Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали Страница 47

УКРАШАТЕЛЬ МИРА

Пока нет названия сочинению Фатали, - он искал и нашел емкий исторический сюжет, чтоб сказать о своем времени, лишь ясен жанр - это проза, а не драма: рассказ или повесть, а может, если хватит сил, и роман, и Фатали уже не терпится сесть после служебной круговерти за стол, чтоб светом угасающей свечи зажечь утро.

Надо начинать с того времени, как Шах-Аббас уверовал в свое бессмертие. Возможно ли, чтоб ему - умереть?! Ему, чье имя у всех на устах. Теперь бы, кажется, и царствовать: недовольные изгнаны или сосланы, противники истреблены, а сильные роды - поголовно.

Здесь, на этой земле, блистали могущественные государства Ассирия, Вавилония, Финикия, Мидия!... Сразу после коронации Шах-Аббас посетил гробницу Кира с ее великолепной пирамидой, построенной уступами из глыб белого мрамора. Сколько народов было покорено! И он, думалось Шах-Аббасу, вернет стране былое величие. Да, страны платили серебром и золотом. Египет обеспечивал хлебом, Киликия и Мидия доставляли лошадей, мулов, рогатый скот, Армения - жеребят, Эфиопия - черное дерево и слоновую кость. Вот они, следы былого величия, неужто рухнет и его держава? - развалины Персеполя; остатки стен из полированного камня, мраморные колонны, одиноко устремленные к небу, или поваленные, как поверженные воины. Изваяния сказочных животных. Шах-Аббас притронулся к чудищу, похожему на льва, камень был теплым. Вот и широкая мраморная лестница, ведущая в подземные залы.

Пали династии, пали государства, пронесся через их земли Александр Македонский, а потом арабы, новое закабаление. Но персы отомстили им, заняв в споре суннитов и шиитов сторону шиитов, и Шах-Аббас сумел сплотить свой народ и другие порабощенные народы единой идеей - шиизм!... Он поощряет сограждан на воздание почестей убиенным вождям шиизма в месяц плача Махаррам, когда запрещены всяческие торжества, люди не ходят в бани, ибо баня - это праздник тела, не бреют головы и, соединившись вокруг зеленого знамени, устраивают шествия с факелами, бьют себя цепями по спине, и поют, вот и объяснил бы, что такое театр, и, затаив дыхание, слушают диалог между убийцей Шимром, или Шумиром, и "вождем веры" Гусейном (да не переведется род великомученика).

И так из года в год вот уже тысячу лет: плач по убиенному внуку пророка Мухаммеда - Гусейну.

Искусство проповеди возведено Шах-Аббасом в ранг великих занятий: сначала спокойно и тихо, потом, воспламеняясь все более, вести речь на волне экстаза, - изложение истории убийства имама должно быть полно огня, увлекательности, проповедник, представляя рыдающую сестру пророка, должен сам рыдать, и чтоб при этом выражения сильного гнева, страха, печали попеременно сменялись на его лице одушевлением, страстью, призывами к мести убийц - презренных суннитов!

И передается искусство проповеди из поколения в поколение. Фатали уже в детстве видел и понимал (но отчего? кто вселил в него эту греховность?!), как много значит умение зажечь людей: ни один актер не достигнет такой силы и вкрадчивости голоса, такого выражения мимики (но надо ж суметь написать для них такой текст! сумеешь ли, Фатали?) и увлекательности, которые б отразились на слушателях. И суметь словами, мимикой, голосом приобрести власть над толпой (а толпа в мечети - и есть народ).

И Фатали именно в мечети понял впервые мощь фанатизма, - и ложное учение силою речи может завладеть умами.

Но прежде Фатали это понял Шах-Аббас (а еще прежде... кто же еще прежде?!). И иные меры для сплочения народа, тоже возведенные Шах-Аббасом в ранг искусства, с опорой на кызылбашей (все в одинаковой чалме с дюжиной пурпуровых полосок в честь двенадцати шиитских имамов): образ жизни по Корану - пятикратная молитва; омовение (даже песком, если нет воды, ибо сыпуч и льется!); взнос в пользу бедных в общественную казну, пост в месяц Рамазан; паломничество в святые города, и прежде всего в Мекку; и вера: в единого и милосердного бога, в предопределение судьбы и поступков людей, в загробную жизнь (и воздания за добрые и злые дела), воскрешение мертвых и Страшный суд.

Строго соблюдается по стране обряд поста: нельзя, пока не станет различаться на заре белая нитка и черная нитка, есть, курить, вдыхать благовония, купаться, даже глотать слюну! Но зато ночью запретов нет, базары и улицы кишат людьми, вдыхай кальян, вкушай кебаб, услаждай слух музыкой, хохочи над фокусниками.

Но чу: пушечный выстрел! скоро рассвет!... И снова нетерпеливое ожидание заката.

И ему - умереть? Теперь, когда он окреп, расправившись прежде всего с теми, кто помог ему вырвать трон у собственного отца. Теперь, когда близка победа над заклятыми врагами - турками-суннитами. В день Страшного суда они станут ослами для иудеев, и повезут их в ад! Теперь, когда в поисках союзников он направил в Москву посольство с предложением царю Федору Иоанновичу, австрийскому императору Рудольфу, королям испанскому и французскому сплотиться в борьбе с турками!

Переговоры с послом шаха Ази-Хосровом вел везир Годунов, шурин царя. Он недоверчиво выслушал Ази-Хосрова и сказал, что по его сведениям персы ведут двойную игру: шах заключил договор с турками. Посол ответил, что султан - исконный и давний враг шаха. Предложение Ази-Хосрова, упомянувшего австрийского императора Рудольфа, Годунов воспринял как осведомленность Ази-Хосрова о тех переговорах, которые велись со времен Ивана Грозного, когда затевался общий поход христианских государств против Турции.

Шах располагал кое-какими письмами Ивана Грозного - его посланиями к венгерскому и литовскому королям: "Мы с божиею волею как наперед того за христианство против поганства стояли (но шаха передернуло, хотя имелись в виду турки: еще неизвестно, кто чист, а кто поган!), так и теперь стоим".

Шах понял, что Годунов хотя и везир, но первый в царстве человек, ибо "много разумен и справедлив", и потому, как сказал Ази-Хосров, "положил надежду на шурина царского Годунова". В Москве был и посол от императора Рудольфа - Варкоч. "Если три великих государя будут в союзе и станут заодно на турского, то турского житья с час не будет". Что с того, что шах заключил мир с султаном и отдал в заложники шестилетнего племянника? "Ведь племянника своего мне не добить же было?" - сказал шах для передачи Годунову, а Ази-Хосров при этом вспомнил, как недавно шах, испытывай военачальника, заставил его принести ему голову своего сына, и тот принес, и шах сказал ему: "Ты теперь несчастлив, но ты честолюбив и забудешь свое горе - твое сердце теперь похоже на мое". Ази-Хосров об этом умолчал, но добавил: "Один племянник шаха у турского султана, а два посажены по городам, и глаза у них повынуты: государи наши у себя братьев и племянников не любят", И в глазах Годунова Ази-Хосров, как показалось ему, прочел понимание.

- Стот-стоп-стоп! Не пойдет! - цензор Кайтмазов снял очки, и Фатали увидел его голые розовые веки. - "Прочел понимание"? Параллели?! - И выразительно, одна бровь за другую зашла, взглянул на Фатали.

- Но ведь и там и здесь ослепляли!

- ??

- Могу напомнить об ослеплении Дмитрием Юрьевичем, Шемякою, великого князя Василия Третьего. И прозван он был Темным, этот слепой князь.

А Кайтмазов не намерен слушать объяснений Фатали:

- Я тут карандашом, аккуратно. И это тоже: насчет свергнутого сыном шаха-отца.

- Но Шах-Аббас действительно...

- И это, - перебил его Кайтмазов: "Ази-Хосров, узнав, что толмач крещеный татарин, брезгливо поморщился". Это поощряется, как вы не понимаете?! Разве не знаете, что уважаемый в столице христианин (то ли назвал имя, а Фатали не расслышал, то ли проглотил, не назвал) из бакинских беков?! А Мирза Казембек?! Был Мухаммед-Али, в имени сразу два имама! а стал Александром!... - И, хихикнув, добавил: - Вот вам в копилку еще один Александр!... (Но откуда узнал?!). - И тут же, это Кайтмазов умеет, вдруг серьезно: - Он, между прочим, очень почитаем наверху!

Ладожский в минуту доброго настроения: "Знаете, Фатали, о чем я мечтаю? Вы же истинный христианин. Вот если бы вы приняли христианство... Могу ходатаем выступить. Вы - человек Востока и Запада, в вас соединились две стихии".

Фатали молчал, и никакого гнева, и вспомнил Мирзу Казембека, мол, стал христианином.

- Нет, нет, - забеспокоился вдруг Ладожский, - я вовсе не против магометанства! - И стал пояснять: - Владимиру предстоял выбор меж трех соседних религий: магометанства, иудейства и христианства. Нравился ему чувственный рай магометан, но он никак не соглашался допустить обрезание, отказаться от свиного мяса, а главное - от вина. "Руси есть веселье пить, говорил он, - не может быть без этого!" Отверг он и иудейство. Когда Владимир спросил: "Где ваша земля?"

Ну нельзя же, в самом деле, перебивать, ведь видите, что занят! закричал он (впервые видел его Фатали рассерженным) на Кайтмазова. - Так вот, иудеи сказали, что бог в гневе расточил их по чужим странам, а Владимир отвечал: "Как вы учите других, будучи сами расточены?"