Сергей Клычков - Сахарный немец Страница 47

Прошел Покров, на Двине по утрам все больше и гуще текло поверх воды густое розово-лампадное масло, вот-вот встанешь и увидишь не воду, а пенку, похожую на молочный снимок в махотке с разводами и с морщинками по краям, вот-вот ударит на реку лед, рябой от предзимнего ветерка.

Наступила пора, когда мужику, привыкшему к спячке, все равно где бы ни спать, только б его не будили: зима постучала в окно блиндажа култышкой с дороги.

- Холодно, Прохор Акимыч,- скажет Иван Палыч, сбегавши наскоро по утру за нуждой,- холодно, Прохор Акимыч...

- А ты говоришь - купаться,- весело ответит Прохор, и Сенька рядом с ним захохочет, и говорить дальше, спорить и препираться совсем не годится: на окопном загибе опустил лепестки неведомый мужицкому слову цветок с синей головкой иль с потемневшей красной короной на голове, как будто это совсем и не цветок, а безвестный безыменный царенок, у которого корона завяла, и надо ему дожидаться новой весны, чтоб надеть новую мантию, на голову новую роскошную корону надеть, чтоб по всему мужичьему, зеленому царству шел нескончаемый звон, веселая немолчно-ветровая погудь и каждый бы мужик в этом царстве был царь и каждый цветок - королевич...

Да и как не вздрогнуть солдатскому сердцу, когда, достаивая смену по утру, взглянет солдат на застывший в захолоделых руках штык от винтовки, по которому с острия льется алая кровь осеннего рассвета, и, чуть приподняв глаза, разглядит: Бог ее знает, какая то птаха, должно быть, собравшись в далекий отлет и приняв этот штык за облетевшую ветку, сядет на самый конец острия и пропоет свой последний чуви-чувиль-виль,- примет тогда солдат ее за издалека прилетевшую прощаться с ним близкую душу:

- Может, Бог прибрал поскрёбыша-сына...

...Будет солдат с нетерпеньем ждать вести из дома, кто у него из домашних ему в этот день долго жить приказал...

* * *

Прикатил Михайла на коне звонкоподкованном по промерзлой дороге, подошел наш полковой праздник - Михайлов день... из полка Иван Палыч получил извещение о приеме подарков для нас, и к вечеру, в канун, Иван Палыч с нашим каптером приволокли на обозной линейке два больших тюка с разным добром, а поверх тюков шестипудовый мешок сахару.

- Привезла приданое кобыла буланая!.. - весело шутили солдаты, перетаскивая тюки и сахар по окопным ходам в блиндаж к Ивану Палычу для дележки.

Разобрали мы тут же эти подарки, кому досталась теплая рубаха, кому кожух на овечьем меху, а Пенкин выбрал себе телогрейку без рукавов.

- Так,- говорит,- я больше на бабу похож.

Посовалси он по карманам и в одном кармашке на дне достал в телогрейке записку:

По доброму жаланью шила баба Маланья, Федота не дождалась, телогрушка осталась. Носи другой солдатик телогрушку на вате, насколько хватит. Маланья Храпкова.

- Ай, да Маланья,- весело говорит Иван Палыч,- везет тебе, Пенкин, с этими бабами.

- Федот, значит, да не тот,- печально ответил ему Пенкин.

Выбрал себе Иван Палыч теплые портянки, поверх портянок уложил пару шерстяных рубах и кругом на всех поглядел: не много ли!

- Бери, бери, Иван Палыч, тебе больше всех надобно сряды,- загудели солдаты.

- Спасибушки, и то хорошо...

А сам нахохлился и думает про себя: возьми-ка, попробуй, сейчас загудят из углов, как шмели.

Разделивши одёжу, уселись на нары, стал каждый примеривать да охорашиваться в обновке, любит мужик добро в руках подержать, а Иван Палыч и каптер стали развешивать сахар.

Как гусь, вытягивал то и дело в руке у каптера длинную соску безмен с привязанным к нему котелком для развески. Иван Палыч по списку всех выкликал, каждый торопливо подбегал и подхватывал сахар в фуражку.

Последний котелок высыпал себе на изголовье Иван Палыч и хлопнул по лбу:

- Ах, я - пень чертуховый... ребята, надо сызнова вешать.

Мы недовольно все повернулись к Иван Палычу.

- Как же это мы командира забыли?.. Ведь, это подарки.

- Да, пожалуй, что надо,- отозвался Сенька, пересчитывая сахар кусками,- я позапрош-лысь был у него, так видел: на нитке висит кусок над столом, это я, говорит, чай пью в приглядку.

- Верно,- говорит и Пенкин,- вроде как надо.

- Вот что, ребята,- просиял Иван Палыч,- давай каждый сюда по куску, и будет, что надо.

Иван Палыч бережливо отодвинул подальше свой сахар, расстелил потималку, а мы все по куску положили, выбирая который поменьше.

* * *

На другое утро солнце встало красное, должно быть, совсем перевалило на зиму.

Уселись мы на лапку возле блиндажа, в праздничный день и в деревне мужик с утра не знает, куда руки девать, разве разойдется, когда понаедет сватье да деверьё, да на стол жена поставит ковш с устоявшимся пивом, а тут и подавно: сидим мы, словно попа ждем на водосвятье, а поп, должно быть, раздумал.

К обеду пришел к нам Микалай Митрич и поздравил нас с полковым торжеством.

- Благодарю вас, ребята, за сахар,- прибавил Зайчик,- только вот что, Иван Палыч: я не люблю в долгу оставаться... сахар ваш, а мой чай и водичка!

- Ну, да вода-то, ваше-высоко, найдется, все время у нас на парах, вот чайку, если положите, чтоб было погуще.

- Дай мне, пожалуйста, Иван Палыч, свой котелок...

Смотрим на Микалай Митрича и не можем хорошо разобрать, о какой это водице он говорит, когда воды, куда ни толкнись - сколько хочешь, в каждой ямке тут же возле окопов, да и дело ли командиру ходить за водой. Иные же по простоте душевной да от тоски, что давно во рту не бывала, на радостях подумали на заливуху...

Однако, Иван Палыч принес котелок. Зайчик посмотрел в него и понюхал, потом подошел к оконному козырьку, схватился одной рукой за выступ, занес ногу на колышек, подпирающий окопную стену, и вмиг, не успели мы спросить, что это надумалось выкинуть Зайчику, перескочил через бруствер.

Смотрим мы, идет он во весь рост с берега прямо к Двине, пробираясь не спеша и осторожно через колючие загражденья.

- Ну,- подумал каждый из нас,- сейчас немец трескотню поднимет.

Но по непонятной для всех нас причине никакой стрельбы по Зайчику немец не поднял.

Зайчик спокойно подошел к воде, зачерпнул один раз котелок и сполоснул его, выливши воду на берег, потом снова нагнулся и снова в него зачерпнул, отпил немного из котелка и пошел обратно, перелезая через проволоку: в одном месте он зацепил брюками за колючку и немало времени, показалось нам, провозился, отцепляя ее, чтоб штанов не разорвать.

Все мы бросились к Зайчику, когда он занес ногу, чтобы с котелком, полным двинской воды, спрыгнуть в окоп.

- Затейник же вы, ваше-высоко... герой... теперь уж видим своими глазами.

- Давайте качать командира,- крикнул Сенька, взявши Зайчика на перелом.

Пенкин подбежал, Иван Палыч, а за ними и мы.

Зайчик взлетел высоко над козырьком, но на втором же маху мы одумались и поставили его на ноги: в бруствер цокнула запоздавшая пуля.

- Ну, ребята, давайте-ка чай пить, - весело сказал Зайчик.

Бултыхнул Иван Палыч котелок с двинской водой в большой чайник, кипевший в блиндаже на лежанке, а мы уселись опять и приготовили кружки...

Смотрим мы на Микалая Митрича и никто хорошо разглядеть его будто не может, только взглянешь ему прямо в лицо, а он отвернется, было у него в глазах что-то очень чудное, все время он, должно быть, о чем-то думал, а нас всех хоть и видел и понимал все, что ни скажешь ему, но отвечал все же больше себе, словно сам с собой говорил, а не с нами.

- Вот ты говорил, Пенкин,- начал вдруг Микалай Митрич,- прошлый раз как-то о вере... а что можно об этом сказать, так чтобы было это правдой наверно, знаешь, так на верную... без всяких сомнений.

Пенкин нахмурился и тут же ответил:

- О вере думать много не надо... нам есть о чем думать: о хлебе, о доме, о детях, а вера сама плывет мимо хаты, и берега у ней крутые, ваше-высоко...

- А я полагаю, Пенкин, что верить в наше время становится все трудней и труднее...

- Опять же: от непривычки к тяжелой работе и к тяжелой жизни.

- Нет, нет, Пенкин, жизнь наша, вот как эта война: ты видел, Прохор Акимыч, героев, легко быть героем?

- Дело это, геройство, пустое... ничего нет смерти страшнее...

- Я думаю то же... выходит, Прохор Акимыч, человек, где бы он ни был, страхом живет, а не верой.

- Ворона, когда мимо куста летит, тоже крылом крестится.

- Вот, Прохор Акимыч, страшно стало и мне.

- Нет, ваше-высоко, с верой человеку всё же менее страшно... в нашей темноте у нас только и есть одно окошко, куда на свет поглядеть: наша вера... не поповская, конечно, вам об'яснять этого неча...

- А барин, Прохор Акимыч... тому, ведь, пожалуй, не страшно? - вставил Сенька, наивно на Пенкина разинувши рот во время его разговора с Зайчиком.

- Барин уперся в науку,- сказал Прохор, не обернувшись к Сеньке,- у него обо всем свое рассуждение и другие мозги... барин мозгует без бога прожить...