Пуанты для дождя - Марина Порошина Страница 46

— Правильно, Тишенька, пойдем, милый, — одобрила его выбор Надежда Петровна. — Музыкой-то все равно сыт не будешь, хоть она и такая-рассякая. А мы с тобой фаршик быстренько провернем, лучку добавим, а рис у нас уже есть…

— Про мяско поподробнее, — попросил Тихон, включил мурлыкательный моторчик и поднял хвост посудным ершиком, его тоже радовало наличие в доме единомышленника. — Насчет музыки ты права, музыка — это не фаршик.

Вскоре позвонила Лариса Борисовна (сама позвонила, обрадовался Моцарт), спросила, как ему Петечка. Моцарт заверил, что Петя ему очень понравился еще на конкурсе, приврал, конечно, но очень хотелось сказать приятное. Что начали разбирать «Марш Барбоса», Петя сказал, что это «в джазовой обработке», очень бодрая и даже смешная пьеска. Лариса Борисовна похвалила их обоих, а «джазово обработанного» «Барбоса» особенно. Вдохновленный, Моцарт болтал чепуху, рассказал о Кате, о том, как растет слушательское мастерство его собственное и Маруси, и даже Тихона с Надеждой Петровной, и с радостью слышал, как в погасшем голосе его собеседницы вновь появляются знакомые солнечные зайчики улыбки.

Об отце не говорили, он умирал, и это был лишь вопрос времени. От помощи Лариса Борисовна по-прежнему отказывалась, и Моцарту казалось, что она отказывается и от него тоже, но что он мог сделать! Только верить, что его опять не бросят. Негоже это, раз приручили. Он так ей и сказал, в шутку, конечно, но получилось глупо и жалостно, не по-мужски. У нее и так забот полно, а тут еще он ноет. Хотел извиниться, но она поняла все правильно, сказала — если хотите, приезжайте завтра, тут парк, мы погуляем. В любое время, папа все равно редко просыпается.

Моцарт хотел начать собираться немедленно. Например, погладить белую рубашку, но обнаружил, что его любимая рубашка выстирана и выглажена, все брюки тоже отутюжен и даже ботики почищены. Ну вот зачем, зачем Надежда это делает, ведь он же говорил, что не младенец и может всю работу по дому делать сам! И главное, когда она успела? А ведь она сегодня целый день, с самого утра хлопочет по дому: вытирает пыль, поливает цветы, вытрясает кошачьи подстилки, гремит посудой на кухне. Хотя у нее еще и свой дом есть, сын, свои дела, наконец. А она, не раздумывая, бросилась спасать его, Моцарта, и в своей самоотверженности забыла обо всем.

Евгений Германович потянул носом дошедший до комнаты восхитительный запах жарящихся котлет, прослушал музыкальное урчание в животе… и тут его осенила блестящая мысль: он, Моцарт — дармоед и халявщик. Ведь в те годы, когда Надежда помогала им по хозяйству и нянчилась с Леной, он всегда платил ей деньги за помощь по дому. Потом, когда они остались вдвоем с Анной, Надежда раз в неделю приходила делать уборку, тоже получая за это деньги. А сейчас он сел ей на шею вместе со своими проблемами и ножки свесил. Моцарт представил картинку и невольно усмехнулся: воображаемая Надежда Петровна бодро тащила на себе взрослого дядьку и двух упитанных котов, отдуваясь, но продолжая по пути раздавать указания. Евгений Германович решил исправить ситуацию немедленно.

Надежда Петровна стояла у плиты в застиранном чистеньком передничке и мурлыкала себе под нос песенку про ромашки и лютики, ловко переворачивая котлеты, с одного бока уже покрытые румяной корочкой. Тихон и Маруся, прижавшись друг к другу, сидели на микроволновке, наблюдали, и было за чем: руки Надежды Петровна летали над сковородой, как пальцы пианиста над клавиатурой, а шипение, шкворчание и разрозненные выстрелы звучали (по крайней мере для Тихона) самой лучшей музыкой. Да и Маруся, похоже, тоже была захвачена происходящим.

Моцарт подошел к Надежде Петровне (она взглянула вопросительно, улыбнулась) и положил ей в карман конверт с деньгами. Ленин репетитор по математике научил их, что совать деньги без конверта — дурной тон.

— И не возражай! Ты столько для меня делаешь!

Заинтригованная, Надежда Петровна положила лопатку на специальную подставочку — странно, Моцарт эту финтифлюшку раньше никогда не видел — и тут же достала конверт.

— Это за август, сентябрь и октябрь, — поспешил он пояснить. — И прости, пожалуйста, что я, дурак, раньше не догадался.

Надежда Петровна положила конверт рядом с подставкой, не спеша развязала фартук, сняла, аккуратно свернула и тоже положила рядом. Все трое — Моцарт, Тихон и Маруся — заинтересованно наблюдали.

— А ты, оказывается, и правда дурак, Моцарт, — без всякой интонации негромко проговорила Надежда Петровна. Повернулась, обошла его, как мешающий предмет, и вышла из кухни. Секунду спустя хлопнула входная дверь.

Выскочив в прихожую, Евгений Германович обнаружил на полке у зеркала оставленные ею ключи. Зачем-то взял их, и вертя в пальцах, задумчиво ушел в гостиную. Там сидел какое-то время, обдумывая ситуацию, решая, кто из них больше неправ, он или Надежда, и как теперь быть. Из задумчивости его вывел Тихон, настойчиво царапавший когтями тапок. Из кухни несло отвратительным запахом непоправимо сгоревших котлет.

Госпиталь ветеранов войн, где лежал отец Ларисы Борисовны, был построен на дальней окраине города, за последним краснокирпичным корпусом начинался лес. На территории росли старые сосны и ели, оставленные строителями еще со времени постройки медгородка, а вот рябины и кусты сирени были высажены заботливыми руками медперсонала. Еще были клены и даже несколько молодых дубов — большая редкость в наших краях. Выложенные плиткой дорожки петляли между по-весеннему зелеными стриженными «под бобрик» газонами, опустевшими клумбами и новенькими скамейками с затейливыми чугунными подлокотниками. Наверное, летом и ранней осенью здесь было красиво: разноцветные листья, цветы, птичий щебет. Впрочем, и весной тут красиво, когда яблони и сирень зацветают. И зимой тоже ничего, белое все, аккуратное, чистенькое, и рябина горит на снегу. Или фонари вечером светят и снег падает крупный, как в кино.

А сейчас — гаже нету, печально думал Евгений Германович, прогуливаясь туда-сюда по аллее и стараясь не выпускать из виду входную дверь в здание. Все быстро и совсем не торжественно умирает, скукоживается, теряет цвет. Позади солнце, тепло, радость. Впереди ночь, холод, стылая бесконечность. Вопреки желанию, он не мог не думать о том, что где-то там, за одним из окон с крупными бумажными цифрами на стекле, умирает отец Ларисы Борисовны. И, наверное, еще какие-то старики, подростками еще заставшие ту войну и другие войны, всю жизнь прослужившие в армии, крепкие решительные мужики, косая сажень в плечах с разлетом погон, превратившиеся теперь в сухоньких, хрупких, как оторванное бабочкино крыло, старичков. Вообще-то в этом не было ничего страшного, жизнь когда-нибудь заканчивается, и надо же от