Евгений Козловский - Киносценарии и повести Страница 46

Внучка не ответила ни звуком, однако, плечо ее затвердело под рукою Юноши, демонстрируя характер владелицы.

- Я вот, честное слово, сознаю, что это чушь собачья! Дефект воспитания. И все-таки!

- Зверя боишься?

- Родители не поймут.

- Рано или поздно и им, и тебе все равно придется смириться, - пожала Внучка плечами. - Полковник мне и папа, и мама вместе. Не просто дед.

- Да-да, я помню! - попытался закрыть Юноша не слишком приятный разговор, но Внучка не обратила внимания.

- Мама умерла, когда меня рожала. А отца не было вообще.

- Помню, - повторил Юноша и нежно поцеловал Внучку в висок, поглаживая ей голову.

- Не надо меня жалеть! - вырвалась Внучка. - Мне полковник их всех заменил! И я его не предам!..

Электричка остановилась. Открылись противоположные двери. Туда-сюда замелькал народ.

- Выходи! - крикнула Внучка и резко толкнула Юношу в сторону проема.

Юноша набычился.

- Выходи!

Двери захлопнулись, электричка двинулась дальше.

- Эх, - сказал Юноша. - Знала бы ты! Для них гэбэ - это! - и махнул рукою.

- Я ж говорила: выходи.

- Ладно, поехали, - вернул Юноша руку на внучкино плечо.

- Следующая станция - "Стахановец", - неразборчиво пробурчало вагонное радио.

Застрявшая перламутровая "девяточка" так и белела-посверкивала вдали, а стыдливый ноль-одиннадцатый "жигуль" одиноко стоял возле самой полковничьей дачи, когда Внучка и Юноша к ней подошли. В освещенном окне видно было, как Полковник беседует с Очередным Карасем. Внучка взяла Юношу за руку, потащила к калитке.

- Неудобно, - шепнул он, слегка упираясь. - Видишь - разговаривают.

Внучка пренебрежительно пожала плечами, запечатала губы пальцем и, шутливо крадучись, повлекла Юношу к дверям. Прежде чем те закрылись, голубоватый пронзительный свет галогенок подъезжающей машины успел на мгновенье осветить пару.

- Да ни черта мне от вас не надо! - устало втолковывал Карасю Полковник. - Вызывают вас - приходите. Все! А зачем - это уж мое дело!

- Извини, полковник! - прервала Внучка, выступая из полутьмы прихожей. - Мы потихонечку, помнишь, как Штирлиц? Ну полковник, чего надулся?! Мы вчера не могли и позавчера тоже. Я потом объясню. Здравствуйте, - отнеслась к Карасю.

- Здравствуйте, - привстал тот.

- Вот, знакомься, - вытащила Внучка на свет Юношу.

- Никита, - представился Юноша и протянул руку кажется что с опаскою.

- Иннокентий Всеволодович, - вышел из-за стола, пожал руку Полковник.

- Рыгает ароматически, - шепнула Внучка с ехидцею.

- Сидоров-Казюкас, - снова привстал-поклонился Карась. - Очень приятно.

- А вас никто не спрашивал! - прикрикнул Полковник.

- Никита, - подчеркнуто вопреки покрику Полковника поклонился Юноша Сидорову-Казюкасу.

- Оторвали, да? - поспешила Внучка загасить в зародыше готовый вспыхнуть конфликт и потянула Юношу на крутую лесенку, а по ней - в мансарду, бросив деду по пути: - Ну ты занимайся!..

"Жигули", минуту-другую назад мазнувшие светом по парочке, подкатили к даче, погасили фары, умолкли и выпустили, наконец, одетого в светлый костюм Спортивного Мужчину, не старого, но совсем седого эдакой благородною сединой. Он осмотрелся, оценил факт наличия стоящего у дома ноль-одиннадцатого, вытащил кисет с табаком, трубку, неторопливо набил ее, запалил от спички и стушевался во мгле. Когда глаза Благородного попривыкли к темноте, он пересек неширокую Садовую и остановился у дома напротив: не в пример ладненькому, но, в общем-то, несерьезному полковничьему - мощный, огромный, из неподъемных, почерневших от времени бревен сложенный, был он - даже во тьме очевидно - запущен до невозможности восстановления. По лицу Благородного скользнула странная какая-то гримаска: улыбка - не улыбка, и если уж улыбка, то, скорее, усмешка: горькая и над собой. Он толкнул державшуюся на одной верхней петле калитку, та подалась нехотя, скребя низом по земле, но щель достаточную, чтобы пройти, Благородному предоставила. Чем он и воспользовался.

На дверях висел огромный амбарный замок, вход, однако, не охраняющий, ибо находился в давно ни на чем не держащихся пробоях. Благородный потянул за ручку и оказался внутри затканного паутиною, загаженного экскрементами дома. Слабый блик далекого фонаря пробивался сквозь незакрытую дверь, и Благородный, перешагивая через кучки дерьма, вошел в огромную в своей нежилой пустоте комнату.

