Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна Страница 46

6 Марий, Гай (156-86 гг. до н.э.) - римский полководец и политический деятель. Разбил нумидийцев, тевтонцев и кимаров, был объявлен "спасителем отечества" и новым "основателем Рима", шесть раз избирался консулом. Один из вождей популяров ("демократов"), изменивший им в решительный момент их восстания (100) и разгромивший их в уличных боях в Риме; после этой победы, окруженный всеобщим презрением, изгнан из Рима. Вернувшись через некоторое время, был прощен популярами за свое вероломство и руководил их силами в оборонительном сражении на улицах Рима против римского войска под командованием Суллы; после поражения бежал в Африку. В 87 г. захватил Рим во главе войск популяров и руководил пятидневной кровавой резней, направленной против оптиматов ("аристократов"). Слова "великий демократ" в применении к Марию Колчак употребляет с явным оттенком иронии. Наиболее известная биография Мария принадлежит Плутарху.

7 Иловайский, Дмитрий Иванович (1832-1920) - историк, автор учебников по русской и всеобщей истории.

No 13-16

21 [мая]

Я получил, вернувшись в Севастополь, письмо Ваше от 13 мая - Вы пишете, что будете ожидать мой ответ. Что ответить Вам - не знаю. Вероятно, Вы правы.

д. 2, л. 26

22 мая

Я отправил Вам письмо по возвращении в Севастополь, а вчера вечером неожиданно получил два письма Ваших от 12 и 13 мая.

Прежде всего считаю долгом благодарить Вас за любезное внимание. Вы пишете, что будете ожидать мой ответ. Ваше письмо только подтверждает мои мысли и является моим приговором. Что я могу ответить Вам. Вы правы, и я не хочу ни возражать, ни оспаривать Ваших положений. Вы были бы правы, если бы послали мне то письмо, которое признали резким и не вполне справедливым, Вы были бы правы, если бы совсем не ответили мне. Но Вы не правы, приписывая мне жесткость и враждебность в отношении Вас; ни ранее, ни теперь я не могу проявить этих свойств к Вам. Но я виноват [Далее зачеркнуто: в излишней и, в сущности, ненужной откровенности.], что дал возможность понять мое состояние, и я не должен был [Далее зачеркнуто: писать.] посылать Вам ни первого, ни второго письма, быть может, еще более недопустимого.

Если найдете желательным - простите [Далее перечеркнуто: Но что я могу написать, когда вот уже месяц, как я совершенно вышел из сколько-нибудь нормального состояния. Не надо забывать, что я еще командую флотом, я очень занят, все время выполнял операции и выходил в море - я почти не могу спать; прибавьте всеобщий бедлам и непрерывную возню с преступными кретинами. Прошу иметь суждение, какими свойствами надо обладать, чтобы при такой обстановке управлять собой и поступать "холодно и покойно". А я все-таки так делаю и только теперь начинаю уставать.]. Временами мною овладевает полнейшее равнодушие и безразличие ко всему - я часами могу сидеть в каком-то странном состоянии, похожем на сон, когда решительно ни о чем не думаешь, нет ни мыслей, ни волнений, ни желаний. Надо невероятное усилие воли, чтобы принудить себя в это время что-нибудь делать, решать, приказывать... [Далее зачеркнуто: Я устал от этой борьбы с самим собой, мне все надоело, ибо труднее всего возиться с самим собой, я не могу писать Вам.]

Если бы Вы знали, как тяжело мне писать, как больно делать то, что несколько недель тому назад было моим единственным отдыхом. Что я могу сказать, когда чувствуешь, что все равно: написать ли так или иначе, послать письмо сегодня, завтра, через неделю или совсем не посылать, когда меня охватывает такое безразличие и равнодушие, что просто не знаешь, зачем пишешь весь этот вздор.

Вы говорите, что будете ждать ответ мой. На какой вопрос? Стоит ли продолжать переписку с Вами или Вам переписываться со мной, если хотите. В сущности, она кончилась тем письмом, которое Вы с каким-то странным предвидением назвали "последним" и которое я получил в день своего приезда в Петроград. Я это понял тогда же. Теперь я не могу ни думать, ни писать так, как раньше, и Вы спрашиваете: "Какой смысл в этих письмах и какая в них радость?" Никакого смысла и никакой радости - отвечу я. Вы говорите, что пишете мне очень холодно и спокойно, но я отвечу Вам, быть может, с величайшей болью, что [На этом текст обрывается. После черты, проведенной от края до края листа, на той же странице, - No 14.]

д. 2, лл. 26-29

No 14

Написано на "Дерзком" [Не ранее 22 мая] [Датируется по предшествующему варианту письма No 13.]

Я вчера отправил письма Вам. Сегодня я неожиданно получил от Вас письма с датами 12 и 13 мая. Прошу принять мою благодарность за них. Вы пишете, что ждете ответа. Прежде всего скажу, что Вы совершенно правы.

Вы пишете, что будете ждать ответа.

Постараюсь ответить на все вопросы Ваши, нарушив немного только их последовательность.

1) "Правда ли, что наша переписка потеряла для меня совсем прежнюю ценность?"

Да, ее ценность и значение счастья, радости и лучшего, что я имел, теперь утратились.

2) "Какой смысл в этих письмах и какая в них радость?" В моих письмах нет и не может теперь быть ни смысла, ни радости.

3) "...Лучше прекратить ее (переписку) совсем, чем писать, принуждая себя к этому".

Вернувшись на юг, я считал, что переписка наша окончилась тем письмом, которое Вы в странном предвидении назвали "последним" и которое я получил в день приезда в Петроград.

"Прекратить переписку с Вами", но дело в том, что выговорить или написать [эти] слова мне представляется даже теперь невероятною болью; если того, что я пережил за прошедший месяц, мало, то пускай будет и это. Раз Вы спрашиваете, то мне остается только идти навстречу, и, как ни тяжело и больно, я отвечу: лучше прекратить [Страница не дописана.].

д. 2, лл. 29-31

No 15

[Не ранее 22 мая]

[Датируется по сопоставлению с предыдущими вариантами письма, см. No 13 и 14.]

Глубок[оуважаемая] Ан[на] Васил[ьевна]

Мною получены Ваши письма от 12 и 13 мая. Принеся искреннюю благодарность за любезное внимание Ваше, прошу верить, что только очень серьезные причины могли задержать ответ на эти письма, тем более что Вы упомянули в письме от 13 мая о Вашем ожидании моего ответа. Я совершенно болен и чувствую себя настолько нехорошо, что положительно не могу рисковать причинить Вам неприятность своими письмами, в которых мое состояние так или иначе будет заметно. Я написал несколько вариантов ответа на письмо Ваше от 13 мая, но признаю их непригодными для сообщения Вам и просто скажу, что единственное мое желание - это всецело пойти навстречу Вашему и поступить так, как Вы признаете для себя нужным.

Вы высказываете свое мнение о возможности ошибки и уверенность в искренности и личных ко мне симпатиях. К большому сожалению, я должен причинить неприятность Вам категорическим отказом в почтенной просьбе Вашей.

"Ошибается тот, кто ничего не делает, а такие люди нам не нужны", говорите Вы. Я не могу согласиться с этим общим положением. В рассматриваемом случае ошибки быть не должно - она недопустима. Я не допускаю подобных "ошибок", и если это ошибка, то она не меняет моего решения.

Что касается "искренности и симпатии", то эти свойства относятся уже к области личного чувства, которое совершенно должно быть исключено. В силу этого я не нахожу возможным коснуться Ваших слов о "жестокости", "жалости" и прочих прекрасных и непрекрасных слов, к сожалению имеющих для меня значение только постольку, поскольку Вас огорчит мое отрицательное к ним отношение. Решения своего я не изменю, будучи твердо уверен, что оно основано на простой логике и всякая перемена явится непростительной слабостью.

д. 2, лл. 32-34

No 16

[Не ранее 22 мая] [Датируется по сопоставлению с предыдущими вариантами письма.]

Ваше письмо от 12/13 мая, в коем Вы изволите выразить мнение свое о создавшейся новой фазе наших отношений и высказываете благопожелания о благополучном разрешении возникших эвентуально положений, я прочел с величайшим вниманием и обдумал, насколько возможно, объективно и беспристрастно сущность последних.

Поэтому некоторое опоздание в ответе может быть не поставлено мне в большую вину и даже не осуждаемо строго ввиду крайней серьезности, с которой я признал необходимым отнестись к почтенным словам Вашим, определившим несколько дней, потребных для правильного суждения поставленных Вами вопросов.

Прежде всего, мы стоим на совершенно различных основаниях для суждения. Из Вашего письма видно, что Вы рассматриваете дело только с каузальной стороны его, для меня же основное значение получают нормативные положения, определяющие действия или поступки. Вы говорите о существовании, я говорю о долженствовании. Важно, в сущности, не то, что есть, а то, что должно быть. Я далек, конечно, от суждений о преимуществе или правильности той или другой точки зрения, скорее склонен признать если не правильной, то более логичной Вашу.

События, имевшие место при свидании нашем в Петрограде, с точки зрения, Вами высказываемой на наши взаимоотношения, имеют чисто эвентуальный характер. Нет сомнения, что элементы порядка и случайности имели известное значение, но причины лежат более глубоко.