах, что делало его на мгновение похожим на всех остальных. О, надежда загадочное божество, которое всегда рядом до самого конца!..

Она поделилась с Изой. "Не верю, - поморщилась Изольда и посмотрела на пылающую Ашхен, и спохватилась, - впрочем, все может быть, Ашхеночка... Конечно... А почему бы и нет?.."

Конечно, думала Ашхен, Бога нет, как воображают несчастные неудачники, но если бы он был, если бы он и впрямь существовал там, где-то, в недоступных сферах, прозорливый, вечный, озабоченный человеческой судьбой и справедливостью, если бы он был, он бы, несомненно, помог ей встретиться с Лаврентием! "Если бы ты верила в Бога, - сказала Мария как бы между прочим, как бы в шутку, - ты бы сказала: Господи, помоги мне... И он бы, может быть, и помог..." - "Перестань, мама! - прикрикнула Ашхен в отчаянии. - Не мучай меня!.." И отвернулась от матери и, зажмурившись, прокричала в душе, глубоко-глубоко: "Господи, помоги мне!.." - и тотчас залилась краской.

Через несколько дней случилось чудо: ей пришло уведомление на служебном бланке, в ответ на ее заявление, что народный комиссар внутренних дел примет ее в назначенное время!

И она вновь воскресла. Мария поглядывала на нее, пряча счастливую улыбку. Манечка по обыкновению сияла и чмокнула Ашхен. Шура Андреев снисходительно молчал, женщины казались ему чрезмерно наивными. Он, конечно, хотел благополучного разрешения этой истории, он думал о Манечке, но не забывал и о себе.

В назначенный день Ашхен вытащила из гардероба свой старый серый костюм. Он оказался слишком широк, и Мария украдкой ахнула: так похудела ее дочь. Но Ашхен не придала этому значения. Это был недорогой коверкотовый костюм, исполненный в стиле минувших лет. Светло-розовая блузка и черные старенькие туфли вполне с ним гармонировали. Она даже слегка припуд-рила лицо, особенно - слишком угрожающую синеву под глазами, и вдруг почему-то вспомнила, что когда Лаврентий пришел к ним на Грибоедовскую улицу в Тифлисе, в начале тридцатых, и они вместе праздновали новоселье, она была в этом же костюме. Нет, подумала она, он ничего не сможет сделать, потому что если бы был один Шалико, можно было бы уповать на печальную несуразицу происшедшего, но все, все: и Миша, и Володя, и Коля, и Оля, и Саша!..

Она доехала до центра на троллейбусе и пешком пошла на Лубянку. Она совсем не волнова-лась, что-то былое, железное, возникло в ней, что-то неукротимое и бесстрашное. Быстро дошла. Затем многочисленные формальности в абсолютной тишине, и возникший из этой тишины молодой человек в цивильном черном костюме... а она-то думала!., учтиво сопровождал ее по ковровым дорожкам и в лифте, и вновь - по коридору. Она совсем успокоилась и даже предста-вила Лаврентия в наркомовском кресле, маленького, грузного, утопающего в этом кресле, одетого в какой-нибудь нелепый мундир, важного, как это бывает у всех, когда из грязи - в князи... из Тифлиса - в Москву... Молодой человек у двери слегка прикоснулся к ее локтю, направляя, и они вошли в просторную приемную. Было светло, чисто, строго. Секретарша за громадным столом мягко ей улыбнулась. Ашхен уже отвыкла от этих знаков расположения. Она успела подумать об одном, что если они окажутся вдвоем, надо будет, как в старые времена, сказать ему, не придавая значения этим стенам: "Послушай, Лаврентий (вот именно - Лаврентий), мне даже странно убеждать тебя... было бы смешно, если бы ты мог подумать, что Шалико... Какой он большевик, ты знаешь не хуже меня... Тут, видимо, рука этого ничтожества, твоего предшественника... Преступная акция... Ты ведь сам прекрасно все понимаешь..."

Ее пригласили войти в распахнутую дубовую дверь, и маленький, короткошеий, плотный Лаврентий, тот же самый, тот же самый, бросился к ней навстречу. "Ва, Ашхен! Ашхен!.. Куда ты пропала?!.. Сколько лет!.. Слушай, куда ты пряталась?!. (Как будто забыл, что Шалико из-за него укатил на Урал!) Генацвале, генацвале!.." Она немного оторопела.

Он был в обычном коричневом костюме, слегка помятом. У белой в полоску сорочки был непомерно широкий воротник, на короткой, толстой шее галстук выглядел неуклюже, и его узелок наполовину прятался под воротником. Лаврентий как Лаврентий. В том же посверкивающем пенсне. Всегда ей мало симпатичный, но ведь давний соратник по партии!

Он усадил ее в мягкое кресло. Сам уселся напротив. Она еще подумала, что хорошо бы без пошлых шуточек, но он и не думал шутить. "Вайме, вайме, сказал он тихо, - что натворил этот мерзавец!.." - "Ну хорошо, что это выяснилось, - сказала она строго, - ты ведь не можешь сомневаться, что Шалико..." - "Как ты похудела! - воскликнул он. - Вайме, займе!.." - Потом сказал очень по-деловому: "Ашхен, дорогая, навалилось столько всего... оказывается, такой завал всяких преступлений! Так трудно это все освоить, исправить... - внезапно повысил голос, - но мы разберемся, клянусь мамой! Не я буду, если не разберемся!.. - и схватил ее за руку. - А Шалико я займусь завтра же, ты слышишь?.."

Она с трудом удержалась, чтобы не расплакаться, и поэтому резко встала. Он поднялся тоже. Он пошел с ней к двери. "Вайме, Ашхен, кто мог подумать, что мы так встретимся..."