Немалое усилие потребовалось воображению, чтобы признать в ней ту самую теплую, всю в уютных мелочах гостиную, где много-много лет назад пел ныне покойный Бард:

- Как жуете, Караси?..

- Хорошо жуем, мерси!..

- Да! - протянул вслух Благородный. - Иных уж нет, а те - далече! но и эхо, кажется, покинуло дом: не отозвалось, позволило словам потонуть, кануть, бесследно не стать.

Оборванная ставня приоткрывала часть того как раз самого окна, напротив которого сидел в незапамятные времена Благородный, слушая Барда и машинально наблюдая, как на участке напротив десяток солдат строит дачу, а крепенький мужичок лет сорока бегает-приглядывает, обеспечивает указаниями. "Летчик, наверное, - подумал Благородный тогда. - Испытатель. Откуда ж иначе в таком возрасте деньги на дачу? Да и солдат не всякому дадут."

Сейчас дача напротив, какими бы комично-зловещими повестками на нее ни зазывали, была живою и теплою, а здесь, в огромном чернобревенчатом доме, в диссидентском гнезде, стояли необратимое запустение и тоска. Энтропия, как ей и положено в замкнутой системе, неудержимо росла.

Хлопнула калитка. Сидоров-Казюкас нырнул в своего ноль-одиннадцатого, запустил мотор и, стыдливо не зажигая огней, укатил на ощупь. Благородный выбил трубку о каблук и выбрался наружу, скользнув случайным безмысленным взглядом по неярко освещенному мансардному окну, за которым на низкой дачной тахте Внучка с Юношею целовались страстно и нецеломудренно, поглощенные этим занятием столь глубоко, сколь глубоко могут быть поглощены им лишь люди, совсем недавно открывшие для себя в полной мере эту таинственную сторону жизни!

- Вы, Иннокентий Всеволодович, считаю своим долгом заметить, пользуетесь недозволенными приемами. То, что связывало меня с покойной Мариною, не дает вам права! скорее - наоборот! Я всегда, слава Богу, сознавал, что человек, пошедший служить в чекагэбэ, не может быть порядочным человеком - но сколько же вы потратили сил, чтобы внушить мне иллюзию обратного! А теперь сами все и рушите? - разговор шел на участке, партнеры едва освещались бликом мансардного окна, так что трудно было понять с определенностью, почему Полковник молча терпит страстную эту филиппику. - Я приехал к вам исключительно как к отцу Марины. Уважая ваш возраст! одиночество! зная, что вас уволили в отставку. Так что не трудитесь больше переводить впустую повестки - играть в ваши паранойяльные игры вы меня не заставите. А если вам понадобится моя помощь - вот, звоните, пожалуйста. Я не откажу, - и, протянув Полковнику визитную карточку, Благородный повернулся уходить.

- Ой ли, Дмитрий Никитович? - спросил Полковник. - Точно ли не заставлю?

- Безо всяких сомнений! - отрезал Благородный.

- А вы вообразите на минуточку, что я - ваша персонифицированная совесть. Ведь тогда и наши встречи можно будет расценить как дело пусть для вас неприятное, но безусловно благое. Как! покаяние!

- Вы опять про Марину? - раздражился Благородный настолько, что повысил тон несколько сверх самим же себе назначенной меры, чем раздражился еще больше. - Она рожала у лучших врачей. Ее ничто не могло бы спасти. Это судьба. И я тут не при чем. А вот вы! вы! вы ни разу не допустили меня до моего собственного ребенка!

- Марина не допустила, - мягко возразил Полковник.

- Но я действительно собирался развестись! - почти уже кричал Благородный.

- Ее не устраивало, что вы оставили бы своего сына сиротою.

- Я бы уж как-нибудь разобрался!

- Нисколько не сомневаюсь, - теперь интонация Полковника несла в себе едкий яд.

- Откуда ж столько презрения? - поинтересовался Благородный.

- Оттуда! - вспылил, наконец, и Полковник. - Оттуда, что мое дело было - выполнить последнюю волю дочери. А ваше - пробиться к ребенку несмотря на мое сопротивление. Несмотря на все силы ада!

- И вы еще смеете упрекать?!.

Видать, в этой последней реплике Благородного послышалась Полковнику боль столь искренняя, что он вдруг как-то весь помягчал и сказал:

- Хотите познакомлю?

- С кем? - испугался Благородный, и именно потому испугался, что отлично понял с кем.

- С дочкой с вашею, с Машенькой, - тем не менее пояснил Полковник.

- А она что, здесь?

Полковник кивнул утвердительно.

- Но я! но я! - в страшной неловкости замялся Благородный. - Но я н-не готов!

- Понимаю, - отозвался Полковник после недлинной паузы. - Она, наверное, тоже. Пойдемте, хоть фотографию покажу, - и направился к летней кухоньке, щелкнул выключателем.

Внучкино фото в рукодельной рамочке стояло на полке, предваренное роскошной розовой розою в баночке из-под майонеза. Благородный взял рамку в руки, посмотрел пристально на изображение лица дочери. Полковник забрал рамку у Благородного, вытащил из нее фотографию: